Возвращение - Геннадий Ищенко

— Если хочешь, приходи в наш двор, — сказала она. — Пока хорошая погода погуляем по улицам. Люся тоже будет.

— Обещай за себя! — сказала Люся дрогнувшим голосом. — Давай сюда портфель, и я пойду, а вы болтайте!

— Пока, — сказал я одной девчонке и повернулся к другой. — Пошли, мы уже закончили. Я тебя обещал довести до подъезда, а обещания нужно выполнять.

В подъезде я не отдал ей портфель и пошел с ним на второй этаж, где она жила. Поставил свою ношу у порога квартиры и помешал девочке его поднять.

— Подожди минуту. Извини, что так пошутил. Не всегда и не все шутки бывают удачные. Чем именно я тебя так обидел, я не понял, но все равно извини.

— Ну и дурак! — она трясущейся рукой вставила ключ в замок, открыла квартиру и подхватила с пола портфель. — Иди к своей Ленке!

Перед моим носом с хлопком закрылась дверь. Я немного постоял, думая постучать или нет, и стал спускаться вниз. В подъезде я столкнулся с Леной.

— Чего это ты задержался? — спросила она, заглядывая на лестничную площадку второго этажа. — Что-то случилось?

— Ничего не случилось, — хмуро ответил я. — Только тебе сейчас не стоит ходить к Люсе. Пойдешь — поссоритесь.

— Из-за тебя, что ли? — догадалась она. — Очень надо! Слишком ты о себе высокого мнения!

— Мое дело — предупредить, — сказал я и прошел мимо нее к выходу из подъезда. — До завтра.

Настроение было испорчено, и опять из-за Люси. От кого не ожидал слез, да еще из-за меня, так это от нее! Она была не только самой умной, но и самой выдержанной из наших девочек. Не помню, чтобы она хоть раз с кем-то скандалила или даже просто повышала голос. В третьем классе, пожалуй, только она одна избежала дерганья за волосы. Все остальные девочки в той или иной мере подверглись этому виду ухаживания. Год назад, когда мы в начале лета посмотрели «Три мушкетера» и под впечатлением этого фильма стали играть в мушкетеров, Люду единогласно окрестили королевой. Конечно, сама она не знала, ради кого мы обламываем друг о друга самодельные шпаги. А теперь… Получил, называется, полноценную жизнь. Девчонку, которая меня интересует, не интересую я, а та, которая не слишком интересна мне, льет из-за меня слезы. И, самое главное, я, вроде бы взрослый человек, не могу к этому относиться спокойно!

Сестра уже была дома и, переодевшись, помогала матери готовить обед. Редкое явление, достойное того, чтобы быть записанным в книгу рекордов Гиннесса, если она уже есть.

— Сергей принес твой портфель, — сказала мама с кухни. — Стоит в комнате. А ты, оказывается, дорос до того, что носишь девочкам портфели? Непонятно только, почему сразу двоим.

— Он решил наверстать упущенное! — фыркнула Танька, сама не зная, насколько права. — Нагрузили, как ишака! Удостоился хоть поцелуя в щечку?

— В щечку я буду целовать тебя, — буркнул я. — На день рождения.

Я ушел к себе и больше не слышал, о чем они говорили. Переодевшись в трико, я занялся тетрадкой. Чтобы успокоиться и лучше вспомнить семьдесят третий год, на котором я остановился, пришлось заняться медитацией. Как всегда, при первых же повторениях мантры волной накатило расслабление, безразличие сменило взвинченность, лень стало даже шевельнуть пальцем. Длилось это немного меньше обычного — минут десять, но мне хватило. Писал я все время, пока женщины возились на кухне — больше часа. Событий было много, тем более, что я писал не только о луноходе, Парижском соглашении по Вьетнаму или перевороте в Чили, но и о таких вроде бы малозначительных вещах, как выход на экраны фильма «Семнадцать мгновений весны». Закончив с августом, я спрятал тетрадь за одежный шкаф и стал думать, идти сегодня вечером гулять или нет. Конечно, принимать предложения Ленки после того, что она мне сказала — это только ронять себя в ее глазах. Но ведь на ней одной свет клином не сошелся? Наверное, ей будет полезно узнать, что я отклонил ее предложение и провел время в другой компании. Вечер будет теплым, а по друзьям соскучился не один я, поэтому гулять будут многие. Так ни до чего и не додумавшись, я решил перед обедом еще позаниматься. Тело притерпелось к нагрузкам, поэтому их уже можно было увеличивать быстрее.

Обедал я вместе с отцом. Когда поели, он следом за мной прошел в мою комнату.

