Рацухизация - В. Бирюк

Б-р-р… До сих пор картинка перед глазами стоит. Как вспомню — так вздрогну. И как я тогда такое дело провернул? Только сдуру, только от непонимания. Сейчас бы… не, не рискнул бы.

Камыш вокруг Ведьминого омута стоял высокой неподвижной стеной. Чёрная плотная толпа заколдованных копий в лёгком мраке летней ночи. Две жизни — мужская и женская — финишировали там, за этой чёрной, чуть колышущейся, чуть шуршащей массой. «И тишина…».

Отнюдь, это — не конец: еще две человеческие жизни издавали громкие чмокающие звуки со стороны «гадючих камней».

Когда-то от этой кучи гранитных валунов, в сотне шагов от камыша, мне навстречу прыгнула гадюка. Я тогда так перепугался, что даже стих сочинил:

«Гуляя даже в эмпиреяхНе забывай, Ванёк, о змеях».

А теперь оттуда… донёсся характерный звук сорвавшегося поцелуя. На Руси таких неумелых «целовальников» называют «шлопотень».

Мда… «гадюки» бывают разные. В том числе — и двуногие. «Не забывай, Ванёк…».

Мы сделали круг и тихонько подошли к краю камней. Впрочем, особой осторожности не требовалось — парочка была увлечена собственными действиями и не воспринимала окружающее. На овчине, брошенной на ещё тёплый от жаркого дневного солнца камень, шла обычная, для таких ситуаций, возня, сопровождаемая шуршанием, аханьем, оханьем, отнекиванием, поддакиванием и… и «шлопотенью».

Камушек под моей ногой скрипнул, вся моя команда, включавшая, кроме Цыбы, ещё Сухана и Курта — куда ж я без своих вечных сопроводителей! — замерла. Но полный страсти женской стон и таковой же, но мужской — всхрап перекрыли все звуки вокруг и возвестили о начале процесса.

Я подобрался повыше и заглянул через гребень гранитного валуна. В темноте белели обнажённые по самые бёдра, «бесстыдно раздвинутые» женские ноги. Интересно, а бывают женские ноги «стыдливо раздвинутые»? Между ними дёргались сомкнутые мужские. Можно ли к ним применить эпитет — «невинно елозящие»? А о штанах на щиколотках — «стыдливо болтающиеся»?

Выше наблюдалась двигающаяся возвратно-поступательно тощая задница. Большинство мужских задниц вызывают у меня впечатление анемичности. Можно сказать — малокровия, заброшенности и недокормленности. Хотя есть, например, фехтовальщики, о которых я уже вспоминал.

После непродолжительного молчания, заполненного шумным дыханием спаривающихся организмов и громкими, переходящими в овации, аплодисментами обнажённых частей тел, раздался несколько задышливый голос Елицы:

– Ты меня любишь?

Нашла время. Такой вопрос надо задавать либо — «до», либо — «после». А вот в ходе… Ответ предопределён, потому вопрос — бессмыслен.

– Да!

Вот кто бы сомневался! Но сомнения, видимо, были. Потому что амплитуда колебаний наблюдаемой задницы увеличилась — с ответной стороны включился «режим батута». На радостях.

– Ты на мне женишься? Обещаешь?

– Да!

Опять фольк:

– Ты на мне жениться обещал!

– Мало ли чего я на тебе обещал!

Как-то даже странно: Елица же неглупая баба. Учится хорошо, соображает нормально. Отлично раскалывала всякие заморочки в «правдоискательских» делах. Мара её ценит, Трифа любит, ближники мои… с уважением. А тут… дура-дурой.

Или у них, в самом деле, «любовь неземная»? С утерей мозгов и расплёскиванием остатков соображалки?

Или ей элементарно сильно хочется замуж?

«Тьмы низких истин нам дорожеНас возвышающий обман».

«Возвышающий» — путём регламентного укладывания в постель: в святорусской, «впитанной с молоком матери» системе ценностей — статус замужней женщины выше остальных.

А может, это его «да!» — искренний крик души, воспарившей в эмпиреи на крыльях любви? Почему нет? — Она девушка… яркая. Она этого достойна. А я старый злобный циник с крепко въевшимся лозунгом от папаши Мюллера: «верить нельзя никому…»?

