Штрафники, разведчики, пехота - Владимир Першанин

Среди бойцов насчитывалось довольно много ленинградцев. От них я услышал страшную правду о Ленинградской блокаде. В их рассказы верилось с трудом. Замерзший ледяной город, трупы на улицах и хлебные пайки по 100–200 граммов. На ленинградцев мы смотрели с уважением и сочувствием, некоторые из них целиком потеряли семьи. Они были настроены решительно. Мстить за погибших. Я часто вспоминал старшего брата Петра. Не мог представить его мертвым, ведь мы были с раннего детства всегда вместе. Старше на три года, он всегда защищал меня. И вот братишка ушел из жизни. Я тоже был настроен мстить за него.

До позиций финнов было метров двести, а местами меньше. Мощные укрепления, противотанковые надолбы. Полоса укреплений тянулась, по слухам, на сто километров до Выборга. Недели три стояли в обо-роно. Укрепляли позиции, рыли окопы, щели. Земля была каменистая. Порой выкопаешь яму по колено, потом долбишь камень. Пытаешься его обойти, а под тобой целая каменная плита. Приспосабливались и оборудовали окопы возле валунов, которых кругом хватало. Низкие ходы сообщения тоже обкладывали камнями. Период до 10 июня можно было назвать затишьем. У нас шла подготовка к наступлению. Как бы скрытно она ни проводилась, но от солдат трудно что утаить. Наступления ждали со смешанным чувством напряжения, страха и одновременно с нетерпением.

Какие эпизоды вспоминаются из того периода? Финны вели себя тихо. Понимали, что война проиграна. Но боевые действия вспыхивали то на одном участке, то на другом. Светлыми ночами проползали во вражеский тыл разведчики. Почти всегда эти вылазки заканчивались стрельбой, взрывами мин. Проползут в сторону врага человек пять или шесть, возвращаются двое или трое. Иногда тащат «языка». С финнами было тяжело воевать. Это говорили и немногие уцелевшие к 1944 году бойцы, прошедшие финскую войну 1939–1940 годов. Народ лесной: охотники, лесорубы. Рослые крепкие парни, способные терпеливо сутками сидеть в засадах, хорошо стрелявшие. Порой проникали в наш тыл их мелкие разведгруппы. Но как бы умело они ни действовали, успеха финны добивались редко. Слишком много наших войск было сосредоточено. Кругом стояли посты, засады. Финны попадали под огонь и отходили. Иногда утаскивали с собой зазевавшегося бойца.

Я получил наконец снайперскую винтовку. Числился по-прежнему рядовым красноармейцем в роте, только именовался теперь снайпером. А что толку? Стрелять не разрешали. Я фамилий своих товарищей и командиров уже и вспомнить не могу. Слишком много времени прошло с тех пор. Взводный лейтенант был у нас какой-то нерешительный. Он привык к тому, что мы не стреляем и в нас не стреляют. Его такое положение вполне устраивало.

Он часто ставил меня наблюдателем, а оптический прицел служил вроде как бинокль. Я финнов порой на мушке держал крепко — расстояние всего двести метров! Уложил бы наповал. Особенно злили меня артиллерийские наблюдатели и офицеры. Вот она, рожа, смотрит на нас в бинокль, с напарником разговаривает! Я как-то предложил:

— Товарищ лейтенант! Давайте я наблюдателя прихлопну. Сколько ребят погибло, финны блокаду Ленинграда держать помогали. Чего их жалеть?

— Ни в коем случае! — услышал в ответ.

Лейтенант долго и нудно объяснял, что нельзя выдавать наши позиции. Будто финны их не знали! Но пострелять все же пришлось. Во-первых, в соседнем батальоне за пару дней убили и тяжело ранили сразу несколько бойцов и офицеров. «Кукушка» работала. Во-вторых, возмутился кто-то из разведотдела дивизии или корпуса. Наши разведчики гибнут, а вы дрыхнете на солнышке. Словом, дали мне «добро». Только финны попрятались. Услыхали, что ли, про этот приказ. Но я все же цель поймал. За две сотни метров уложил неосторожного наблюдателя. Потом еще кого-то. На позицию роты обрушились финские минометы. Им ответили наши орудия и минометы.

Увидел я первых убитых. Боец в издырявленной гимнастерке, весь кровью залитый. Второго миной за бруствер выкинуло, а нога до колена в окопе осталась. Мы бедолагу обратно втащили, а у него живот разорван. Пытались перевязать, кровью истек. Ребята мне сказали:

— Всё, Василий. Двоих «шюциков» пришиб (шюц-кор — была такая фашистская организация у финнов), и будя. А то нас всех из минометов перебьют.

Но спустя несколько дней мы поневоле в бой вступили. Финны ждали наступления и послали очередную группу разведчиков. Она прорывалась с боем из нашего тыла. Подумали, что финны пошли в атаку. Мы открыли огонь в сторону укреплений. Ротный сориентировался быстро, бой шел на стыке нашей и соседней роты. Захватил с собой расчет пулемета Дегтярева, отделение бойцов и меня как снайпера. Мне запомнился рослый финн в камуфляжной куртке. Он прикрывал группу. Смелый был парень, стрелял из автомата, перебегая от дерева к дереву или прячась за большими камнями.

