Ювелир с улицы Капуцинов - Ростислав Самбук

— В тем-то и дело, что уже не утро.

— Майн готт, действительно уже третий час! Но, надеюсь, вы вызвали меня не для того, чтобы сверить наши часы?

— Вы поразительно догадливы, Вилли. Снова неприятность…

— Листовки?

— Хуже.

— Кого-то из наших оболтусов прикончили?

— Хуже, Вилли, хуже…

— Еще хуже? Кажется, я становлюсь суеверным человеком: сегодня мне снилось…

— Ко всем чертям сны, Вилли!.. Подбита танкетка, которая везла в город драгоценности!

— Когда?

— Только что позвонили.

— Собираетесь ехать?

— Машина уже ждет нас.

Танкетка стояла на обочине — искореженный металл, запах горелой краски. Харнак обошел вокруг нее, зачем-то ткнул носком блестящего сапога по разорванной гусенице, заглянул внутрь.

— Двух мнений быть не может. Противотанковая граната… — Перепрыгнул через кювет. — Бросали вот отсюда. Даже окопчик выкопали. Умно…

— Можно подумать, что вы восторгаетесь этими бандитами, — скривил недовольную гримасу Менцель.

— Объективно оцениваю, штандартенфюрер. Если бы этих бандитов не было, нас с вами здесь не держали бы.

И вот так всегда! У этого Вилли чересчур острый язык. Никогда не знаешь, что он выкинет. И потом — никакого уважения к старшему по званию.

— Ох, Вилли, Вилли! — буркнул Менцель. — Вы когда-нибудь доиграетесь…

Собственно, такой именно тон в их взаимоотношениях ему как раз импонировал. Менцель знал, что при посторонних Харнак никогда не позволит себе фамильярничать. А с глазу на глаз пускай тешится…

Поднявшись на холмик, заросший травой, Хар­нак подозвал к себе Менделя.

— Вот здесь, шеф, охрана танкетки пыталась организовать оборону. Видите, сколько стреляных гильз? Потом наших солдат забросали гранатами.

Походил немного по опушке, что-то бормоча, а затем обратил внимание Менделя на свежий конский помет и следы, которые вели в глубь леса.

— Картина вырисовывается. Засаду хорошо продумали. Охотились именно за танкеткой — не обстреляли же колонны, которые проходили по шоссе ут­ром. Выходит, хорошо информированы. А это, штандартенфюрер, свидетельствует о том, что действовал местный партизанский отряд.

— Вы открыли Америку, Вилли! Это я и без вас знаю.

— Но ведь вы не знаете, что партизан было около тридцати, что у них способный командир — наверно, бывший военный, что отряд вооружен нашими автоматами, что у партизан было несколько раненых, а возможно, и убитые.

— Об этом тоже нетрудно было бы догадаться.

— Чего же вы от меня хотите?

— Сами знаете.

Харнак развел руками.

— К сожалению, больше ничего не могу. А впро­чем… — присмотрелся к асфальту. — Любопытно…

Менцель заглянул через его плечо. И что там любопытного? Кровавое пятно? Но ведь следов крови вокруг сколько угодно.

Харнак вырвал из блокнота чистый листок бумаги, поднял что-то с земли и аккуратно завернул в него.

— Все, шеф! Нам тут больше нечего делать.

— А это что? — показал Менцель на карман, куда Харнак положил бумажку.

— Да так… предположение… Необходимы лабораторные анализы.

Менцель знал: в таких случаях расспрашивать Харнака безнадежное дело. Все равно ничего не ска­жет. Потом сам доложит.

Харнак позвонил Менделю утром следующего дня.

— Вы свободны, шеф?

— Жду вас через десять минут.

По выражению лица Харнака Менцель понял — есть что-то новое.

Гауптштурмфюрер сел в кресло и не спеша заку­рил. Дымком сигареты прочертил в воздухе огромный восклицательный знак.

— Во вчерашнем налете принимал участие кто-то из города. Мужчина лет пятидесяти. Ранен в левую щеку. — Глубоко затянулся, пустил дым под потолок. — Вас это интересует?

— Откуда такие сведения?

— Данные экспертизы…

Харнак небрежно стряхнул пепел на ковер — сейчас он мог себе позволить это.

— Точнее?

— Помните, на асфальте возле танкетки лежал окурок, а рядом — кровавый сгусток?

Менцель понял: Вилли хочется немного пофорсить, ждет, чтобы начальник засыпал его вопросами. Не дождешься, мальчишка! Уперся подбородком в переплетенные толстые пальцы и ничем не обнаруживал своего любопытства.

Харнак медленно погасил сигарету.

