История русской церкви - Николай Никольский

Между тем буржуазные партии не могли равнодушно взирать на разложение синодской церкви и на грозящую им потерю того орудия, какое могла дать им в руки сильная православная церковная организация. Это беспокойство буржуазных групп учитывала и та часть приходского клира, главным образом городского, которая была представлена в думе священниками, отказавшимися войти в «клерикальную» партию. Вопрос стоял коренной — вопрос об окончательной ликвидации аграрной революции путем насаждения крепкого собственнического крестьянства. Эта будущая опора императорской /431/ России мыслилась цветом «новой крестьянской общественности», манившей собою даже и кадетов: «новая крестьянская общественность» в изображении кадета Евгения Трубецкого должна была быть одновременно и демократической, и религиозной. Тем более столыпинские партии октябристов и умеренно правых, представлявшие по преимуществу интересы капиталистического землевладения, не могли равнодушно смотреть на происходивший процесс ослабления церковных позиций в деревне. Они хотели во что бы то ни стало удержать в своих руках влияние на крестьянство, в особенности на его новые крепкие слои. Отсюда в среде этих партий возникло требование немедленной и радикальной реформы церкви. Реформа должна была опереться на приходское духовенство; на епископат не возлагалось никаких надежд. Поэтому реформа была предложена думе в скромном виде проекта реформы прихода. Однако октябристы не скрывали принципиального значения этой реформы и ее решающего значения для судеб православия и нового «думского» строя.

В откровенных и весьма резких для октябристов речах лидеры октябристов третьей думы констатировали, что в синодской церкви между клиром и паствой существует гибельный разрыв, опасный не только для церкви, но и для государства, ибо, как говорил Каменский, рознь и острые недоразумения между духовенством и прихожанами «создают вредную в государственном отношении почву для питания общественного недовольства» и парализуют деятельность церкви в сфере забот «о благе народа и его нравственном преуспеянии». «Колеблется религиозная жизнь, колеблется величайшая, единственная основа нравственного строя населения», — вторил Каменскому Капустин и рисовал перед думой мрачные перспективы будущего, когда «без этой основы» общество превратится «в стадо грызущихся индивидов». Октябристам вторил и кадет Караулов, обращавший внимание на «ужасное» явление, что «массы обезвериваются», что «огромная самоценность церкви обесценивается… к громадному вреду не только для дела церковного, но и для дела государственного». Этому распаду православной церкви граф Уваров противопоставлял спаянность и единство старообрядческой церкви, где клирики и прихожане органически связаны друг с другом. Исправить дело, по мнению октябристов, можно было только реформой прихода: установлением права /432/ прихожан избирать и смещать клириков, предоставлением приходу прав юридического лица и права приобретать и владеть недвижимостью и освобождением прихода от незаконных сборов в пользу архиереев, «обирающих церкви». В некоторых земских кругах шли еще дальше и предлагали превратить приход в мелкую земскую единицу, вдвинув его в систему земских учреждений. О реформе епископата и синодского управления октябристы дипломатично умалчивали; но для всех было ясно, что подобная реформа прихода неминуемо повлечет за собою и радикальную реформу церковных верхов.

Вполне естественно, что такая «скромная» реформа вызвала бурный протест со стороны епископата и стоявших за ним реакционных партий. Это было появление того самого страшного призрака новой секуляризации, который несколько раньше мерещился епископу Евлогию. В думе епископат выступил против реформы прихода единым фронтом. Только четыре епископа со всяческими оговорками согласились с необходимостью предоставить прихожанам право избирать кандидатов на должности клириков. Все остальные ссылались, точно сговорившись, на «невежество и темноту народа» и категорически возражали против избирательных прав прихода, рисуя мрачные перспективы, что прихожане будут избирать в священники проходимцев, сектантов и других «волков в овечьей шкуре». Один из епископов, Владимир Екатеринбургский, вскрыл даже социальную сущность предлагаемой реформы, указав, что стремления реформаторов направляются «на усиление влияния кулачества в приходской жизни через юридическое обособление прихода от церкви (?) и епископа».

