Русские истории - Андрей Расторгуев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
III
Над Соротью – высокая трава,и свежий ветер клонит дерева,и кажется: степные табунынесутся на литые валуны.И новая несчётная волнарождается упруга и вольнаи, подхватив стремительный набег,его бросает с берега на брег.Мгновение, биение плотвы —и вновь перетекание травы,а мерное движение водыпереправляет новые ряды…
Недолго до ивановской зари.Рукою размахнутся косари,и этот нескончаемый полётотточенное лезвие прервёт.И станет одинокою водаи скакунов погонит в никуда —теперь они до будущей весныволнами пребывать обречены…
Но кровное теченье трав и рексобою продолжает человек,когда, неясной жаждою влеком,её он утоляет молокоми плещется на белизну листкалетучая живучая строка.
IV
Лазурь небес – оптический обман,чем выше – тем Вселенная черней…А в нашем, русском космосе – туман,причудливые выверты корней,часовня на горе, обетный крест,до берега тропинка через луг…И всё, что открывается окрест,окинешь враз, а вымолвишь – не вдруг.
Поэзия, свобода – не мура ль,когда сердца и дни все холодней?Но стынешь, как японский самурайв саду перед безмолвием камней.Чего бумагу попусту марать,душевный жар пуская на распыл?Но по России каждый – космонавт,покуда благодати не пропил…
И хочется открыться и вобрать,чтоб видеть после, будто наяву,озёрную распахнутую гладь,упругий ветер, гибкую траву,омытую рассеянным дождёмдорогу и запущенный погост,и этот несказанный окоём,и небо – высоченное, до звёзд…
V
«Нет, весь я не умру…»
В Михайловском тебя я не застал,Тригорское подавно опустело…Зализанный гранитный пьедесталприжал твое простреленное тело.
Душа твоя, свободна и легка,покинула затисканное слово,и только бронза смотрит свысокав людское мельтешение Страстного…
Но связь времён распалась не совсеми комом перегородила глотку:помилуй Бог – мне скоро тридцать семь!Ещё могу писать как одногодку.
Уже могу, зарыв отца и мать,за долгими тяжёлыми снегамичерствеющей душою понимать,что пело в богохульном Вальсингаме.
Уже я видел, скольких обожглабессмыслица бунтарского размахаи как невыносимо тяжелаузорчатая шапка Мономаха.
И, глядя в эти спелые поля,я ведаю теперь, какая сила,какая вдохновенная земляФранцуза русским духом напоила!
VI
А места в сельце Михайловском – не сорные!Но восторженность людская недолга:ко всему привыкнуть можно – даже к Сороти,что петляет, завивает берега.Поживи, останься – трудником, не баловнем,и обыденными станут навсегдаколыханье древних елей Ганнибаловыхи молчанье Ганнибалова пруда,крики цапель над раскрытыми калитками,над осокой жавороночья молваи облепленная тёмными улиткаминедвижимая подводная листва.Помаши косой, лопатой или ломиком,прирасти к мужицким крепостным корням,и тебе обрыднут шалые паломники,что мотаются по здешним деревням.Им под шум ветвей и кваканье лягушкинона вечерней и на утренней заревсё мерещится тень Александра Пушкина.И ему покоя нет в монастыре…Ах, места в сельце Михайловском —бессонные…
VII
Возвращаться обычай плох —камни медленны, люди скоры.Но, когда мне позволит Бог,я вернусь на святые горы,и от времени отрешусь,тишиною лесной несомый,и склонюсь, и перекрещусьна Михайловскую часовню…
И пойду не спеша, дыша,и до берегового краяраспахнётся опять душа,всю округу в себя вбирая.И прислушается дочь,оглушённая городами.И разгонят крылами дождьцапли серые над прудами…
2000 г.Слоновья кость
I
А время, сделав оборот,опять застопорилось будто.И вновь безмолвствует народ,и власть шарахается бунта.
И родина в ночную тьмулетит подобием трамвая,неискушённому умусудьбы своей не выдавая.
И я пути не тороплю,но смута в воздухе витает,и деревянному кремлюслоновой кости не хватает.
II
Баню затоплю, согрею кости,хоть ещё о старости не речь.В башенке моей сосновой кости —наново побеленная печь.Банным одурманенный туманом,расправляя тесные бока,посижу на лавке, словно мамонт,недоразмороженный пока.