— Держи! — он положил на письменный стол громкоговоритель для карманных приемников и ферритовый стержень для антенны. — Транзистор для выходного каскада я тебе принесу, а выходной трансформатор намотают мои парни. Переделаешь свою «мыльницу» с наушника в нормальный приемник.

Я похолодел: эту «мыльницу» я выбросил из стола вместе с остальным хламом. И как об этом сказать отцу?

Радиотехникой я увлекся давно. Отец вечерами просиживал над своими самоделками, собранными на лампах на алюминиевых шасси навесным монтажом, а я сидел рядом, слушал доносившиеся из динамика завывания и его ругань и вдыхал запах канифоли. Когда на маленьком экране кинескопа первого отцовского телевизора замелькали первые смутные изображения, для нас с сестрой это было чудом. Помню, показывали балет Чайковского «Лебединое озеро» и мы широко открытыми глазами смотрели в негативном изображении танец маленьких лебедей. Отцу нужно было делать настройку, а мы его упрашивали не трогать телевизор. Нам и так было здорово! Когда я учился во втором классе, как-то раз в отсутствии отца я включил паяльник, достал его радиодетали и кусок гетинакса с наклепанными на нем лепестками и начал на них паять все, что попадалось под руку. Спаяв солидное сооружение, я подумал (недолго) и, припаяв в две выбранные наугад точки провода, засунул из в розетку. Зрелище получилось завораживающее. Больше всего мне понравилось то, как сгорали большие зеленые сопротивления, обгорая по спирали и постреливая искорками. Большинство конденсаторов взорвались, что тоже не оставило меня равнодушным. В этот день в Союзе родился еще один радиолюбитель. Позже отец немало со мной занимался и отдал мне читать подшивки журналов «Радио». Для школы я собрал действующую модель лампового радиоприемника, для себя делал его из редких в то время транзисторов, которые отец приносил для меня с работы. Прежний я сейчас бы прыгал от радости и целовал отца, а я смотрел на него и не знал, что сказать.

— Папа, — наконец собравшись с духом, сказал я внимательно наблюдавшему за мной отцу. — Понимаешь, какое дело… Ты не сердись, но я, кажется, случайно выбросил приемник, когда чистил стол от хлама.

— Так «кажется» или выбросил?

— Выбросил, — опустив голову, признался я.

— Что с тобой происходит, не скажешь? — спросил отец. — Ты был так увлечен радиотехникой, а сейчас словно о ней забыл. Этот приемник ты делал целый месяц. Сколько было криков и слез!

— Так уж и слез! — возразил я. — Только один раз и было, когда сдох транзистор.

— Неважно, — сказал он. — Не заговаривай мне зубы. Ты выбросил результат месячного труда и не рвешь у себя на голове волосы. И динамик не доставил тебе радости. Напомнить, как ты упрашивал его достать? Не хочешь со мной поделиться?

— Я тебе скажу все, — пообещал я. — Но не сейчас.

— Надеюсь, — сказал он. — Не хотелось бы лишиться твоего доверия.

Ну и как ему сказать, если при всех своих замечательных качествах он почти начисто был лишен фантазии, а у меня ее было на двоих! После того, как он облучился от радиолокационной станции, пришлось долго лечиться в военном госпитале. Головные боли ушли, но они возвращались, если он начинал много читать. Поэтому он ничего и не читал, кроме любимого «Кобзаря» Шевченко. И откуда тогда взяться фантазии? Какие доказательства я ему мог представить, кроме своих слов? Рассказать о развале СССР? Точно попаду к психиатрам. Для него я был еще слишком мал, и авторитетом не являлся. Рассказать правду я ему мог, но не сейчас, а тогда, когда он сможет хоть частично поверить в рассказанное. Он ушел, а я сидел на кровати и вспоминал, как он незадолго до смерти плакал, держа мою руку в своих сморщенных, покрытых старческими пятнами руках и говорил, что я у него в жизни единственный друг. Голова у него уже соображала неважно, и он часто без всякой причины обижался на ухаживающих за ним моих сыновей, подозревая их черт-те в чем. Как хотелось ему довериться, поделиться своими сомнениями, попросить помощи… Я чувствовал, что этого делать нельзя. Не то время и не те люди. И я еще не та фигура, чтобы серьезно воспринимать тот бред, который я бы на него вывалил. Я знал, чем смогу привлечь внимание серьезных людей к своим записям. Отец в их число, увы, не входил.

Решив пока об этом не думать, я вышел в большую комнату посмотреть, что передают по телевизору.

— Не делай его громко, — попросила мама. — Что-то сильно разболелась голова.

— Давай помассирую точки, — предложил я. — Наверное, полностью боль не уберу, но болеть будет меньше.