Воин из Киригуа - Кинжалов Ростислав Васильевич

Первого покупателя, появившегося перед ним, Хун-Ахау запомнил на всю свою жизнь: это был высохший сгорбленный старик с глубоко запавшими глазами; на его одежде виднелись какие-то странные желтые пятна. Он долго присматривался к Хун-Ахау, а затем вытянул руку, чтобы пощупать мускулы юноши. На невольную дрожь отвращения, охватившую Хун-Ахау, старик, казалось, не обратил никакого внимания. Постояв несколько минут в раздумье, он спросил тихим голосом Одноглазого о цене.

— Двести пятьдесят! — отрывисто отвечал тот.

Старик пожевал сухими губами, подумал еще немного и, не говоря ни слова, медленно удалился. Хун-Ахау проводил его долгим взглядом.

Как сложилась бы его жизнь, если бы покупка совершилась? Может быть, от такого старика было бы легче убежать, чем от другого владельца? А может быть, задавленный непосильной работой, он быстро угас бы в неволе? Кто знает? Участь раба — горькая участь!

Шбаламке, стоявшего через несколько человек от Хун-Ахау, казалось, эти вопросы совершенно не беспокоили. Он упорно рассматривал большую статую, находившуюся на вершине дворца правителя, и не обращал никакого внимания на подходивших к нему покупателей. Зато стоявший рядом с ним Ах-Кукум весь трепетал, как только кто-нибудь на минуту останавливался перед ним. В промежутках он глядел умоляющими глазами в небо и беззвучно шептал молитвы, призывая на помощь божества дня.

Неожиданно перед невольниками Одноглазого появился новый покупатель с такой необычной внешностью, что даже Шбаламке оторвался от созерцания статуи и перенес свой взгляд на пришедшего.

Это был невысокий человек среднего возраста, такой толстый, что, казалось, он не идет, а быстро катится по площади, как шар. Тройной подбородок, упиравшийся в драгоценное ожерелье, и пухлые щеки его все время подпрыгивали, потому что, несмотря на свою полноту, он был чрезвычайно подвижен и быстр в движениях. Одежда и головной убор подошедшего поражали своим богатством и пышностью. Пыхтя и отфыркиваясь, он подкатился прежде всего к Хун-Ахау и зорко оглядел юношу своими маленькими, блестящими и хитрыми глазками. Затем, не говоря ни слова, он устремился к Шбаламке, ткнул пальцем в его залеченную руку и на мгновение задержался. Шбаламке отнесся к этому странному жесту незнакомца по-прежнему равнодушно. После этого покупатель двинулся прямо к Одноглазому, уже не останавливаясь около других пленных. За ним следовали двое, одетые только в набедренные повязки — очевидно, рабы, — тащившие на спинах большие мешки, и трое воинов с копьями.

— Сколько просишь за тех двух? — спросил он неожиданно тонким для его телосложения голосом.

Одноглазый хорошо знал, кого имеет в виду покупатель, но тем не менее ворчливо спросил, о каких именно двух рабах тот говорит.

— За упрямца и воина с испорченной рукой, — миролюбиво отвечал толстяк.

Даже Одноглазый не мог сдержать жеста удивления перед такой проницательностью покупателя. Определить с первого взгляда быстро и точно характер одного и прежние занятия другого раба было не так-то легко. Но ни удивляться, ни расспрашивать в подобных случаях не полагалось. Поэтому начальник отряда кратко ответил, что он хочет получить за них пятьсот.

— Тебе долго придется простоять здесь, запрашивая такую цену, — спокойно заметил новый покупатель.

— Сколько же даешь ты? — поинтересовался Одноглазый.

— Триста за обе головы, — ответил толстый.

— Ты ценишь их слишком дешево! — раздраженно сказал Одноглазый.

— Ровно столько, сколько они стоят в действительности. Один из них упрям — он, наверное, уже не раз пытался бежать, и тебе приходилось все время следить за ним. Второй попал в рабы случайно; как и всякий воин, он туп и не может хорошо работать. Триста — хорошая цена за них, соглашайся!

Одноглазый был в явном затруднении. Он не мог внутренне не согласиться с тем, что говорил ему толстяк; и характеристика, данная им рабам, и цена были правильными. Но, не говоря уже об обидных словах о воинах, то есть и о нем самом, начальник не хотел согласиться на предложенную цену потому, что это казалось ему каким-то пораженном. Отчаянно ища почетного выхода, он предложил другую комбинацию, хотя в глубине души не считал ее особенно выгодной.

— Плати пятьсот, как я сказал, и в придачу можешь выбрать любого третьего из моих невольников!

— Согласен, — быстро сказал толстяк, и по насмешке, промелькнувшей в его живых глазах, Одноглазый понял, что он совершил ошибку.

— Слово воина — твердое слово! — произнес он громко, чтобы не уронить себя в глазах собравшихся около них любопытных. — Я назвал пятьсот, и ты платишь пятьсот. То, что я хотел — получил!

