Публикации на портале Rara Avis 2018-2019 - Владимир Сергеевич Березин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди расхожих цитат «из Толстого» есть известная история о тигре. Она рассказывается по-разному, а источник её содержится в воспоминаниях Бунина. Он, совсем ещё молодым человеком стал толстовцем, вернее, хотел стать им. Бунин переехал в Москву и «пытался уверить себя, что я брат и единомышленник руководителей „Посредника“ и тех, что постоянно торчали в его помещении, наставляя друг друга насчет „доброй жизни“. Там-то я и видел его ещё несколько раз. Он туда иногда заходил, вернее, забегал (ибо он ходил удивительно легко и быстро) и, не снимая полушубка, сидел час или два, со всех сторон окруженный „братией“, делавшей ему порою такие вопросы:
— Лев Николаевич, но что же я должен был бы делать, неужели убивать, если бы на меня напал, например, тигр?
Он в таких случаях только смущенно улыбался:
— Да какой же тигр, откуда тигр? Я вот за всю жизнь не встретил ни одного тигра…»[266].
Иногда в пересказе этот разговор переносится в Ясную Поляну и Толстой бормочет: «Да где ж вы видели в Тульской губернии тигра» — и так по кругу. На самом деле это универсальный метод ведения спора.
Потом тигр в таких разговорах заменился на Гитлера, а логический приём стал называться «Закон Годвина». Принцип вечный, а сам закон Майкла Годвина из 1990 года звучит так: «По мере разрастания дискуссии вероятность сравнения, упоминающего Гитлера стремится к единице». Это тот случай, когда говорят: «А Гитлеру бы вы тоже рану перевязали?» Считается, что тот, кто стал манипулировать идеей абсолютного зла в виде Гитлера (раньше в этом смысле использовался Антихрист, а вот Толстому выпал тигр), тот проиграл в споре. Правда, сам Годвин говорил, что дело не в сомнительных победах, а в допустимости сравнений в качестве логического аргумента.
Задолго до Годвина, и уже забыв о тиграх и имея смутное представление о Враге рода человечества, советские люди использовали формулировку: «а если бы он вёз патроны». И так до бесконечности.
Толстому часто предъявляли претензии нелитературного свойства, за то, в частности, что он не живёт по своим законам (хотя он и не занимался законотворческой, как сейчас говорят, деятельностью). Самая известная из этих претензий — история гибели комара на яснополянской веранде. Толстой за обедом убил комара, и кто-то из присутствующих закричал: «Вы убили живое существо! Как можно!» Этот анекдот тоже рассказывают по-разному, но при желании его можно найти в упомянутых выше воспоминаниях Бунина «Освобождение Толстого»: «Я видел „самого“ Черткова. Это был высокий, крупный, породистый человек с небольшой, очень гордой головой, с холодным и надменным лицом, с ястребиным, совсем небольшим и прекрасно сформированным носом и с ястребиными глазами. Софья Андреевна была очень талантлива художественно, — то ли от природы, то ли от того, что прожила три четверти жизни с Толстым. Часто она говорила с необыкновенной меткостью. Однажды сказала про какого-то революционера, посетившего Ясную Поляну: „Пришёл, сел и сидит. Упорно молчит, неподвижное лицо, очень черный брюнет, синие очки и кривой глаз“. А Черткова она называла „идолом“. Я видел его всего раз или два и не решаюсь судить точно, что он был за человек. Но впечатление от него у меня осталось такое, что лучше и не скажешь: „идол“»[267]. Дальше Бунин рассказывает эту самую историю, ссылаясь на дочь Толстого. Бунин написал свой мемуарный текст в 1937 году, а за пять лет до этого в эмигрантских «Современных записках» была напечатана книга Александры Толстой «Жизнь с отцом». Бунин, конечно, мог слышать эту историю и раньше, всё же он был вхож в дом Толстых, однако текстуальное совпадение говорит о том, что он воспользовался мемуарами дочери: «Я помню такой случай: на „председательском“ месте, как оно у нас называлось, сидела мама. По правую сторону отец, рядом с ним Чертков. Обедали на террасе, было жарко, комары не давали покоя. Они носились в воздухе, пронзительно и нудно жужжа, жалили лицо, руки, ноги. Отец разговаривал с Чертковым, остальные слушали. Настроение было весёлое, оживлённое, острили, смеялись.
Вдруг отец, взглянув на голову Черткова, быстрым, ловким движением хлопнул его по лысине! От напившегося кровью, раздувшегося комара на макушке Черткова осталось кровавое пятнышко.
Все расхохотались, смеялся и отец. Но внезапно смех оборвался. Чертков, мрачно сдвинув красивые брови, с укоризной смотрел на отца.
— Что вы наделали? — проговорил он. — Что вы наделали, Лев Николаевич! Вы лишили жизни живое существо! Как вам не стыдно?
Отец смутился. Всем стало неловко»[268].
Итак, даже не сам Толстой, а его правая рука Чертков обагрён кровью комара, и теория столкнулась с практикой. «О, сюжет!» — как восклицал один кинематографический полотёр.
Но теперь я покажу, как из этого литературного анекдота получается настоящая литература. Нужно дополнить рассказ всего парой слов.
Вот что пишет Юрий Нагибин: «В бумагах моего покойного отчима писателя Я. С. Рыкачёва[269] я нашёл любопытную запись, посвящённую Льву Толстому. Однажды за вечерним чаем в Ясной Поляне Толстой прихлопнул комара на лбу своего гостя, друга и последователя, знаменитого Черткова. Громкий шлепок заставил Черткова вздрогнуть не только от неожиданности: алое пятнышко крови из раздавленного комара испачкало гладь многомудрого чела. Несвойственный воспитанному и сдержанному хозяину жест и разозлил самолюбивого Черткова, и крепко озадачил. Он догадался, что Толстой бессознательно дал выход какому-то тайному и, видать, давно назревшему раздражению против своего ревностного приверженца, и решил проучить графа. „Боже мой, что вы наделали! Что вы наделали, Лев Николаевич! — произнес он с таким страдальческим выражением, что Толстой не на шутку смутился. — Вы отняли жизнь у божьей твари! Разве дано нам право распоряжаться чужим существованием, как бы мало и незначительно оно ни было?“ Словом, Чертков весьма ловко, убедительно и безжалостно обратил против Льва Николаевича его же собственное учение. Толстой зажалел погубленного комара и тяжело омрачился. Чертков почувствовал себя отомщённым. Каково же было его разочарование, когда неотходчивый Толстой на удивление быстро повеселел. Поймав его недоуменный взгляд, Толстой с лукавой улыбкой пояснил: „Все, что вы говорили, святая правда. Но нельзя так подробно жить“…
Запись не содержит никаких ссылок, и я не знаю, насколько достоверна эта история, но глубинная её правда
