Валигура - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Герон страстно любил эту одну половину двух Халек, будучи уверенным, что эти улыбки принадлежали наполовиу ему, наполовину Гансу. Они с Гансом даже не говорили об этом, сразу в мыслях поделившись сокровищем, которое решили похитить, хотя бы за него жизнью пришлось заплатить.
Сбежав из замка Валигуры, Ганс с Героном смогли счастливо вернуться к матери. Оба решили собрать людей, найти верного проводника, который бы их лесами и бездорожьем довёл до Белой Горы, и похитить оттуда двух Халок. Эту безумную затею им удалось выполнить удачней, чем ожидали.
Во время пребывания в гроде Герон завязал кое-какие знакомства; сначала незаметно протолкнулся один, подкупил нескольких человек, которые смогли обмануть бдительность других. Оба не сомневались, что Халки пойдут за ними, потому что они обещали жениться – после брака отец должен был простить.
Среди ночи проскользнув в замок, Ганс и Герон, незнакомые с жизнью девушек, похитили их при условии, что поедут с ними прямо в костёл. Но едва были на конях, везя каждый отдельно свою добычу, окружила их кучка вооружённых людей и, избегая погони, почти без отдыха они должны были пробираться к саксонской границе. Две Халки полужевые, разделённые первый раз в жизни, глядя друг на друга, плача, испуганные добрались до бурга Ганса. Там первым делом они побежали друг к другу, обнялись, и, так соединившись снова, лишились чувств.
Старая Грета, которая для сына готова была на всё, приняла девушек с материнской заботой, хотя их чрезвычайное сходство и привязанность друг к другу наводили на неё суеверное опасение.
Пока Халки не набрались сил, дали им отдохнуть… Герон ждал, желая получить принадлежащую ему часть. Но когда он упомянул об одной из них, они расстаться друг с другом не хотели – и обе согласно показали Герону почти отвращение.
Ганс всё-таки двоих жён иметь не мог. Грета бормотала, чтобы их обеих отправили. Их сходство было для неё доказательством, что они были не женщинами, как другие, но какими-то злыми духами, созданными искушать людей.
Герон впал в сильный гнев и ярость, потому что Ганс, защищая Халок, ни одной ему отдать не хотел по причине, что упирались.
Поэтому приятели вызвали друг друга на дуэль и ранили друг друга, а Герона из замка выгнали. Ганс остался с двумя сёстрами, влюблённый в них, отчитываемый матерью, в постоянном споре со старой Гретой. Девушки любили его, плакали, одна готова была уступить другой, чтобы вышла замуж, но ни одна не хотела принять жертвы.
Старая Грета, набожная и суеверная, разгневанная на сына, в конце концов не видела иного спасения – только избавиться от этих опасных существ.
Но так как она считала их за каких-то духов, заколдованных в человеческие тела, опасалась мести этого невидимого мира, к которому принадлежали. Гансу не разрешено было к ним подойти иначе как при матери, которая боялась за своего ребёнка, как бы более близкая связь с этими волшебницами не потянула его навеки куда-нибудь в бездну.
Между матерью и сыном продолжались неустанные споры. В башню, в которой она держала Халок, доступ был запрещён, ключь у неё на поясе… Ганс сходил с ума, но мать, заботливая о душе ребёнка, была непреклонна.
А две бедные девушки плакали взаперти и сохли от тоски, беспокойства и страха. Состояние этой неопределённости продолжалось – и несчастная мать не знала, как выйти из него.
Однажды она хотела лишить девушек жизни, на другой день боялась мести духов; иногда слёзы, бледность, худоба этих жертв пробуждали в ней сострадание.
Ганс доходил до того безумия, что хотел посадить в темницу старую мать, чтобы не мешала ему, но люди были ей верны, а Грета осторожна.
Из двух свежих цветочков, что немцы похитили с Белой Горы, вскоре остались две увядшие тени, молчаливые, – казалось, расплывающиеся на глазах. Обнявшись руками, они полдня дремали, прижав головки друг к другу, вторую половину плакали. Ночью боялись спать, потому что им казалось, что во сне на них могут напасть убийцы.
Ганса мать пускала туда с каждым днём всё реже, говорила ему, что девушки были больные, и что эта болзень может пердаться ему…
Однажды, когда старая Грета сама пришла в башню, дрожащие Халки упали перед ней на колени, прося, чтобы отпустила их домой.
– Мы вернёмся туда! – говорили они. – Мы тут для вас бремя, а для нас неволя – смерть. Отпусти нас!
Грета бы охотно это сделала, но опасалась, как бы сын не побежал за ними. А девушки так целовали её ноги и умоляли, что она задумалась. Вышла мрачная и гневная.
Любовь в сердце Халок остыла, одного любимого не могли поделить, жить друг без друга и этой совместной жизни не смогли бы, – должны были возвращаться туда, к старому отцу и до смерти мечтать о двух возлюбленных, которые были бы таким единым существом, как они.
Тем временем Ганс от гнева и постоянных споров с матерью разболелся. Горячка держала его бессознательным несколько дней в кровати.
Когда встал, потребовал, чтобы Грета пустила его в башню, она дала ему от неё ключ и не ходила сама. Ганс побежал на лестницу, как безумный, отворил дверь, круглая башня, в которой они жили, была пуста. Окно было открыто.
На лавке лежали как бы забытый платок, что вытерал слёзы, нетронутая посуда и вещи, казалось, вчера ещё поставленные для них… но двух Халок уже тут не было.
Ганс крикнул от боли таким голосом, что прибежала замковая служба и старая мать. Он метался, спрашивая, что стало с девушками, угрожая смертью, хватаясь за нож.
Грета, сложив руки на груди, стояла равнодушная напротив него, не отвечая ему.
Она давала вылиться гневу, выгореть пламени.
Когда Ганс, забыв о всяком уважении, подскочил к ней разгневанный, дикий, она указала ему холодно на дверь и сказала:
– Иди, ищи их, убежали две твои ведьмы! Не знаю, как и куда, через окно, под землёй… сквозь стену – но ушли. Я о них ничего не знаю.
И никто о них не знал в замке, никто не заметил выходящих, никто не слышал ни шороха, ни стона. Ганс напрасно обещал несколько десятков гривен золота тому, кто ему след укажет. Следа не было, вестей не было.
Мать, видя отчаяние сына, на кресте ему поклялась, что не знает, куда убежали, что их смерти на совести нет.
Поплёлся Ганс назад на своё ложе и решил не есть, и лучше умереть,