Я его снял, когда он замешкался, меняя диск своего автомата. Попал в грудь, чуть ниже горла. Он свалился на месте. Часть группы ушла, но еще трое финнов и наш солдатик, которого пытались взять в плен, остались лежать на нейтральной полосе. Кого-то за ноги подтянули, кого веревкой зацепили. Взять финнов живьем всегда было сложно. Лесные жители каждый шорох слышат. Мы надеялись, что хоть один в живых останется. Но братья-славяне били по разведчикам, не жалея патронов. Все три финна и наш бедолага-боец были издырявлены пулями. В качестве трофеев нам достались два автомата «суоми», похожие на наши ППШ, только под немецкий патрон 9 миллиметров, пистолет и три ножа. Ножи у финнов были из хорошей стали, очень острые. Один нож полагался мне — все же это я автоматчика снял. Но финский нож понравился взводному, и он попросил меня подарить нож ему. Чтобы не портить отношений, я нож отдал. Хотя было жалко расставаться с хорошим трофеем.

Уничтожение вражеской разведгруппы обошлось нам немалыми потерями. Финские разведчики были хорошо подготовлены, у всех автоматы. Наряду с обычными пулями стреляли разрывными. Человек шесть наших бойцов погибли, сколько-то раненых отправили в санбат. Некоторые вряд ли выжили. Разрывная пуля в грудь, живот — верная смерть. Да и в руку или ногу если попадет, считай, инвалид, а то и кровью истечешь, пока до врачей донесут. За эти пули я на финнов разозлился. Оказывается, вы, суки, почище фашистов! Ну, думаю, теперь я вас щадить не буду. Не хуже вас стрелять умею. Но свое будущее на фронте не угадаешь.

Рано утром 10 июня 1944 года началось наступление наших войск на Карельском перешейке. Оно велось на северном участке, а 21 июня повели наступление 7-я и 32-я армии. Где-то здесь, в направлении городов Метрега, Обжа воевала наша дивизия и 119-й стрелковый полк. Советским частям противостояла сильная войсковая группа «Олонец», в которую входили пять пехотных дивизий, четыре отдельных бригады и ряд более мелких подразделений. В Финляндии размещалось довольно большое количество немецких войск. Гитлер пока не торопился бросать их на передний край. Зато немцы снабжали финнов артиллерией, в том числе тяжелой, стрелковым оружием. Самолеты, появляющиеся в небе, были также в основном немецкие.

Меня ранило часов в шесть утра 22 июня 1944 года. Мы шли в атаку на железобетонные противотанковые надолбы. Под их защитой, среди деревьев и камней, располагались финские траншеи, пулеметные гнезда. Был приказ непрерывно стрелять на ходу, а возле линии укреплений бросать гранаты. Несмотря на сильный огонь мы преодолели нейтральную полосу, вышли к надолбам. Я стрелял на бегу из своей снайперской винтовки. Целиться возможности не было, разве когда приляжешь на минуту за камень. Нас подгоняли: «Быстрее, вперед!» Подбежав к вражеским траншеям, я успел бросить обе свои гранаты. Мелькнуло лицо финна, кто-то вскрикнул, а мне словно раскаленным прутом проткнуло бок.

Я упал, затем попытался шевельнуться, но пуля ударила рядом. Так повторялось раза три. Я лежал неподвижно, потом понял, что изойду кровью, и заполз за большой камень. Кое-как стащил гимнастерку и перевязался. Пуля попала в правый бок на уровне поясницы и вышла из левого бока. Я был семнадцатилетний мальчишка, мало что сведущий в анатомии, но пробитый насквозь живот не обещал ничего хорошего. Рана в брюшную полость почти всегда считалась смертельной. Тем не менее, у меня хватило сил зажать рану и остановить кровь. Сколько-то пролежал, мимо прополз санитар.

— Ну, что, живой? — спросил он.

— Живой, — стараясь казаться бодрым, ответил я. — Брюхо вот насквозь просадило через оба бока. Помру, наверное.

— Выживешь. Какие твои годы!

Санитар оказался опытным. Снял мои кое-как наложенные бинты. Кровь уже запеклась и не текла. Он промыл спиртом раны, наложил мазь и снова перевязал. Потом показал на огромный валун, шагах в пятидесяти.

— Двигай туда. Там пункт сбора раненых, а я поползу за другими. Вон их сколько лежит.

Бойцов лежало, действительно, много. Кто мертвый, кто шевелится, просит помощи. Кое-как опираясь на свою снайперскую винтовку, добрался до валуна размером с двухэтажный дом. Возле него лежали прямо на траве человек пятнадцать-двадцать раненых. В основном тяжелые. У кого грудь и живот перевязаны, у кого — голова. На перебитые ноги шины наложены. Стоны, кровь, мухи. Возятся с ранеными санитар и медсестра, а их всех оперировать надо. Подносят новых. Кого в сторону оттаскивают и лица тряпками закрывают. Эти уже отмучились. Полежал я там с часок. Идет стрельба, никто за нами не торопится. Я попробовал встать. Получилось. Медсестра говорит: