Энн в Саммерсайде - Люси Монтгомери

— Нет, моя радость, мы всегда знали друг друга в твоем Завтра, — сказала я.

Глава четвертая

10 ноября

Саммерсайд

Аллея Оборотней

Звонкие Тополя

Любимый!

Больше всего на свете я ненавижу, когда мне портят наконечник пера. Но я не могу ненавидеть Ребекку Дью, хотя она без спросу берет мою ручку, чтобы переписывать кулинарные рецепты. И вот она опять испортила мне перо, и ты не получишь длинного и нежного письма (только не думай, что я перестала тебя любить!).

Кузнечиков в полях уже не слышно. Вечера стали такие холодные, что Ребекка Дью принесла мне в комнату маленькую пузатую печку и к моему приходу из школы всегда разжигает в ней огонь. Это такая крошечная печурка… Она похожа на черную собачку на четырех кривых ножках. Но когда ее растопишь, она расцветает Розовым цветом и от нее распространяется замечательное тепло. Ты не представляешь, как уютно становится в комнате. Вот и сейчас я сижу перед ней, поставив ноги на специальную маленькую подставку, и пишу тебе письмо.

Весь Саммерсайд — практически весь — на танцах у мистера Харди Прингла. Но меня не пригласили. Ребекка Дью из-за этого в таком гневе, что мне жалко Мукомола.

Кажется, сегодня ночью выпадет снег. Я люблю такие вечера, когда в воздухе носится предчувствие снегопада. Ветер завывает в трубах, и моя уютная комнатка кажется еще уютнее. Сегодня ночью с осины слетят последние оранжевые листочки.

По-моему, я уже побывала во всех домах Саммерсайда, то есть во всех домах своих учеников, на традиционном ужине, который дается в честь директрисы. Ох, Джильберт, знал бы ты, как мне осточертело варенье из тыквы! Давай договоримся, что в нашем доме его никогда не будет.

Куда бы я ни пришла, мне везде подавали варенье из тыквы. Когда я его увидела в первый раз, я восхитилась его прелестным золотистым цветом, — казалось, что ешь варенье из солнечных лучей. В общем, я была неосторожна в выражениях своего восторга и теперь, прослышав, что я обожаю варенье из тыквы, все стали специально для меня его припасать. Вчера меня пригласили к миссис Гамильтон, и Ребекка Дью утверждала, что варенья из тыквы там не будет, потому что никто в этом доме его не любит. Однако первое, что я увидела, когда села за стол, была ваза с тыквенным вареньем!

— Я сама его не делаю, — сказала миссис Гамильтон, накладывая мне на тарелку большую порцию, — но мне сказали, что вы его очень любите. И вот, когда я в прошлое воскресенье была у своей двоюродной сестры в Лоуэлле, я сказала: «У нас в гостях на этой неделе будет мисс Ширли, а она, говорят, страшно любит варенье из тыквы. Ты не можешь одолжить мне баночку?» Она и одолжила. Что не доедите, возьмете с собой.

Видел бы ты выражение лица Ребекки Дью, когда я явилась домой от Гамильтонов с банкой, на две трети заполненной тыквенным вареньем. У нас в доме никто его не ест, так что мы под покровом ночи похоронили банку в саду.

— Вы про это не напишете в каком-нибудь рассказе? — обеспокоенно спросила меня Ребекка Дью. С тех пор как она узнала, что я иногда пописываю рассказики и их даже печатают в журналах, она живет в постоянном страхе… или надежде, что все события, происходящие в Звонких Тополях, я вывожу в своих рассказах. Она предлагала мне в этих рассказах дать жару Принглам, но пока что Принглы дают жару мне. И до того меня допекли, что у меня пропало всякое желание заниматься сочинительством.

В саду остались только высохшие листья и голые стволы. Ребекка Дью укутала розовые кусты соломой, а сверху надела на них мешки от картошки, и в сумерках они похожи на кучку горбунов, опирающихся на посохи. Сегодня получила открытку от Дэви с десятью крестиками-поцелуями и письмо от Присциллы, написанное на бумаге, которую ей прислал приятель из Японии. Удивительная бумага — тонкая и шелковая на ощупь, а если посмотреть на свет, в ней просвечивают цветы вишни. И что это за приятель, интересно? Но больше всего меня порадовал толстый конверт, который пришел от тебя. Я перечитала твое письмо четыре раза, смакуя каждую фразу — как собака, вылизывающая до блеска свою миску. Это не очень романтическое сравнение, но почему-то оно вдруг пришло мне в голову. И все-таки даже самое толстое и нежное письмо оставляет чувство неудовлетворенности. Я хочу тебя видеть. Как хорошо, что до рождественских каникул осталось только пять недель!

Глава пятая

Как-то вечером, сидя у своего окошка и грызя карандаш, Энн выглянула наружу в сумеречный ноябрьский мир и вдруг решила пойти прогуляться по кладбищу. Она там еще ни разу не была, предпочитая прогулки в кленовой роще. Но в ноябре наступает пора безвременья, когда листья уже опали, а снег еще не лег, и Энн казалось почти что святотатством вторгаться в лес который уже утратил свою яркую земную красоту, но еще не обрел чистоты и белизны небесной. И она направилась на кладбище. Последние дни ее одолевало такое уныние и безнадежность, что кладбище могло показаться ей вполне жизнерадостным местом. Кроме того, по словам Ребекки Дью, оно кишмя кишело Принглами. Они хоронили там своих покойников из поколения в поколение до тех пор, пока, как опять же говорила Ребекка Дью, их стало некуда совать. Энн казалось, что у нее обязательно станет легче на душе при виде такого количества Принглов, которые уже никому не могут навредить.

Терпение Энн было на исходе. Преследование Принглов все больше напоминало ей кошмарный сон. Кампания неповиновения, столь искусно организованная Джен Прингл, наконец вылилась в кризис. На прошлой неделе Энн задала классу сочинение на тему «Самое важное событие прошедшей недели». Джен Прингл написала совершенно блестяще — паршивка, несомненно, была талантлива, — но вставила в него столь оскорбительный, хотя и завуалированный, выпад против учительницы, что игнорировать его Энн не могла. Она отправила Джен домой и сказала, что не пустит ее в класс до тех пор, пока та не извинится. Это было открытое объявление войны. И у бедной Энн не оставалось сомнений, кто в этой войне окажется победителем. Попечительский совет, разумеется, поддержит Принглов, а ей предложат выбор: либо допустить Джен к занятиям, либо подать в отставку.

У Энн было очень тоскливо на душе. Она ведь старалась изо всех сил, и если бы ей на каждом шагу не вставляли палки в колеса, все было бы хорошо.

«Ничего не поделаешь, — грустно думала она. — Ну кто бы устоял против такой рати и такой тактики?»

Но мысль о том, что она вернется в Грингейбл, так сказать, на щите, приводила ее в отчаяние. Придется терпеть возмущение миссис Линд, ликование Пайнов… И даже сочувствие друзей будет причинять ей боль. Молва о ее провале в Саммерсайде разнесется по всей провинции, и пост директрисы ей уже нигде не предложат.