Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Абрамовна Воронель

Тут дверь открылась, и Евин папа выглянул из комнаты:

– Как дела, Ева? Картошку почистила?

– Почистила!

– Ну вот, а говорила – не могу.

– Я и не смогла бы, если бы не Сталина. Но я палец порезала. И она тоже. Как я теперь буду играть?

– Иди сюда скорей, я тебя подлечу!

– И Сталину подлечи, а то у нее из раны кровь хлещет.

– Хороши работнички, – сказал Евин папа, глянув на наши пальцы.

– Пойдем к нам, Сталина, мой папа – доктор.

Он хотел возразить, но не успел: Ева втащила меня за руку в их столовую. И я увидела, что Сабина лежит на диване вроде бы в обмороке – лицо белое-белое как мел, голова запрокинута назад, зубы оскалены. Что же этот папа-доктор с ней сделал? Что он рассказал ей по-немецки?

– А Сабину Николаевну вы тоже подлечите? – спросила я и сама испугалась, зачем я такое спросила.

– Я ее уже подлечил, – папа-доктор криво улыбнулся, будто понарошку. – Ей стало плохо, но через пять минут она придет в себя. – И тут я заметила на столе сломанную ампулу и медицинский шприц, какой я видела у мамы Вали на работе.

– Давай я перевяжу твой палец, и иди к себе.

Но только он начал перевязывать мне палец, как в прихожей грохнула дверь и в столовую ворвалась мама Валя.

– Что они с тобой сделали? – заорала она, увидев мой окровавленный палец.

– Она порезала палец, и я ей делаю перевязку, – постарался успокоить ее папа-доктор.

– Какое право вы имеете перевязки делать? Вы что, врач? – еще громче заорала мама Валя и вдруг заметила Сабину на диване и шприц на столе. – А с этой что вы сделали? Она с утра была совершенно здорова!

Веки Сабины дрогнули, и она открыла глаза:

– Не дери глотку, Валентина, – я бы ни за что не поверила, что она может обратиться так грубо к маме Вале и еще на «ты», – это мой муж Павел, он врач. Он мог бы и тебе помочь, если бы ты на него не бросалась.

Мама Валя вдруг тоже перешла на «ты»:

– Так у тебя есть муж врач? Что же ты молчала? И где ты его прятала?

Сабина закрыла глаза и прошептала:

– Иди к себе, Валентина. Мы поговорим об этом потом.

Мама Валя сразу притихла, втянула голову в плечи и потащила меня к выходу. Когда за нами закрылась дверь, она спросила:

– Что здесь произошло? Почему ты порезала палец?

Я попыталась ей рассказать, как доктор-муж открыл парадную дверь своим ключом, как они выгнали Еву на кухню и заговорили по-немецки, но в голове у меня все смешалось – и картошка, и наш острый ножик, и лицо Сабины, белое как мел, и шприц на столе рядом со сломанной ампулой. Она слушала внимательно, не говоря ни слова, и я видела, как в голове у нее крутились какие-то мысли, как будто она наматывала нитку на катушку. Я совсем запуталась и кончила рассказывать, а она все молчала.

– Что-то у них случилось, – сказала она наконец. – Никому не надо об этом рассказывать.

Мы долго-долго сидели молча, пока в замке опять не повернулся ключ – это вернулась Рената.

– Мама! – закричала она весело, вбегая в комнату Сабины и еще не успев закрыть за собой дверь. – Я устроила для нас с Евой… – Но вдруг замолчала и спросила растерянно: – Что случилось? Папа приехал? Почему у вас такие лица?

Тут дверь захлопнулась, и все заговорили разом. Но хоть я нарочно вышла в коридор, чтобы послушать, ничего нельзя было разобрать, потому что они опять залопотали по-немецки. Лопотали они недолго, я даже не успела перечистить все наши туфли по второму разу, как Павел вышел на кухню и начал растапливать плиту, которую из-за жары не топили при нас ни разу.

– Зачем топить плиту летом? – поинтересовалась я.

– Сегодня вся семья в сборе, на керосинке обед пришлось бы варить до утра.

Я побежала к себе:

– Мама Валя, они плиту затопили! Может, и нам что-нибудь на плите сготовить?

– Плиту затопили? Интересно, зачем? – она вытащила из буфета какой-то пакет. – На плите можно суп фасолевый сварить. Я давно мечтала, но на керосинке слишком долго, да и керосин жалко тратить. – И мама Валя отправилась на кухню.

Она вернулась через десять минут:

– Я суп поставила, через часик он сготовится. А ты сходи к ним, попроси полстакана подсолнечного масла одолжить. И посмотри заодно, все ли фотографии у них на месте.

Я постучала в дверь Сабины, вспоминая, как тетя Валя сжигала тогда фотографию папы с товарищем Кировым. Дверь открыла Рената и встала на пороге, явно преграждая мне путь. Но я поднырнула ей под руку и увидела, что Сабина уже сидит за столом, а перед ней пустые рамочки от фотографий. Я протянула ей стакан и попросила одолжить подсолнечного масла. Пока Рената наливала масло в мой стакан, я посмотрела на стену над диваном, где раньше висели снимки Сабины с ее братьями, их было три – Исак, Ян и Эмиль. Сабина очень гордилась, что все они большие люди – академики и профессора. Теперь на обоях остались только светлые пятна от рамок.

И я вдруг ляпнула:

– Нельзя пятна на стенке оставлять. Нужно вставить в рамки какие-нибудь картинки и повесить их обратно.

Все уставились на меня, как будто я громко пукнула.

– Откуда ты знаешь? – спросила Рената, протягивая мне стакан.

– Все так делают! – крикнула я и поскорей убежала.

– Ну вот, можно наконец ложиться спать, – вздохнула мама Валя, когда мы доели фасолевый суп и помыли тарелки. Но не тут-то было. Не успели мы расстелить постели, как в дверь кто-то осторожно постучал.

Мужской голос спросил:

– Можно войти? – и в комнату животом вперед ввалился доктор Павел. – Я хочу с вами поговорить, Валентина Григорьевна.

– А вас как величать? – нахмурилась мама Валя, оттягивая разговор. Она теперь всех боялась. – Да вы садитесь, в ногах правды нет.

– Но правды нет и выше, – загадочно ответил наш гость. – Вы же знаете, я – муж Сабины Николаевны, врач Павел Наумович Шефтель. А вы ведь медсестра и ищете работу, правда?

Мама Валя молча кивнула, выжидая, куда он клонит.

– Вы какая медсестра – хирургическая?

– Вообще-то я хирургическая, но в деревне во всех отраслях работать приходилось, даже с глазным врачом.

– Вот и отлично! Меня пригласили на две недели поработать в городской больнице, и мне нужна надежная медсестра. У вас стаж большой?

– Одиннадцать лет.

– А трудовая книжка в порядке?

Мама Валя как стояла,