Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Щедрость сердца. Том VII - Дмитрий Быстролётов

Сыграли общий аврал. Упавшие бревна снова уперли в борта «Риона», а после этого всех вольнонаемных вывели на берег и под конвоем доставили в пустые казармы флотского экипажа для отправки на фронт, который уже подкатывался к Перекопу.

— Мы бежим. А ты? — спросили Андрея товарищи.

— И я.

— Куда?

— Куда вы.

— Дурак, завтра с утра садись на «Цесаревича Константина» — он к обеду снимается в Константинополь. Встретимся там на набережной в Сели-базаре. Попадешься — расстреляют.

Ночью человек пятнадцать вылезли из казармы через дырку в стене на месте разобранной печи. До утра Андрей скрывался в кустах. Едва началось обычное движение, он в толпе пассажиров вошел на борт «Цесаревича» и, не зная что делать, спрятался в уборной. Вдруг раздались звон шпор и громкие команды: контрразведчики стали сгонять пассажиров на корму для проверки их по одному и для обыска судна. Андрей подумал, что часы его жизни сочтены.

Надо было что-то предпринять. И правильное решение пришло само собой: Андрей схватил стоявшую в углу швабру и начал старательно сгонять нечистоты в клюзы. Звон шпор и голоса приблизились. Андрей стоял задом к двери, когда она распахнулась и кто-то заорал на него, не переступая высокого порога:

— Ты что здесь толчешься, морда? А?! Команды не слышал?

Андрей оперся на швабру и совершенно естественно смахнул каплю пота с носа. В дверях стоял поручик, подтянутый, щеголеватый.

— Сейчас люди пойдут с проверки, так потом уборку не кончишь, — ответил он сиплым от волнения голосом. — Разрешите и женский гальюн прошвабрить, господин поручик?

— Пошел, пошел на корму! После проверки докончишь!

Тут раздался чей-то властный голос:

— Что тут за барахло валяется, поручик? Убрать!

— Слушаю, господин полковник!

Андрей вышел из гальюна.

— Отнеси на корму! Живей шевелись, скотина!

Андрей схватил чемодан и мешок, загромождавшие проход, и понес их на корму. Посередине прохода плотная цепь солдат пересекала палубу от борта до борта. Поручик провел Андрея с вещами сквозь цепь.

— Посторонись, что ль… Не видишь…

Пока все получалось хорошо, но что будет дальше?

На корме толпились пассажиры. Поручик издали узнал полного, хорошо одетого брюнета с перстнями на жирных волосатых пальцах.

— Извините, господин Попандопуло, это ошибка… Мой недосмотр… Сейчас ваши вещи отнесут в каюту, там вы и пройдете проверку. Эй, ты, отнеси чемоданы в каюту!

Андрей снова с готовностью ухватился за вещи.

— В какой номер прикажете?

— Четвертая каюта первого класса.

— С левого борта, — подсказал поручик. — Проходите, господин Попандопуло.

Они вдвоем спустились в салон, из него нашли каюту № 4. Дверь была заперта.

— Я сбегаю за ключом, — сказал Андрей. — Посидите здесь в кресле!

Он вышел на верхнюю палубу, быстро огляделся, метнулся к борту, поднял железную крышку люка, в который грузчики ссыпают из корзин уголь, просунул туда ноги и скользнул в душную темноту, успев опустить за собой крышку.

— Тринадцатый, — произнес в темноте чей-то мрачный голос.

— Черт принес землячка, — откликнулся другой.

На палубу они вылезли уже в Сели-базаре. Рядом с пакгаузом из серого гофрированного железа, прямо под белой надписью «US Navy Base» («Военно-морская база Соединенных Штатов»), на неправдоподобно синей воде покачивалась двухмачтовая моторная шхуна, окрашенная в военноморской цвет, серый цвет, американской краской, явно украденной на соседней базе.

