Женщина в жизни великих и знаменитых людей - М. Дубинский

Был ли Петрарка безгрешен, подобно Данте? Мы видели уже, что целомудренность была ему чужда. Оттого-то возвышенность поэтического полета так часто заменяется у него жгучестью обыкновенной страсти. Он сам признается в этом, восклицая в своем послании к потомству: «Я очень бы желал иметь право сказать, что наслаждения любви были мне всегда чужды, но не могу этого сделать, так как мои слова были бы ложью, а потому скажу только, что, несмотря на свой темперамент, я в глубине души своей всегда относился с ненавистью к подобному унижению. По достижении же сорокалетнего возраста я старался освободиться даже от воспоминаний подобного рода, хотя и тогда еще был полон огня и силы». Даже в минуты самой пламенной любви к Лауре он не раз поддавался влечению своего сердца, и в то самое время, как появлялись его канцоны, в которых поэт говорил, что красота Лауры ведет его к небу и добродетели, сам поэт утешал себя за недоступное ему счастье обладать любимой женщиною каким-нибудь незаконным сожительством на селе или благосклонностью беспутной королевы Иоанны Неаполитанской. Этому способствовала скитальческая жизнь, которую он вел после того, как убедился, что Лаура никогда не ответит на его страсть взаимностью. Сжигаемый внутренним огнем, он переходил из одного города в другой, из одной деревни в другую, и немудрено, что случайные встречи с женщинами, менее Лауры дорожившими своей нравственной репутацией, находили в его горячей крови достаточный материал для превращения невольника платонической любви в усердного жреца греховных наслаждений.

Позднейшие исследователи с особенным старанием ухватились за эту слабую струну Петрарки и начали наигрывать на ней довольно пошлые мелодии. Оказалось, что певец Лауры был не только ценителем в знатоком женской красоты, но сластолюбцем и развратником. «У него были три возлюбленные!» восклицал итальянский критик Местока, несмотря на заявление самого Петрарки, что он посвящал свои сонеты только одной женщине. «Он любил не трех женщин, а множество!» взывал другой итальянский критик Чезарео. «Да это настоящий Дон-Жуан!» гремел Вальпи, недовольный скромными выводами своих предшественников. Нечего говорить, что все эти потуги оказались совершенно бессильными при первом же дуновении серьезной критики, а после исследования Энрико Сикарди, выпустившего свое произведение почти на днях, от них не осталось и следа. Петрарка не был ангелом (это доказывается тем, что у него были двое побочных детей), но он не был также и уличным ловеласом, заглядывающим под шляпку каждой женщине. Более пылкий в сравнении с Данте, он не мог укрощать в себе бури желаний, но столь же возвышенный, как и творец «Божественной Комедии», он умел быстро отворачиваться от источника греха и возвращаться к прежнему возвышенному, ничем не запятнанному культу женщины. Оттого-то он продолжал любить Лауру долгое время и после того, как чума свела ее в могилу. Греховность тела не мешала безгрешности мысли. Без преувеличения можно сказать, что Петрарка был Адамом, сумевшим остаться в раю и после грехопадения…

Торквато Тассо и Феррарские принцессы

На одном из холмов Рима красуется великолепный собор Сан-Онофрио. Каждый год 13 апреля тянутся туда жители вечного города с цветами и венками в руках, тянутся целыми толпами, старики и юноши, мужчины и женщины, чтобы еще раз увидать памятник, великого поэта, творца «Освобожденного Иерусалима», мученика песни и любви – Торквато Тассо.[43]

Предание говорит, что Тассо никогда не улыбался. Этим объясняются его отношения к женщинам. Человек, который никогда не смеется, может внушать к себе уважение, если он обладает большими достоинствами, восторг и поклонение, если он гениален, но он никогда не будет пользоваться искренней любовью женщины. Женщина сама – улыбка природы и сердце ее может открыться только для того, на чьем лице ей можно встретить свое собственное отражение… Может быть, оттого именно и был несчастен Торквато Тассо. Он слишком рано приобрел славу, слишком рано увлекся культом собственного гения и сделался нервным, раздражительным, больным. Серьезность не покидала его нигде, ни в поэзии, ни в жизни. Всегда восторженный, патетический, он умел пробуждать в женщинах благоговейное настроение, но не был способен зажечь в их душах огонь искренней любви, и нет ничего удивительного в том, что жизнь его представляла сплошной ряд душевных мук и разочарований, несмотря не общее восторженное отношение к его произведениям. Когда он из Падуи приехал в Феррару и занял место придворного поэта при дворе герцога Альфонса II, с наибольшим восторгом отнеслись к нему женщины. «Все дамы желали с ним познакомиться, – рассказывает его биограф Чекки. – Принцессы Лукреция и Элеонора, сестры герцога, были в восторге от того, что представилась возможность беседовать с ним». Поклонение дам превышало все, что можно было себе представить. Они окружали его веселым роем, читали его стихотворения, требовали сонетов. Он пишет стихотворения молодым фрейлинам, входит с ними в близкие сношения, гуляет в садах, пожимает им руки, но… не улыбается, и дамы чувствуют себя счастливыми, довольными, но… не влюбленными. Однажды он нечаянно прикоснулся к плечу одной красавицы и извинился.