Вросших во отеческую глину,да не торопящихся нырнутьнас от Кёнигсберга к Сахалинупреизрядно, если ковырнуть
и расслышать посреди куплетови недоусвоенных основ,что Россия – родина поэтови немного всё-таки слонов.
III
Спелёнутая полосами ливня,согретая дыханием костра,ты родилась из мамонтова бивня,а вовсе не адамова ребра.
Вобрав людские встречи и разлуки,сопутные потокам мировым,твои непокладаемые рукиотсвечивают воском яровым.
Устав глядеть на родовую смуту,не закрывай ладонями лицо —мне так спокойно в редкую минуту,когда они смыкаются в кольцо.
«Скоро травы станут влажными…»
Скоро травы станут влажнымии полягут наповал…Снова лентами бумажнымия окно забинтовал.Лентами на мыле-щёлоке —зарастайте, щелки-щёлочкимежду крашеными рамами,между папами и мамами,чтобы следом за туманамине проникли холода,чтобы тяжкая беда,словно тёмная вода,уходила в никудас облачными караванами…
Вечно времени покорны мы,да не всякому пластом.Эти ленточки – по контуру,не Андреевским крестом.Не заполнится погост, поди —за то слава тебе, Господи!Да за студёный ветер-вопленик,что расхаживает во поле,за картошку в яме-подполе,что хранится до весны,даль небесной вышиныда терпение жены,да неделю тишиныдо шуги на ближней отмели.
Прилетели птицы смелые —хохолок на голове.Рассыпайтесь, хлопья белые,по желтеющей травепод клестами-свиристеляминеоглядными постелями…Доверша заботы осени,я отбеленные досиня,замороженные простыниотогрею утюгом.И запахнет пирогом,и покоем да ладоммы с женою проживёмдо неотвратимой росстани…
Не беспечная, не вечнаяжизнь от века на краю.Это песня бесконечная:что гляжу – о том пою.А зачем пою, не ведаю —просто осень на дворе…Может, тихою беседоюпрояснится в январе.
«Беззащитную озимь морозы в полях обожгли…»
Беззащитную озимь морозы в полях обожгли,огородный народ по клубнике справляет поминки.Мы с тобою сегодня – как две половинки снежинки,запоздало сошедшей на Каменный пояс Земли.
Так мешаются в недрах небес водяные парыкруговертью воздушных клубков и туманных потоков —между каплями не различишь ни отцов, ни потомков:всё едино вода, вознесённая в тартарары.
Всё едино, какие точить и топить берега,сквозь которые трубы в кастрюли и чайники литься.Что же нам не летится на сплошь незнакомые лица,что несёт по холодному граду людская река?
Если кожа гранита груба, а весна далека,нам с тобой друг от друга тем более не отделиться.
«Зима взялась за родину всерьёз…»
Зима взялась за родину всерьёз.На улице прихрамывает пёс —то пёр, как лось, а нынче мёрзнут лапы.Ладони у прохожих на устахили нательных маленьких крестах —не упустить и малого тепла бы…И воздух, согреваемый во ртуи снова уносимый в темноту,становится весомой частью платыза трепетанье сердца на ветру…
Что наша жизнь колеблется на грании эта грань, увы, не на экране,напоминает крепнущий мороз —как будто в Ледовитом океанев пробитой ледоколом иорданисегодня окрещается Христос.
«К нашей свадьбы годовщине…»
К нашей свадьбы годовщинес шоколадкоюмы купили в магазинеполусладкое —для весёлого поминуза печалями.Одолели половину —запечатали…
Ах, судьба наша планида,рай – сараюшка.Вечно полу-, вечно недо-,не до краюшка.На литом подносе-блюдесоли – с горкою,а не спрашивают людиполугорькое…
«С сидором, полным картошки…»
Вере Кудрявцевой,
автору книги «Висящая на подножке»
С сидором, полным картошки,с холода полужива,ездила ты на подножкепоезда Владик – Москвав деревенеющей позепод громыханье колёс —лишь бы, заснув на морозе,не угодить под откос…
Вроде бы годы иные —не остановишь транзит,но и сегодня Россиюдержит собою Транссиб.Что на казённой подушке,что на снегу голова —все мы висим на подножкепоезда Владик – Москвав деревенеющей позепод громыханье колёс…Лишь бы, заснув на морозе,не угодить под откос.
«Парничок, теплица да сарайка…»