Мужчина, между тем, продолжал в прерывистом темпе своего дыхания:

– Женюсь. Только ты ж — рабыня. «В робу — холоп». В холопы… не, не гоже. Мы с тобой… убежим и обвенчаемся. Пойдём ко мне в Новагород. Там у меня родня. Дом построим. Детишек нарожаем. Заживём ладком. Ты как боярыня станешь… ни в чём отказу… Славно будет. Славно. Славно. Славно…

Движение мужчины и стоны женщины все ускорялись и усиливались. Процесс притягивал взгляд. И другие части тела. Хотелось принять участие. А также — подправить, улучшить, посоветовать и разнообразить… Научить и продемонстрировать… Распустить хвост и набить в клюв. Насмерть.

Тут мужчина громко хекнул и расслабленно навалился на женщину. Рановато он что-то… Умер, что ли? Сдох? Инфаркт-инсульт? Сбылась мечта всякого нормального мужчины — умереть на женщине…?

А, нет — просто кончил. Завершил очередную попытку продолжения своего рода. На мой взгляд — абсолютно зря. Не надо таким… размножаться.

Поднятые согнутые коленки женщины поочерёдно разогнулись, ноги выпрямились расслабленно. Притомилась девочка.

Мужчина удовлетворённо отвалился в сторону, по-хозяйски приобнял девку, притянул, уложил её голову себе на плечо и, глядя в полное крупных летних звёзд ночное небо, неторопливо продолжил свой монолог, детализируя и расцвечивая предполагаемое совместное будущее:

– Мне через два дня с вотчины уходить. Лодку даёт, товаров разных. Пойду вниз по Угре пока не расторгуюсь. Пойдёшь со мной? Я с вотчины выйду и тебя подожду. А ты тайком по бережку догонишь. Ошейник срежем, в церковке какой по дороге обвенчаемся. И пойдём с тобой по Угре, по Оке, по Москва-реке, через Волок Ламский… Привезу я тебя, суженную-жданную, жену молодую, венчанную, ко Великому Новагороду. Не! Во! Во Святой Софии и обвенчаемся! Самое лучшее дело! Красота там неописуемая! Купола золотые, колокола звончатые… Как пойдут звоны да перегуды… Аж душа в пляс сама скачется! А народу-то людей там множество, все в мехах-шелках ободетые, каменьями-самоцветами изукрашенные. Идут-гуляют толпою по площадям каменным, каблуками стучат по мостовым досчатым. На кресты святые крестятся, платьем дорогим выхваляются, все промеж себя радуются. Чудо чудное, краса несказанная! А тут ты, посередь всего, плывёшь уточкой, из себя-то вся разодетая! А вокруг бояре да купцы тебе кланяются, на красу твою глядят — не насмотрятся.

Чуть слышный полувсхлип-полувздох девочки отметил реакцию на нарисованную яркими мазками волшебную картину счастливого будущего. Мужчина довольно хмыкнул и продолжил:

– Что, любо? То-то! Уж и погуляешь ты, покрасуешься. В оксамитах дорогих, в парчах золотых, в жемчугах скаченых. Уж такая ты будешь раскрасавица! Не насмотреться на тебя, не нарадоваться! А уж я тебя на руках носить буду, пылиночку-сориночку всякую — сдувать! Чтоб не изнурять тебя работой тяжкой, не неволить житьём бедным-нищенским — отстрою хоромы добрые, найму слуг верных, надарю платьев дорогих да прикрас заморских. Хорошо заживём, счастливо. Эх… Да… А для такого счастья нашего — надобно взять бояричеву казну тайную. Я б и сам пошёл, да в хоромы Ванькины ходу мне нет. А ты везде лазаешь, тебе везде — ворота открытые. В ночь, как мне в поход идти, заберёшь казны, сколь снести получится, да и пойдёшь тишком по бережку. А я поутру тебя нагоню да встрену. Придём в Новагород богатенькими, не бродягами-прощелыгами — хозяевами. Враз куплю и усадьбу добрую, заведу имение всякое. И тебя разукрашу царицею. Жить да поживать нам в любви да согласии. Сделаешь?