Дом с характером - Джонс Диана Уинн

Питер мельком покосился на гигантскую Потеряшку.

– И не со слона, а всего лишь с ломовую лошадь. Зато трубы раскалились докрасна, – сказал он. – Что же мне делать?

– Ну знаешь! – воскликнула Чармейн.

Она осторожно отодвинула в сторону исполинскую Потеряшку и пошла в ванную. Сквозь пар было плохо видно, но она различила, что из всех четырех кранов и сливного бачка хлещет в раковину, ванну и ватерклозет кипящая вода, а трубы вдоль стен и вправду раскалились докрасна.

– Дедушка Вильям! – воскликнула она. – Как мне сделать, чтобы вода в ванной стала холодная?

Среди шипения и бульканья раздался ласковый голос дедушки Вильяма:

– Дальнейшие инструкции где-то в чемодане, душенька.

– Как некстати! – сказала Чармейн. Она понимала, что шарить по чемоданам сейчас некогда. Вот-вот что-нибудь взорвется.

– А ну, холодейте! – завопила она в пар. – Замерзайте! Все четыре трубы, немедленно остыньте! – кричала она, размахивая руками. – Я приказываю вам остудиться!

К ее изумлению, трубы повиновались. Пар улегся, пофырчал немного и исчез. Бачок перестал сливаться. Три из четырех кранов захрюкали и перестали течь. На последнем оставшемся кране быстро образовалась изморозь – это был холодный кран над раковиной, – а из его кончика выросла сосулька. Еще одна сосулька появилась на трубах, тянувшихся вдоль стены, и с шорохом соскользнула в ванну.

– Так-то лучше, – сказала Чармейн и повернулась посмотреть на Потеряшку.

Потеряшка ответила ей печальным взглядом. Она была по-прежнему большая.

– Потеряшка, – велела Чармейн, – стань маленькой. Быстро. Я приказываю.

Потеряшка печально повела кончиком исполинского хвоста и осталась прежнего размера.

– Если она волшебная, – заметил Питер, – то, наверно, сама сможет превратиться, если захочет.

– Да замолчи ты! – рявкнула на него Чармейн. – Что ты тут устроил, а? Кто же пьет крутой кипяток?!

Питер хмуро поглядел на нее из-под всклокоченных мокрых волос.

– Я хотел чашку чаю, – сказал он. – Чтобы заварить чай, нужен кипяток.

Чармейн ни разу в жизни не приходилось заваривать чай. Она пожала плечами.

– Да что ты говоришь? – Она подняла голову к потолку. – Дедушка Вильям, у вас тут можно попить чаю?

Снова послышался ласковый голос:

– Если вы в кухне, то постучите по столу, душенька, и скажите: «Чай». Если вы в гостиной, постучите по столику на колесах в углу и скажите: «Послеобеденный чай». Если вы в спальне…

Ни Чармейн, ни Питер не стали дослушивать про спальню. Они ринулись вперед, захлопнули дверь ванной, снова ее распахнули – Чармейн твердой рукой повернула Питера налево, – протиснулись в проем в кухню, повернулись, захлопнули дверь, снова открыли ее и наконец очутились в гостиной, где заозирались в поисках столика на колесах. Питер заметил его в углу и добежал туда первым.

– Послеобеденный чай! – закричал он и с размаху ударил по пустой стеклянной столешнице. – Послеобеденный чай! Послеобеденный чай! Послеобе…

Когда Чармейн подскочила к нему и схватила за занесенную руку, столик уже был уставлен чайниками, молочниками, сахарницами, чашками, лепешками, мисками взбитых сливок, варенницами, тарелками горячих гренков с маслом, горами плюшек и блюдом с шоколадным тортом. С одной стороны столика выдвинулся ящик, полный ножей, вилок и ложек. Чармейн и Питер в одну секунду подкатили столик к сыроватому дивану и уселись пировать. Минуту спустя в дверь просунулась огромная голова Потеряшки и принюхалась. Увидев столик, Потеряшка с некоторым усилием протиснулась в гостиную, после чего задумчиво и величественно подкралась к дивану и положила громадный мохнатый подбородок на спинку позади Чармейн. Питер покосился на Потеряшку и машинально передал ей несколько плюшек, которые она и проглотила в один присест, но с превеликой вежливостью.

