Русское искусство - Игорь Эммануилович Грабарь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это заставляет думать, что Лопуцкий был не столько живописцем, сколько «ландкартных дел мастером», одним из тех полуперспективистов, полуземлемеров, которых в XVII веке разъезжало многое множество по европейским дворам в поисках заработка. Как все эти авантюристы, он набил руку на всяких «ремеслах и художествах» и, конечно, в случае надобности мог написать и портрет. Через год после поступления на службу, в 1657 году, он пишет «парсуну» царя Алексея Михайловича на полотне[501]. В 1664 году «на Светлое Христово Воскресенье» он подносит государю знамя, на котором им «написан благоверный царь Константин»[502]. Лопуцкому дали для обучения двух учеников, известного впоследствии Ивана Безмина и Дорофея Ермолина, остававшихся у него до 1667 года, когда они перешли к новому иноземному мастеру. С этого года Лопуцкий стал прихварывать и в октябре 1669 года умер.
Из произведений Лопуцкого до нас дошло лишь знамя, от живописи которого уцелела всего часть фигуры святого, сидящего на коне. По этому обрывку облупившегося холста нет возможности составить какое-либо суждение об искусстве или даже хотя бы только о степени грамотности Лопуцкого.
Упоминавшийся выше архимандрит Леонид приписывает Лопуцкому тот из четырех новоиерусалимских портретов Никона, который изображает патриарха в полном святительском облачении, окруженного сподвижниками и монастырскими сослуживцами. Никон стоит на кафедре и произносит «изустное поучение на текст дневного Евангелия или Апостола, как о сем дает догадываться держимая пред ним иподиаконом Германом разгнутая книга». В числе окружающих патриарха лиц изображен и архимандрит Герасим, управлявший обителью с 1659 по 1666 год, что и дает основание архимандриту Леониду приписывать этот портрет-картину Лопуцкому[503].
Однако едва ли было под силу ремесленнику справиться с такой сложной картиной, как этот портрет. Если в нем нет блестящего мастерства, то все же видна опытная и уверенная рука человека, много возившегося с портретной живописью, чего про Лопуцкого сказать никак нельзя. За все время его службы мы только один раз встречаем в документах указание на исполненную им «парсуну» царя, и то в самом начале его карьеры. Едва ли можно сомневаться в том, что ему бы чаще перепадали столь ответственные поручения, если бы он заявил себя в этой области искусным мастером. С другой стороны, мы имеем определенное указание на какие-то недочеты его именно в деле «живописного мастерства». В начале 1667 года, еще при жизни Лопуцкого, на службу в Оружейную палату был принят новый иноземец, Даниил Вухтерс (Данило Вухтер). Как только он появился здесь, ученики Лопуцкого подали в Оружейную палату заявление, в котором просили отдать их в учение Вухтерсу, ссылаясь на то, «что их мастер Станислав Лопуцкий живописному письму не учил, только их выучил по дереву и по полотнам золотить». Палата потребовала у Лопуцкого объяснения, и он дал очень уклончивый ответ: «Ивашко Безмин и Доронка Ермолин по научению его Станиславову всякие живописные дела по образцу делают и по дереву и по холсту и по тафтам и по камкам золотят и по золоту всякие притчи и травы росписывают, только не пишут лиц по живописному, тому не учены, а и лица пишут, только не по живописному». 1 марта 1667 года начальник Оружейной палаты, боярин Хитрово, велел Вухтерсу согласно царскому указу «для всяких живописных дел быть в Оружейной палате и к вере привесть по их закону, а у Лопуцкого взять учеников и отдать ему и велеть учить живописному делу и к неделе святые Пасхи сделать ему в поднос на полотне живописным мастерством что доведется, а как он мастерства своего дела объявит, и в то время ему о государеве жалованье о месячном указ будет». 1 сентября 1667 года Вухтерс представил в Оружейную палату свою первую картину – «по полотну Пленение града Иеросалима». Хитрово, «смотря того письма», приказал Вухтерсу «дать жалованья месячного корму по 13 рублев на месяц и велеть ему дела делать беспрестанно, чтоб корм не даром давать. А что он писал Пленение града Иеросалима с полным образцом, и за ту его работу дать месячный корм… A ныне писать ему около государевых лучших шатров двор по полотну из книги Александрии. А иным живописцам в корму выдача не в образец, для того что тот мастер живописец свидетельствованный и пишет живописное письмо самым мудрым мастерством».
Ясно, что искусство Вухтерса было признано совершенно исключительным. Голландец по происхождению, он прибыл в Москву, как видно из его челобитной, поданной им в феврале 1667 года, задолго до принятия его на службу. «Служил я иноземец и бывал во многих монархиях и в великих государствах и работишкою своею служил и монаршеская милость ко мне была за мою работишку. И услыша я иноземец от своей братье твою пресветлую неизреченную милость и многомилостивое и похвальное жалованье к моей братье, к мастеровым людем, выехал я… на твое имя Свицкого короля с великим послом Бент Горном, и жил я по се время на Москве у сродичей своих, и здеся на Москве женился. И ныне я, похотя твоей царской милости себе получить и мастерство свое оказать, похотел тебе поработать, а мастерство мое живописное парсуны и иных бибильских историй в человека величеством, да как в иных государствах ведется посольское воображение полотенным письмом. Вели государь меня в свою службу принять». На словах Вухтерс заявил, что он «Станислава Лопуцкого всякие живописные дела делает лучше, не токмо его Станислава, но и прежнего живописца Ивана Детерса всякие живописные дела делает лучше»[504].
Таким образом, в тот промежуток времени, когда был написан затейливый портрет патриарха Никона, в Москве был только один иностранный мастер, которому подобная задача была под силу, – Даниил Вухтерс. В то время он не состоял еще на службе и был занят частными заказами. Весьма вероятно, что именно на него пал выбор опального патриарха, пожелавшего оставить потомству не простую «парсуну», а целую картину, которая изображала бы его во время проповеди среди сподвижников и учеников. Царского