Но, конечно, всего решительнее и порою с пеной у рта епископат высказывался против какого бы то ни было уменьшения епископских доходов. Не решаясь защищать неприкосновенность своего прежнего произвола в этой области, епископы предлагали делить все церковные имущества и все доходы на две категории — храмовых средств; идущих исключительно в церковную кассу в распоряжение старосты и причта, и приходских средств, расходуемых «согласно канонам» под контролем епископа, который наблюдает за исправною уплатою налогов, устанавливаемых высшею церковною и епархиальною властью. Владимир Екатеринбургский и тут оказался откровеннее всех своих коллег и предложил реформу навыворот — переписать все церковное имущество /433/ на епископов, которые должны быть единственными распорядителями всех церковных средств в епархии. Полемика и разработка разных проектов продолжались до 1915 г.; тут вопрос в думе был снят с очереди войною.

Война форсировала кризис самодержавного строя; вместе с тем пошел вперед гигантскими шагами также и кризис государственной церкви. Когда после летней кампании 1915 г. выяснилось, что война, в сущности, уже проиграна, и когда вновь во весь рост встал грозный призрак революции и гибели царской империи, объединенное дворянство и «клерикалы» потеряли голову и договорились в отчаянии до необходимости восстановления чистого средневековья, по крайней мере в церковной области. Съезд монархических организаций и правых партий, происходивший в Нижнем в ноябре 1915 г. и насчитывавший в числе своих почетных членов нескольких крупнейших епископов, нашел, что для спасения государства и церкви необходимо объявить «жидовство» изуверной религией и изгнать всех евреев из России, объявить ересью и запретить также все протестантские исповедания, прогнать всех протестантов с государственной службы и отобрать у всех немцев земли для раздачи крестьянам. Проводить эти «религиозные реформы» должен был синод; но ни он, ни стоявшие за ним силы старого режима уже не были способны ни к каким реформам.

Вместо этой реформы началась в 1916 г. распутинская «реформа» церкви и государственного управления. Григорий Распутин, шарлатан, жулик и эротоман, с кликой церковных проходимцев стал распорядителем судеб государства и церкви, смещал и назначал министров и архиереев, объявлял новых святых и превратил высшее государственное и церковное управление в свою личную лавочку. Это был новый жестокий удар по церкви, нанесенный ей изнутри, такой удар, какой не мог бы нанести ей и злейший враг.

Один из немногих разбиравшихся в политической ситуации министров 1916 г. Кривошеин так оценивал положение: «Делаются и готовятся вещи отвратительные. Никогда не падал синод так низко. Если кто-нибудь хотел бы уничтожить в народе всякое уважение к религии, всякую веру, он лучше не мог бы сделать… Что вскоре останется от церкви? Когда царизм, почуяв опасность, захочет на нее опереться, вместо церкви окажется /434/ пустое место. Право, я сам порою начинаю верить, что Распутин — антихрист…»

До известной степени Кривошеин оказался пророком. Синодская церковь была потрясена до основания Октябрем, разгромившим и уничтожившим начисто ее классовую и государственную опору. Последующее десятилетие было периодом ее быстрого разложения и упадка. Разбитой оказалась и старообрядческая церковь, так как ее хозяева, промышленные и банковские тузы, оказались или физически уничтоженными и экспроприированными, или по ту сторону границы Советского Союза, в эмиграции. Старообрядческий поповщинский собор 1927 г. вынужден был констатировать, что Рогожское кладбище, этот «старообрядческий кремль всей России», приходит в упадок, здания не ремонтируются, погост не может сохраняться в должном порядке, коммунальные повинности несутся неисправно, ибо на все это нет средств. Собору, так недавно сидевшему на миллионах, пришлось в создавшемся «грозном положении» протянуть руку за милостыней, за доброхотными даяниями той мелкой паствы, какая еще осталась в поповщине после разгрома старообрядческих буржуазных верхов. Только сектантство в некоторых местах обнаружило живучесть и даже расширило свою базу за счет упадка православия; но и этот успех временный, ибо созданное революцией новое общество уже не нуждается в религии.

Сумерки богов наступили; дело идет к их вечной ночи.