Прошло добрых полчаса, когда Питер наконец отодвинулся от столика и потянулся.

– Здорово было, – сказал он. – Что ж, с голоду мы не умрем. Чародей Норланд, как в вашем доме получить обед? – спросил он эксперимента ради.

Ответа не было.

– Он отвечает только мне, – пояснила Чармейн не без нотки самодовольства. – А я его сейчас спрашивать не буду. Перед твоим приходом мне пришлось разбираться с лаббоком, и я падаю с ног. Пойду спать.

– А что такое вообще лаббоки? – спросил Питер. – Считается, что моего отца убил лаббок.

Чармейн была не в настроении ему отвечать. Она поднялась и направилась к двери.

– Стой, – сказал Питер. – Куда убрать все со столика?

– Понятия не имею, – бросила Чармейн. Она открыла дверь.

– Стой, стой, стой! – крикнул Питер и бросился за ней. – Покажи мне сначала мою комнату.

Да, наверно, придется, подумала Чармейн. Он же лево и право не различает. Она вздохнула. С крайней неохотой она пропихнула Питера сквозь гущу пузырей, которых в кухне стало только больше, чтобы он забрал свой ранец, а потом повернула его налево, обратно в дверь, в коридор со спальнями.

– Занимай третью, – сказала она. – Эта моя, а первая – дедушки Вильяма. Если не понравится, их тут несколько миль. Спокойной ночи, – добавила она и ушла в ванную.

Там все было покрыто инеем.

– Тьфу ты, – сказала Чармейн.

Когда она оказалась в своей спальне и натянула ночную рубашку, слегка испачканную чаем, Питер выскочил в коридор и закричал:

– Эй! Ватерклозет замерз!

Не повезло, подумала Чармейн. Она забралась в постель и тут же заснула.

Примерно через час ей приснилось, что на нее уселся мохнатый мамонт.

– Уйди, Потеряшка, – пробормотала она. – Ты слишком большая.

После этого ей приснилось, что мамонт не спеша слез с нее, что-то урча, и тогда она погрузилась в другие, более глубокие сны.

Глава пятая,

в которой Чармейн принимает у себя перепуганную родительницу

Проснувшись, Чармейн обнаружила, что Потеряшка пристроила свою обширную голову на постели, прямо поперек ее ног. Остальная Потеряшка громоздилась на полу белой мохнатой грудой, занимавшей почти всю комнату.

– Значит, сама ты не можешь стать меньше, – сказала Чармейн. – Придется мне что-нибудь придумать.

В ответ Потеряшка несколько раз всхрапнула по-великански, а потом снова погрузилась в сон. Чармейн с трудом вытащила ноги из-под ее головы и, протиснувшись мимо гигантского туловища Потеряшки, нашла себе чистую одежду и натянула ее. Когда очередь дошла до прически, Чармейн обнаружила, что все шпильки, которыми она обычно закалывала волосы, куда-то подевались, должно быть выпали, когда она летела с обрыва. В ее распоряжении осталась только лента. Мама всегда твердила, что приличные девочки скручивают волосы в тугой узел на макушке. Никаких других причесок Чармейн никогда не носила.

– Ну и ладно, – сказала она своему отражению в маленьком чистеньком зеркале. – Мамы здесь нет, верно? – И она заплела волосы в толстую косу, завязала ее лентой и перебросила через плечо.

Ей подумалось, что так ее отражение выглядит красивее обычного – лицо стало круглее, не такое худое и хмурое. Она кивнула отражению и пробралась вокруг Потеряшки, направляясь в ванную.

К ее облегчению, за ночь ванная оттаяла. Отовсюду тихонько капало – на трубах собралась влага, – но когда Чармейн отважилась открыть краны, то убедилась, что все в порядке. Изо всех четырех кранов текла ледяная вода, сколько Чармейн ни выжидала.

– Все равно я не собиралась принимать ванну, – сказала Чармейн и вышла в коридор.

Питера нигде не было слышно. Чармейн вспомнила, что мама всегда говорила ей, как трудно поднять мальчиков по утрам. Вот она и не разрешила себе волноваться по этому поводу. Она открыла дверь и повернула налево, в кухню – и прямо в плотную пену. Мимо нее в коридор проплыли клочья пены и большие одинокие пузыри.

– Проклятье! – сказала Чармейн.