На палубе шхуны капитан отдавал боцману последние распоряжения перед уходом в рейс. Андрей прислушался — это был русский язык, но исковерканный эстонским акцентом. Боцман обернулся, и Андрей всплеснул руками — он узнал своего приятеля по мореходной школе Женьку Кавец-кого, плечистого красавца с орлиным носом и ухватками морского волка из романа Джека Лондона. Все разрешилось в одну минуту: на судне не хватало кока, и Андрей немедленно занял эту вакансию. На следующее утро шхуна, красиво кренясь и вздымая тучи брызг, вышла из Босфора в Черное море и легла на курс норд-ост-ост, направляясь в турецкие порты якобы с торговыми целями.

Шхуна была выстроена по заказу российского Военноморского ведомства как учебное судно для севастопольской школы юнг, но с началом войны ее передали в действующий флот: используя малые размеры и неприметность, она несла сторожевую службу для своевременного оповещения береговой обороны о появлении немецких крейсеров «Гебена» и «Бреслау». Это длинное узкое судно корпусом напоминало щуку, а высокие мачты и великолепное парусное оснащение не делали его более мирным, равно как и сильный мотор; нет, решительно этот хищник мог возбуждать только недоверие и страх, когда, смело рассекая волны, он быстро пробирался вдоль анатолийских берегов в поисках добычи. Дело в том, что французские интервенты, потерпевшие в России поражение, убираясь восвояси, прихватили шхуну с собой «за царские долги» и перепродали ее шайке темных дельцов. Из «Преподобного Сергия» судно было переименовано в «Эглон» («Орленок») и ходило под французским флагом. Шхуна возила в прифронтовую полосу отступавшей под натиском кемалистов греко-французской армии продукты, украденные на константинопольских военных базах союзников, а обратно доставляла из анатолийских прибрежных городов богатых беженцев — армян и греков, спасавшихся от верной смерти. Капитаном был эстонец Казе, мотористами два эстонца — Мартин и Август, боцманом — Андрюшкин друг Женька. Эту должность он занимал благодаря своим пудовым кулакам, успешно содействовавшим водворению мира в кубрике: матросы на шхуне не понимали и ненавидели друг друга, их, помимо кулаков Женьки, объединял только страх остаться безработными. Это были: Христа — грек, Коча — татарин, Селим — турок и кривой на один глаз алжирский испанец по имени Пепе, уполномоченный банды хозяев. Он был фактическим командиром судна. Коком стал Андрюшка. На железном тросе за кормой шхуны прыгали по волнам две шлюпки, назначения которых Андрюшка вначале не понимал.

«Эглон» обычно шел вдоль берега. Пепе сидел на капитанской рубке и в сильный бинокль высматривал горящие деревни — признак фронта, двигавшегося с востока на запад. В прифронтовом порту всегда скапливались тысячи голодных беженцев, и Пепе ловко сбывал спекулянтам привезенные продукты — сахар, чай, оливковое масло в жестяных бидонах и спирт. Затем начиналась погрузка более выгодного товара — живого: обезумевшие от страха люди, греки и армяне, не торговались, а норм для посадки не существовало. Пепе набивал беженцами палубу и трюм шхуны и обе шлюпки, как скотом, или, точнее, как бочками и мешками — друг на друга. Затем со слезами благодарности пассажиры отдавали Пеле все, что имели, — деньги, золотые украшения и кольца. Андрюшке на всю жизнь запомнились дым, застилающий небо, анатолийские черные скалы и холодная зеленая вода между ними. По скалам ползут к воде мужчины с узлами и женщины с детьми. Вот последняя шлюпка набита до отказа. С невероятными усилиями гребцы отваливают под звериный вой оставшихся, обреченных на смерть. Лес поднятых в бессильной ярости кулаков колышется над их головами… Те, кто посильней, прыгают в воду и вплавь догоняют шлюпку, одной рукой цепляясь за борт, а другой под гребень, чтобы не оторваться и не утонуть. Они болтаются между веслами, захлебываясь и протягивая кошельки. Пеле кошельки охотно отбирает. Он командует операцией — веслом бьет плывущих по головам и орет гребцам, покрывая вой гибнущих: «Отцепляй всех! Диаболо, сейчас мы перевернемся!»