Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды) - Владимир КОРОТКЕВИЧ

Глава 43

ЗЕМЛЯ СПРАВЕДЛИВОСТИ

В другую страну, в счастливый край

Золотой отворился вход.

С тех времён, когда Прокофий Византийский писал о славянах, что живут они в народовластии и нет у них большего, впервые, возможно, полное равенство воцарилось на белорусской, на гродненской земле. Миновали три беды: нашествие, голод и кардинал Лотр. И все уже вспоминали про него чуть ли не со смехом. Портил баб – так каждый делает то, что в его силах. Завалил всю страну дерьмом – так каждый творит только то, на что способен. Ну да и чёрт с ним! Поймаем – облегчим.

Поделили все запасы из церковных и магнатских амбаров. Каждый бравший город получил по две тысячи фунтов зерна помимо всего. Бедным мещанам перепало почти по столько же. В городе остался ещё общий запас на пять лет.

Поделили стада богатых, лишнюю одежду и деньги. Каждый человек на Гродненщине мог теперь безбедно жить плодами труда своего. Все знали: засеяны будут поля, не станет ни принуждения, ни страха, ибо каждый отныне волен защищать безбедную свою жизнь.

Оружие раздали всем способным его носить. Христос не забывал: за каждым его шагом следят и только того и ждут, чтоб оступился. Днём и ночью чинили стены, ворота, башни, валы, поднимали на них каноны. На Мечной улице оружейники под началом Гиава Турая день и ночь ковали оружие. Очистили колодцы, запасли топлива на всю зиму. Вестун и прочие до изнеможения обучали людей искусству битвы. На Доминиканской звоннице всё время сидели дудари и наблюдали за дорогами. Старым звонарям не доверяли. Чёрт их знает, что надумают. На ночь ворота запирали и возле них ставили удвоенную стражу.

Все знали: без драки не обойдётся.

И однако, за эти считанные дни город ожил. Повсюду шутки, смех, простые смелые взгляды, откровенные разговоры. Поглядели бы на это Бекеш или Кристофич! Но их не было в городе.

Почти опустели храмы. Не видать было мертвецки пьяных. Нужда в пьянстве пропала. Вечерами на площади плясали вокруг костров люди, и песни летели до ясных звёзд.

Стоял конец августа, и в этом заключалась опасность, одна из многих. Пришлые мужики днями и ночами думали о пахоте и посеве. Что с того, что этим можно заниматься до самых заморозков, лишь бы зерно успело взойти? Что с того, что, вероятно, и лучше бы посеять позже, а не раньше? В предчувствии бед мужики хотели поскорей бросить зерно в землю. Она тянула к себе, как любимая женщина, как желанная. Рукам мнилась её мягкость, глаза искали её лоснистого блеска, ноздри раздувались от воспоминания о сладковатом запахе пашни.

И настал день, когда всё бродившее подспудно взорвалось.

Вновь стояли толпы возле Лидских ворот. Только на этот раз уходили они, а оставался – он. И мужик поневоле поигрывал ятаганом, опять насаженным на древко.

– Хорошая сталь?

– У-у. Глянь, коса какая. Чуть выгнул, подклепал…

Люди стояли перед ним, и он ничего не мог им сказать. Они были правы. Они заботились о жизни.

– Прости, – сказал кто-то из толпы. – Она ждёт.

– Правь тут.

– Порядок наводи.

– По-Божески.

Очень некрасивая женщина подошла к нему:

– Я всё сделала ради Тебя, Пане Боже. Теперь отпусти.

– На что надеешься? – грустно улыбнулся он. – Деревня же сожжена.

– Несчастье помогло. У нас почти всех баб татары сожгли. Молюсь и плачу за них. Не хотела бы себе счастья такой ценой. Но что поделаешь, надо жить. Я найду теперь мужа. Дети у меня будут.

И тут она заплакала. От горя за других и счастья за себя.

– Иди, – напутствовал он. – Будь счастлива.

И ещё один молодой хлопец подошёл:

– Меня боязливым считали. Бык меня гонял. А теперь я доказал. Видишь, трёх пальцев нет. Шрам через лицо. Счастье Ты дал мне. Пусть теперь какая-нибудь девка меня трусом назовёт.

– Иди.

Калека на деревяшках подошёл:

– И я счастлив. Сквозь слёзы, а счастлив. Отпусти. Мне от Тебя ничего больше не надо. У нас теперь все, кто не убит, калеки. Я не хуже других. Будет дом, жена, дети. Есть зерно и хлеб.

И другие звучали голоса:

– Конь у меня. Татарский. Первый. Руки к сохе тянутся.

– А если не отпущу?

– Останусь. Слово даю.

– Иди, – мрачно, но твёрдо проговорил Юрась.

Расплывалась толпа.

– У меня пана убили. Теперь только и жить.

– Хлеб.

– Счастье, счастье Ты дал нам.

Наконец люди с возами и косами разошлись. Христос стоял у ворот один, и только вдали за его спиной маячила толпа мещан. Молча. Христос же стоял и смотрел, как люди точками исчезали в полях.

Он любил их. Он не имел права задерживать дело жизни.

…Именно потому на стены всё время тащили камни, дрова и смолу.

Глава 44

ТАЙНАЯ ВЕЧЕРЯ

…Яд аспидов на губах их.

В тот вечер он шёл по улицам с Анеей, Раввуни и Тумашом. С ним также шагали седоусый, молодой, дударь, Ус, Зенон и Вестун. На ходу он отдавал последние в этот день распоряжения. Было ещё довольно рано, даже первая звёздочка пока не засветилась в высоте.

– Ты, Кирик, и ты, Зенон, идите сейчас на стены. Проверьте ещё раз всех.

Кузнец глянул ястребиными глазами.

– Ладно, – сказал, отставая.

– А ты. Ус, эту ночь не поспи. Очередь твоя. Днём отоспишься. Бери дударя, Братишку, да лезь на звонницу доминиканцев. Следите, хлопцы, трубите, хлопцы, ревите, хлопцы.

Здоровила братишка закинул дуду на плечо.

– Так, братишка, что ж. Ночь, она, между прочим, лунная будет.

Золоторукий и дударь свернули.

– Турай где? – спросил Христос.

– Старый на Мечной. Работает. А молодой с Клеоником к девкам, наверное, на посиделки пошли. Клеоника Фаустина ждёт, Марка…

– Ладно, – засмеялся Христос. – Ах, как ладно, чудесно как!

– Ничего чудесного, – вздохнул седоусый. – Разлайдачились. Покой. Словно и не волки вокруг. Ишь!

На площади перед мостом люди водили вокруг костра хоровод. Слышался смех.

Сидит, сидит ящерВ ореховом кусте.

Христос засмеялся:

– Мрачный ты человек. Ну что тебе в этом? Глянь: вон стража на стенах. Ворота охраняются – мышь не проскочит.

– А я тебе говорю: спят слишком спокойно. Ложа греют.

– Пусть спят всласть.

– А ты подумай, как наши попы из окружённого города сбежали?

Лицо Юрася вытянулось. Он никак не мог привыкнуть к подозрительности.

– Ч-чёрт! А может, они и не убегали? Нужно завтра потрясти и замок, и богатые дома.

– Надо, брат. Что и говорю.