Цветы и железо - Иван Курчавов

— Пошли, Таня, — сказал он тихо. — Нам нельзя мешкать. Пошли.

Он открыл дверь и пропустил впереди себя девушку; гранату предусмотрительно положил в карман брюк.

С реки веяло прохладой, но ветер был теплый, ласкающий. Солнце клонилось к главам собора, пламенное и яркое. Вдали наигрывал духовой оркестр, — вероятно, там, где готовился бал. Вот и девушки туда двигаются — жалкие, беззащитные, идут, словно приговоренные к казни. Сашок сжал локоть Тани.

— Иди, Танюшка, одна, — сказал он.

— Почему? — Таня удивленно взглянула на него.

— Я пока не могу. А вдруг механизм не сработает?

— Ну и что?

— Я все сделаю, чтобы взрыв был, — произнес он убежденно. — А уйти я всегда сумею.

— Сашок, я останусь с тобой!

— Нет, Танюшка, нет! Беги, миленькая, беги! Там, за старым парком, тебя встретят люди от Огнева. Мне одному легче выбраться из города. Двоим труднее!.. Беги, не задерживайся!. — Он взял ее за подбородок и, глядя ей прямо в глаза, сказал: — Беги, не бойся за меня: я сапер!

Сашок обнял ее и хотел сказать: «Теперь иди», но не мог отпустить ее; только через некоторое время пошел не оглядываясь, чтобы не расстраивать себя и Таню.

А Таня постояла несколько минут и побрела дальше. Но она оглядывалась до тех пор, пока Сашок не скрылся за густой вербой. Какое-то тягостное предчувствие защемило ее сердце. Она постояла еще немного, вспомнила наказ Сашка и ускорила шаг, думая о том, что там, в кинотеатре, все обойдется без него и он догонит ее, они быстро дойдут до парка, а оттуда — к Огневу, к партизанам…

Сашок остановился в полукилометре от кинотеатра. Он вынул из кармана тяжелые металлические часы отца, они были поставлены точно по ходикам.

До взрыва оставалось три минуты. Две минуты… Одна…

Сейчас прозвучит на весь Шелонск могучий взрыв. Где-то ждет его Петр Петрович… А Таня, вероятно, уже далеко… Еще несколько секунд — и кинотеатр взлетит на воздух. Это будет как бы салютом в честь павших советских воинов — завтра годовщина нападения гитлеровской Германии на Советский Союз. Он, этот взрыв, прозвучит салютом и в честь живущих, борющихся за великую победу…

Как медленно течет время! Какой длинной может быть минута!

Но что это? Стрелка уже проскочила заветную точку, а взрыва нет. А стрелка идет и идет… В чем дело? Может быть, обнаружили? Да кто может обнаружить, когда все находятся в кино и гогочут от восторга.

Пять минут прошло сверх нормы…

А в городе тихо. Только по-прежнему где-то наигрывает оркестр.

Времени на размышление не остается: минут через двадцать окончится сеанс. Что же произошло? Все шло так удачно: механик, к счастью, даже не пригласил его в будку перематывать ленту, а поручил достать побольше самогону… Никто за ним не следил…

Когда Сашок подошел к кинотеатру, времени до конца сеанса оставалось минут пятнадцать. Что же могло случиться с ходиками? Может, не зацепилась стрелка за выступ, на котором должно произойти замыкание? Или не сработала взрывчатка? Или оборвались провода, идущие к толу? Как все это проверить? Только в помещении!.. Второго такого случая для взрыва уже не представится. Завтра его наверняка выселят из помещения кинотеатра и, возможно, снова запрячут в лагерь военнопленных. Надо рисковать…

Часовой, проверив документы, пропустил Сашка в помещение. С независимым видом шел он в комнату; из зала доносился захлебывающийся женский смех — героиня фильма чему-то радовалась. Ее смех прерывался ржанием эсэсовцев.

А ходики? Они отстали на добрых полчаса. Подвела лишняя нагрузка: минутная стрелка тащила за собой провод. Взрыв мог произойти, но когда? Через час, когда окончится сеанс и эсэсовцы разойдутся по домам.

Сашок посмотрел на часы. Оставалось минут пять, а может, и меньше.

«Надо стрелки поставить так, чтобы взрыв грохнул минут через пять-шесть, — решил. Сашок. — Я уйти успею, а они все тут останутся!»

Он взялся за стрелку и хотел ее подвести, но дверь распахнулась, и на пороге показался разгоряченный в душной кинобудке механик. Почему он появился, что он хотел сказать или сделать? Взглянул на Сашка, на ходики… Сашок, стараясь быть спокойным, посмотрел на свои часы и со словами: «Отстали немного» — начал подводить стрелки ходиков, за стрелкой потянулся тонкий, почти незаметный проводок. Мысли Сашка работали лихорадочно быстро: «Только бы подвести стрелку!»

Механик рванулся к Сашку, толкнул его. Рука у Сашка дрогнула, стрелки соединились. И тогда глухой взрыв оборвал музыку. Стены покачнулись и стали медленно оседать.

Это было последнее, что услышал и увидел в своей жизни двадцатилетний Сашок — Александр Иванович Щеголев.

Ночь для Петра Петровича была тревожной. Одолевали сны один другого кошмарнее. Калачников встал с постели, бродил по комнате, представляя себе все то, что должно произойти в ближайшие сутки. Афиша о предстоящем боевике меняла положение дела. Если осуществится взрыв, вряд ли тогда нужен митинг у рва: гитлеровцам будет не до фарса. После взрыва оставаться в городе нельзя. Если Мизель и Хельман по счастливой случайности уцелеют, они прежде всего арестуют Калачникова: Сашок жил у него до перехода в кинотеатр. Из города Петр Петрович может уйти: пропуск, подписанный комендантом, давал ему право бывать на огородах за чертой города.

А до взрыва покидать город нельзя: спохватятся Мизели и Хельман, поймут, что Калачников сбежал, тогда и Сашку будет плохо, и Таня попадется. После взрыва, пожалуйста: паника будет такая, что легко можно выбраться из Шелонска…

Утром явился Отто. Он был в походном снаряжении, побрит, больше обычного возбужден.

— Пришел проститься, — сказал Отто, — уезжаю.

— Куда? — удивился Калачников. — На фронт.

— Но вы же инвалид!

— Какая разница? Пуле безразлично, кого убивать — со здоровой или больной ногой.

— А вы предполагали, что Хельман не решится на это.

— Приказ. Нас сменяют эти жеребцы-эсэсовцы.

— Вот как!

Отто постоял в раздумье, что-то намереваясь сказать и не решаясь. Он подошел ближе к Калачникову.

— Профессор, вы можете не говорить мне ни да ни нет, — голос у него сорвался. Отто помолчал. — Слушайте и не отвечайте. Мне с самого начала казалось, что вы немного странный и загадочный человек. Но что вы — обязательно порядочный, что вы стали работать у Хельмана потому, что хотели нанести больший вред врагам вашего народа. Я очень рад, что мои первые предположения оказались верными. Не отвечайте, не надо, профессор. Так лучше. Я сейчас вам говорю об этом потому, что мне уже нечего терять.