Красавица, как рассказывает сам Тассо, не только не оскорбилась, но сказала: «Вы оскорбили меня не тем, что протянули ко мне руку, а тем, что отняли ее». Принцессы, сестры герцога, не отставали от других и всячески старались завоевать его внимание. Тассо имел право входить к ним в комнаты во всякое время и, благодаря им, одним из первых приглашался к герцогскому столу. Он читал им свои стихотворения, делился мыслями относительно поэзии, но голос его всегда сохранял величавую строгость поэта, которому суждено будет сделаться классическим, и на лице его никогда не играла улыбка. Принцессы увлекались его поэзиею и возвышенными взглядами на жизнь, но, расставаясь с ним, совершенно забывали о человеке, умевшем пробуждать в их сердцах сладкие чувства. Для красавиц феррарского двора существовал Тассо-поэт, но не существовало Тассо-человека.

Из двух принцесс, сестер герцога, Элеоноры и Лукреции, более, по-видимому, благоволила к поэту Элеонора. Восторженно набожная в противоположность светской и веселой Лукреции, она более ее поддалась влиянию Торквато Тассо, более усердно слушала его рассказы, переписывалась с ним и, несомненно, питала более искреннюю привязанность, но о какой-либо склонности к поэту не могло быть и речи.

Веселый двор Феррары был слишком предан удовольствиям, женщины его слишком понимали толк в светском лоске, чтобы Тассо мог пользоваться не только поклонением, но и женской любовью. К тому же при дворе начались интриги против Тассо, вызванные все тем же угрюмым, неуступчивым, непримиримым характером поэта и, конечно, его огромным успехом. Кто-то шепнул герцогу, чтобы он следил за отношениями Тассо к его сестре, и с тех пор герцог стал подозрителен, он охладел к поэту и даже приказал вскрывать его письма. Был ли Тассо влюблен? Несомненно, хотя, по мнению некоторых его биографов, он питал одинаковое чувство к обеим сестрам. Но зато можно сказать с уверенностью, что принцесса его не любила, так как, когда юная красавица Лукреция Бендидия зажгла в нем сильное чувство, Элеонора покровительствовала этой страсти. Известен, впрочем, случай, когда Элеонора как будто возревновала. Герцогиня Сантовале, приехав в Феррару, привлекла к себе поэта, слава которого давно уже обратила на него внимание красавицы. Тассо увлекся и стал посвящать ей пламенные сонеты. Это раздосадовало Элеонору и она удалила его от себя. Но от досады до любви еще очень далеко. Поклонение поэта льстило самолюбию принцессы и у нее было полное основание остаться недовольной, когда поэт стал посвящать свои поэтические восторги другой даме. Не холодным «прости» отвечает женщина, если человек, которого она любит, поворачивается к ней спиной.

Как бы то ни было, но охлаждение Элеоноры, за которым последовало также охлаждение ее сестры, герцога и всего двора, погрузило и без того мрачного поэта в еще более грустное настроение. К этому присоединилась необходимость расстаться с придворной жизнью, к которой Тассо сильно тяготел. Он уехал в Сорренто, но сердцем продолжал жить в Ферраре среди блестящих дам, из которых ни одна не отвечала ему взаимностью, в обществе любимых принцесс, для которых существовала только его поэзия, но не он сам. Это несчастье в любви отразилось на его поэзии. Страдания и неудовлетворенная страсть сделались любимой темой его вдохновения. «Освобожденный Иерусалим» может служить в этом отношении ярким доказательством. Сентиментальности тут нагромождены на сентиментальностях. Олинд, например, долго страдает от безнадежной любви, так как его возлюбленная мечтала только о небе, и в конце концов решается на мученическую смерть с нею, лишь бы быть вместе с предметом своего сердца. Рыцари его сплошь и рядом действуют, как юнцы, готовые клясться в любви всякой девочке, с которою они встретились. Сам Танкред не служить исключением. Он почти еще не видел прекрасной язычницы Армиды, но уже пылает к ней страстью, уже тоскует, уже изображает на своем лице печаль и меланхолию. Во время боя он опять встречается с нею, не узнает под панцирем, наносит ей удар, но когда шлем с нее сброшен и Армида предстает перед ним во всем блеске своей могучей красоты, сила его парализована. Он не способен бороться и сам даже хочет снять с себя броню, чтобы умереть от руки женщины, которую не успел даже хорошо рассмотреть. Тассо в жизни также влюблялся в первую встречную женщину, не заботясь о её внутреннем мире, взглядах, общественном положена. Оттого-то и любовные похождения его были столь же неудачны, как и любовь его героя.