Критика евангельской истории Синоптиков и Иоанна. Том 1-3 - Бруно Бауэр

случай, когда человек, создавший новый принцип, нашел этот принцип уже бедным языком, можете ли вы произнести немыслимое? — был готов. Но где во всей остальной истории появлялся эпохальный человек, не принесший с собой в самосознании определенного содержания, через которое он творил эпоху? Что это был бы за герой, чей характер и личность были бы заранее ожидаемы, кто стоял бы уже готовым в ожидании и кому теперь нужно было бы только появиться, чтобы сказать, что он и есть то, что ожидалось! Еще не было ни одного исторически великого человека, который бы с самого начала или вообще проповедовал и говорил о себе.

Всемирно-исторические личности становились эпохальными только потому, что содержание их самосознания было новым, никем заранее не мыслимым и только рожденным вместе с ними. И они указывают на себя только тем, что дают миру новый принцип, посвящают и жертвуют собой ради его развития. Только тем они и герои, что разрешают загадку, которая до тех пор занимала мир в самых многообразных формах, в формуле, которую никто не находил.

Мы спасем честь Иисуса, если выведем его личность из того положения смерти, в которое его поставила апологетика, и вернем ему то живое отношение к истории, которое, как уже нельзя отрицать, у него было. Та важная перемена в еврейском сознании, которая возродила воззрения пророков, возвела их в сущностное содержание религиозного духа и в концепцию преломления Мессии, только началась в те времена, когда появился Креститель с проповедью покаяния, но еще не была завершена, когда Иисус последовал за Крестителем. Для того чтобы концепция, объединяющая небо и землю, Бога и человека, примиряющая сущностные противоположности, стала господствующей и единой точкой, на которой сосредоточены все силы духа, необходимо было не больше и не меньше, чем возникновение личности, Появление личности, чье самосознание имело своим содержанием и существованием не что иное, как растворение этой антитезы, и которая теперь развивала это самосознание перед миром и влекла религиозный дух к Единой Точке, в которой разрешаются его загадки. Иисус совершил эту грандиозную работу, но не так, чтобы поспешно указать на свою личность, — скорее, он развил перед людьми то содержание, которое было дано и едино с его самосознанием, и только на этом отвлечении произошло то, что его личность, которую он принес в жертву своей исторической судьбе и той идее, которой он жил, продолжала жить в признании этой идеи. Возникнув в вере своей и продолжая жить в общине, он был Сыном Божиим, растворившим и примирившим сущностную противоположность, и единственным, самым единственным, в ком религиозное сознание нашло отдых, покой и тот предмет, кроме которого не существует твердого, надежного и прочного. Только теперь колеблющиеся и несоединимые взгляды пророков сходились в Единую Точку, в которой они не только наполнялись, но и получали свою общую связь и ту опору, которая поддерживала каждого из них в отдельности и делала их значимыми. Теперь Мессия был дан как понятие и фиксированная идея с Его явлением и с верой в Него, и возникла первая христология. Мы находим ее в писаниях Нового Завета.

Мы должны были бы вернуться к апологетической точке зрения, согласно которой христианский принцип уже присутствовал как концепция рефлексии в ожидании до Иисуса, если бы было верно то, что утверждают более поздние критики, такие как Гезениус, де Ветте, в полном согласии с Хенгстенбергом и Хеверником, что халдейский перевод пророков, который приписывается Ионафану, был сделан в начале христианской эры. Ионафан, сын Усиэля, по словам Гезениуса, «один из иерусалимских учеников Гамалиила». Де Ветте говорит, что утверждение Талмуда о том, что Ионафан был учеником Гиллеля, т. е. что он процветал до рождения Христа, подвергается сомнению только «по пустяковым причинам».

С этой точки зрения, конечно, следует сказать, что «учение Ионафана о Мессии, по-видимому, скорее древнее НЗ, чем моложе». Объяснение и перевод Ионафаном 53-й главы Исайи «действительно, похоже, стал очень важным источником мессианских идей во времена Нового Завета» и т. д.

Вообще, для такого рода рационалистической критики, а значит, и для апологетики, которая не менее рационалистична, свойственно объяснять детерминированность религиозного принципа таким образом, что он предполагает себя эмпирически и исторически, а его историческое возникновение мыслится теперь как повторение его прежнего исторического существования. Христианские идеи уже существовали в иудейской христологии и особенно в пересказе Ионафана. Очевидно, что такое историческое объяснение и выведение принципа страдает дефектом регрессии в бесконечное, и его опровержение осуществляется просто путем возвращения его в небытие его бесконечности. Рационалистическая критика должна получить задание объяснить нам, как возникло отраженное понятие «Мессия» в пересказе Ионафана, и если апологетика уже по собственной воле идет по пути падения в бесконечность и в конце концов приходит к первозданному Евангелию, которое уже было дано первому человеку, то мы можем спокойно позволить ей стоять и падать в этом безвоздушном пространстве.

Затем, когда мы отбросим подобную критику в прошлое, мы сможем решить другую часть задачи и продвинуть Ионафана с его парафразой дальше, в более позднюю эпоху, в которой они нашли свой дом.

В том смысле, который нас здесь интересует, этот пересказ основан на догматическом контексте. Идея Мессии закончена, зафиксирована и, будучи более или менее произвольно перенесена в отдельные изречения пророков, соединяет первоначально еще разрозненные взгляды ВЗ. 14, 29 из сынов Иессеевых восстанет Мессия, — во всяком случае, оно очень искусное, даже трезвое, осторожное, и является продуктом взгляда, который уже был очень уверен в своей причине. Мессия также борется со своим врагом — антихристом, который в 1 Цар. 2, 10 назван Магогом, а в Ис. 11, 4 — Армиллом. Разница между нынешней эпохой мира и грядущей, в которой появится Мессия, решается в 1 Цар. 4, 33. Интенциональность, с которой в отрывке Ис. 52:13-53:12, Мессии приписываются атрибуты славы, а то, что говорится о страданиях и смиренном облике Раба Иеговы, по возможности направляется в другое русло и относится к страданиям народа или к будущему поражению язычников, — такая преднамеренная смена темы была совершенно невозможна, если бы определенный взгляд на Мессию не был уже установлен и противоположный ему не был бы отвергнут. Парафант хочет опровергнуть и сделать невозможным именно этот взгляд на Писание, изъяв из него свидетельство, которое считалось самым сильным. Он также открыл нам время, в которое писал, по крайней мере, настолько, что мы уже не можем сомневаться в том, что он писал свою надпись, когда храм уже давно лежал в руинах, Ис. 53:5.

Если же сослаться на талмудическое