— В том кровавом сгустке я нашел осколки зуба. Остальное — уже дело науки. Вы знаете, в нашем госпитале работает опытный стоматолог. Мы просидели с ним всю ночь. Пришлось-таки пошевелить мозгами, зато мы добились своего. Прежде всего установили, что осколки, если их собрать, имеют форму мужского левого коренного зуба нижней челюсти, по-научному — моляр. Эта старая перечница, наш зубодер, оказался наблюдательным и дотошным человеком. Он утверждает, что зуб был здоровый, что раздробила его пуля. А это, в свою очередь, означает, что мужчину ранили в левую щеку. Далее. Зубодер заверил меня: остатки зубных бугров и следы зубного камня позволяют утверждать, что зуб принадлежал человеку лет пятидесяти. Вот и все.

— Позвольте, Вилли, — ехидно заметил Менцель, — а что может сказать ваша старая перечница по поводу такого, к примеру, соображения: чем, собственно, отличаются зубы жителей этого города, ну, от зубов, скажем, краковчанина? Как он научно такую проблему обосновывает?

Харнак засмеялся.

— Вы забыли про окурок, штандартенфюрер. Окровавленный окурок, валявшийся рядом. Его бросил имен­но тот человек.

— Установить это не так уж и сложно, Вилли. Простейший анализ… Но почему вы думаете, что курил обязательно человек, прибывший из города?

— Итальянская сигарета, шеф. А итальянская дивизия прибыла в город пять дней тому назад. Хотя таких спекулянтов, штандартенфюрер, как эти итальянцы, свет не видывал, тем не менее полагаю, что за пять дней даже и они не могли успеть наладить торговые отношения с партизанами. Выходит…

— Не надо, не надо, Вилли! — поднял руку Менцель. — Все ясно!

— Остальное в вашей власти, штандартенфюрер. Приметы имеются, пускай поработают агенты.

— Если только мы нападем на след, Вилли, — торжественно произнес Менцель, — я возбужу ходатайство о награждении вас Железным крестом!

— Весьма благодарен, штандартенфюрер, но пока лучше освободите меня на сутки. Этот пройдоха Сливинский предлагает…

— Понятно, Вилли. Вечеринка с девушками?..

— А что в этом плохого, шеф?

В Злочном Заремба побродил с полчаса по базару и потом направился на вокзал. Шел, задумавшись, и почти не обращал внимания на прохожих. Чувствовал себя уверенно: документы ведь у него надежные — корректор солидной националистической газеты.

Немного беспокоило лишь то, что он пробыл в отлучке больше, чем предполагал. Но главный редактор вряд ли будет очень взыскивать за то, что его сотрудник загулял на свадьбе племянника. Шрам на щеке? Евген Степанович и это предусмотрел, тщательно продумав рассказ с комическими отступлениями: как перепил (кто же на свадьбе не перепивает!), как напала на него собака, как отбивался от нее палкой, как споткнулся и напоролся на ржавый гвоздь. Все правдоподобно…

Поезд опаздывал, и Евген Степанович присел на скамью в привокзальном сквере. Сидел, обмахиваясь газетой: должно быть, надвигалась гроза, дышалось тяжело. Случайно посмотрев в сторону, Заремба поймал на себе взгляд усатого человека в вышитой сорочке и потертом коричневом пиджаке. Усатый лениво жевал пирожок, бросая крошки голодным воробьям. Как будто ничего подозрительного не было в поведении усатого, но взгляд его встревожил Евгена Степановича. Старый конспиратор, за которым еще при Пилсудском гонялись агенты дефензивы [12] , Заремба хвалился как-то, что чует шпика за полкилометра. Человек в коричневом пиджаке как будто потерял интерес к Зарембе, но зато сам Заремба запомнил его взгляд — внимательный, изучающий и даже несколько насмешливый.

“Так, так… Неужели увязался за мной? — подумал Заремба. — Спокойно! Сейчас мы его проверим…”

Медленно поднялся и, не озираясь, направился к перрону. Знал: не очень опытный агент через несколько секунд последует за ним. Свернул за угол, остановился у газетного киоска. Постоял минуту — никого. Едва заметно выглянул из-за угла — усатый сидел на своем месте, даже позы не переменил.

“Ох! — вздохнул облегченно. — Вы, Евген Сте­панович, становитесь трусоватым…”

Подошел поезд. Во всех вагонах, кроме последнего, были военные — на площадках стояли часовые. Проверив документы Зарембы, кондуктор пустил его в последний вагон.

В тамбуре Евген Степанович едва не столкнулся с усатым. “Будь это агент, — подумал Заремба, — он обязательно вошел бы в вагон после меня”. Еще больше успокоило Евгена Степановича то, что усатый не сел рядом с ним и не стал караулить в тамбуре, а расположился в каком-то другом купе.

Когда поезд стал приближаться к Львову, Заремба снова проверил усатого: неожиданно поднялся и вышел на площадку. Усатый даже не пошелохнулся. Правда, соскочить на ходу было невозможно: в тамбуре стояли вооруженные военные.