Во время этой тирады толстяк отошел от него снова к выстроенным рабам. Заметив подавшегося вперед Ах-Кукума (он урывками слышал разговор и мечтал попасть с друзьями к одному владельцу), необычный покупатель весело подмигнул ему одним глазом и, усмехнувшись, ткнул пальцем в его грудь. Третий раб был выбран.

Успокоившийся Одноглазый (он, видимо, не возлагал на Ах-Кукума особых надежд) и толстяк произнесли обычно полагающиеся при продаже клятвы, а затем покупатель, взяв у сопровождавшего его раба мешок, начал с привычной легкостью быстро отсчитывать бобы какао*. Одноглазый таким умением, как видно, не отличался; он подозвал к себе на помощь в счете одного из своих воинов. Они долго считали и пересчитывали бобы, рассматривали их и даже нюхали. Неожиданно Одноглазый сунул раскрытую ладонь к носу покупателя.

— Ты меня обманываешь, — завопил он, — это фальшивый боб! Немедленно обменяй его на настоящий!

Толстяк взял боб с легкой улыбкой и, не разглядывая, бросил его на землю, а рассерженному продавцу подал другой. Счет продолжался.

Наконец дважды сосчитанные бобы перешли из одного мешка в другой, начальник партии вывел из рядов Хун-Ахау, Шбаламке и Ах-Кукума и передал их толстяку с надлежащими в таких случаях словами: «Теперь эти головы твои!»

— Прощайте, братья! — крикнул Хун-Ахау остававшимся рабам, но никто ему не ответил.

Толстяк, за которым следовали воины с новыми рабами, быстро удалялся от рынка. Свернув на узкую дорогу, поднимавшуюся на один из холмов, он неожиданно обратился к Хун-Ахау:

— Почему ты обратился к рабам со словом «братья»? Какие же они тебе братья? К концу этого же дня они будут распроданы, и вскоре большинство их окончит свое жалкое существование под гнетом непрерывной работы и издевательств. Разве такова твоя судьба, юноша?..

Хун-Ахау недоверчиво молчал. Не выдержал нетерпеливый, как всегда, Шбаламке.

— А что же ожидает его? — спросил он. — Разве они, — он показал на Хун-Ахау и Ах-Кукума, — так же, как и я, не твои рабы?

Лицо толстяка расплылось еще шире от добродушной улыбки. Он остановился.

— Нет, вы будете не рабами, а моими верными помощниками, — торжественно произнес он. — Правда, я заплатил за вас немало, но вы поможете мне и тем самым с лихвой окупите себя. Дети мои, я сам был рабом и хорошо знаю всю горечь рабства. Но теперь я свободен, и скоро такими же свободными станете вы! Велико ваше счастье, что вы приглянулись мне и я остановил свой выбор на вас троих. Слушайте внимательно. — Он сделал знак воинам отойти, подвинулся ближе к трем юношам и понизил голос. — Я знаю, какие мысли бродят у вас в голове: ближайшей ночью убить меня, обезоружить воинов и бежать. Несчастные! Совершив это, вы погубите себя окончательно. Через один-два перехода вы будете задержаны, ваше преступление будет раскрыто, и после пыток дыхание ваше прекратится. А разве это самое лучшее, что может быть в жизни? Нет, дважды и трижды нет! Другая судьба уготована вам — жизнь, полная удовольствий и наслаждений!

Толстяк остановился, вытер потное лицо небольшим кусочком белой ткани, который он извлек из глубины своей пышной одежды, и продолжал:

— Я — Экоамак, главный купец трижды почтенного, великого, мудрого и непобедимого владыки Тикаля. Три месяца тому назад великим было отдано мне приказание: отправиться в Город зеленого потока и приобрести нужные для двора и хозяйства владыки товары. Повеление было мной выполнено; никто лучше меня не разбирается и в вещах, и в продуктах, и в ценах, и в людях, — самодовольно ухмыльнулся Экоамак. — И вот сегодня, проходя по рынку рабов, я увидел ваши честные и открытые лица, на которых было написано все горе, случившееся с вами. Ведь ты и ты, — обратился он к Хун-Ахау и Ах-Кукуму, — земледельцы и попали в плен, когда ваше селение было уничтожено? Не так ли? А ты, — Экоамак обернулся к Шбаламке, — молодой, но уже опытный воин, и захватившие тебя в полной мере почувствовали мощь твоих ударов. Только из-за того, что ты был ранен, ты попал в плен. Нет, нет, не говорите мне «да», я и так вижу, что я, как всегда, прав! Так вот, тогда я сказал себе: «Экоамак, ты тоже был рабом, но теперь ты велик и богат. Почему бы тебе не выкупить этих юношей, почему не помочь им, а они помогут тебе». Теперь это совершилось, вы свободные люди, но, — толстяк сделал паузу, значительно поднял палец, — вы должны в свою очередь отплатить мне добром за добро!