Замурованные: Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

— Что, старшой, кризис по тебе еще не ударил? — спросил интеллигент у конвоира.

— На тридцать процентов будут сокращать, — угрюмо пробурчал прапор.

— Тебя-то, надеюсь, не уволят, — усмехнулся зэка.

— Никого не уволят, у нас и так недокомплект. За эти бабки никто работать не хочет. Что я здесь забыл за двенадцать штук? Вон, омоновцы, меньше чем с десяткой со смены не уходят. А если прием какой, так вообще, грабь награбленное.

— Старшой, куда тебе в ОМОН?

— Лучше маленький ТТ, чем большое каратэ, — мент довольно похлопал по автомату.

— Можно в пожарку двинуть.

— На пожарах мародерствовать?

— Хе-хе. На даче какого-нибудь олигарха в пылу-дыму буфет подломил — жизнь обеспечил, — мечтательно причмокивает прапор.

— Чего стоим так долго?

— С «девятки» двоих загрузят и поедем.

На стенах воронков граффити — явление редкое. Смотрится словно картина: под громадным репродуктивным органом, выцарапанным гвоздем каким-то дебилом, красивым почерком синего маркера и явно другой рукой приписка: «вертикаль власти».

Наконец подтянули зэков с «девятки». Первых двоих с мало что говорящими фамилиями закрыли в соседнюю кишку. Фамилия третьего пассажира ввергла этап в молчаливый ступор. Довгий! Конвойный шустро открыл дверь стакана, куда шмыгнула серая тень, прикрывая пакетом лицо от ощетинившихся колючими взглядами клеток. Через мгновение автозак захлебнулся разноголосым ревом проклятий и угроз в адрес бывшего начальника Главного следственного управления Следственного комитета при Генеральной прокуратуре РФ.

— Довгий, мразь, узнал меня?! — истерично звенело из глубины воронка. — Помнишь, я тебе говорил на допросе, что скоро сам будешь баланду хавать?! Тебя, тварь, еще не опустили?!

— Дайте мне эту суку. Я его голыми руками загрызу! — глушил истерику соседа мощный баритон.

— Братва, пустите меня, пожалуйста, — проснулся дремавший на плече подельника тщедушный скинхед, порешивший восьмерых гостей столицы. — Я ему ухо откушу. Мне вор сказал, если ухо прокурора или мента принесу, мне скачуха будет.

— Замолчали! — рявкнул прапор, ударив берцем по железной калитке.

— Старшой, ты на воровскую скачуху обиделся? — поинтересовался интеллигент. — Не за твои уши базарим.

— Ты меня не понял?! — не отступал от своего приказа милиционер.

— Да не кипятись, старшой. Лучше слушай меня. Дай нам этого мыша поиграться и глаза закрой. Я благодарным быть умею, поверь. Работенку тебе непыльную организую.

— Меня самого за такое к вам посадят, — немного растерялся прапор.

— Не посадят. Отмажем, — уверенно заявил интеллигент.

— Гы-гы. Себя ты уже отмазал, — осклабился мент.

— Чтобы я сидел, за меня каждый месяц заносят в Следственный комитет годовой бюджет твоего конвойного полка. Вон он — бывший дольщик! Руку протянуть. Короче, быстрей соображай, ехать десять минут осталось. Работать будешь начальником охраны кабака, полторашка зелени плюс халявный стол. Ну?!

Конвойный нервно играет желваками, сопоставляя перспективы и риски, как вдруг из стакана раздается жалобный стон, нечленораздельный, но, судя по интонации, протестующий против столь крутого поворота судьбы.

— Засухарись, сука! — Прапорщик размашисто вдарил кулаком по стакану с Довгием, срывая зло за окончательно упущенную выгоду.

Воронок въезжает в подвал Мосгорсуда.

Первого октября из суда Братчикова вернули рано, осталось дождаться Латушкина и можно садиться ужинать. Вскоре лязгнул засов, но вместо крепко сбитого, словно кусок сырой глины, Андрюхи на пороге появился скрученный матрас, скрывавший за собой арестанта, от которого видать было лишь тонкие ручонки, крепко вцепившиеся в полосатую ношу. Рассмотреть нашего нового сокамерника удалось лишь после того, как он избавился от матраса, погрузив его на шконку и облегченно вздохнув. Маленький тщедушный парнишка с незамысловатой хитрецой в глазах, больших и непрестанно моргающих, скрывал выражение нервов за разогнутой защитной улыбкой плотно сжатых губ. Короткая пропорциональная фигура непропорционально выпирала угловатостью суставов и мышц — тело, недоразвившееся спортом то ли от плохого питания, то ли от плохой генетики. На вид ему трудно дать больше пятнадцати. Однако во взгляде, не обремененном глубокими раздумьями, отражалась завершенная тюремная адаптация: немало сидел, немало видел. Страх давно разменял на смирение, боль на привычку. Его большая голова с короткими жесткими волосами заметно косила на правый бок, будучи тяжелым бременем для жилистой, но слишком тонкой шеи. В багаже у парня числился один пакет с вещами. Из еды ничего.

— Здорово! — вновь прибывший прищурился, протянул руку. — Роман.

— Привет, Рома, — первым откликнулся Костя. — Откуда?

— С один семь.

— Скинхед? — спросил я, хотя можно было и не спрашивать.

— Ага. Я сегодня пока в суде был, к нам жулика закинули. А меня когда привезли, вертухаи сразу сказали, чтобы я вещи из хаты забирал. Они даже тормоза не закрывали, ждали, пока я соберусь. Я быстро матрас схватил, пакет и вот, к вам… — затарабанил парнишка.

— А что за жулик? — уточнил Костя.

— Не знаю. Нерусский какой-то. Ко мне сегодня передачка зашла, а я не стал из продуктов ничего брать, все там оставил. Не удобно, жулик…

— Понятно. Голодным не оставим, — прервал я скинхеда. — Как там Влад?

— Какой Влад?

— С которым ты в один семь сидел.

— А, этот. Нормально. Мы с ним мало общались. Он в основном йогой занимается.

— Вас уже судят?

— Ага.

— В раскладах?

— Ну, да.

— В чем обвиняют-то?

— Девятнадцать убийств, восемь покушений, ну и там по мелочи: пять сто шестьдесят первых (Статья 161 УК — грабеж. — Примеч. авт.), — парень дежурно оглашал подвиги, кидая взгляды в сторону холодильника.

— Сколько-сколько ты говоришь у тебя сто пятых? — Мне показалось, что я ослышался, хотя лицо Братчикова вытянулось не меньше моего.

— Девятнадцать, — вздохнул скинхед, почесав затылок, и добавил: — Групповых.

— Резали?

— Резали.

— Дело-то должно быть громким, — размышлял я, пытаясь сопоставить увиденное с услышанным.

— Рыно-Скачевский. Я с ними иду. Слышали, наверное?

— Со Скачевским больше года назад сидел на «девятке», — я живо вспомнил студента-горнолыжника, золотого медалиста, мама — школьный завуч, папа — полковник ФСБ.

— Как он? Ему, по-моему, вменяли только армяна. Как его… Карена Абрамяна, комерсастраховщика.

— Пашка признался в девятнадцати убийствах.