Особый случай - Юрий Яровой

– Так то в тренажере! Я в тренажере, может, и не то делал, чтобы пятерку заработать! Тренажер – это цирк, а тут… – ткнул он большим пальцем назад на дверь в салон, – девяносто душ за спиной.

– Командир! – крикнул Невьянцев. – Опять Москва!

Селезнев быстро переключился на абонентском щитке и ответил:

– 75410 слушает. Выслушал вопрос и выругался:

– Дождались, ангелы, молебна. Я вас еще раз спрашиваю, – повернулся он к механику и второму пилоту. – Что показывали указатели виброперегрузок? Не я, черт побери, уже спрашиваю, а министр! Будете отвечать или нет?

Никита с Димой одновременно перевели взгляды на потолок: стрелки индикаторов виброперегрузок выключенных двигателей были на нулях.

23 часа 26 мин,

Москва. Центральная диспетчерская Аэрофлота

Теперь у него на связи «висело» пять человек, не считая министра: «восточный» сектор, который искал посадочную полосу, свердловский диспетчер, радио центр, летчик-испытатель… Потерялся, то есть отключился, главный конструктор. Да еще «висит» Толмачево… И вообще, чтобы не запутаться и не пропустить важную информацию, Владимир Павлович селектор перевел на громкую связь – включил динамик.

– Алло! – услышал он в динамике голос.

– ЦДС, первый! – немедленно нажал кнопку микрофона Владимир Павлович и догадался, что это нашелся наконец главный конструктор по двигателям.

Главный: Извините меня, пожалуйста, я все же нарушил ваш приказ – отключился, надо было посоветоваться с генеральным.

Павлов: Да, я слушаю.

Главный: Видите ли, картина, нарисованная командиром корабля, как бы это выразиться поточнее… Нетипичная, одним словом… Так вот, тот факт, что летчики не заметили показаний индикаторов виброперегрузок, которые у них, можно сказать, перед глазами…

Павлов: Где?

Главный: Там же, где и тумблера противопожарной системы, мы их специально разместили рядом… Видите ли, статистика нам говорит, что двигатели, как правило, горят из-за подшипников. Турбины высокооборотные, напряженные. Короче, самое слабое место в них – подшипники. Они разрушаются, трение увеличивается, загорается масло… Но вот что характерно: перед каждым таким загоранием турбину обязательно лихорадит, трясет. Собственно, для этой цели, чтобы предупредить летчиков о разрушении турбины, мы и устанавливаем в кабине индикаторы виброперегрузок. Конечно, пилоты могли и не обратить внимания…

Павлов: Секунду!

Ищет взглядом клавиш канала связи с летчиком испытателем.

Павлов: К вам несколько вопросов главного конструктора по двигателям. – Снова переключается на канал связи с главным конструктором. – Я вас сейчас сблокирую с шеф-пилотом. Говорите!

Главный: Арсений Михайлович, вы по опыту не помните, во время всяких ненормальностей в полете не теряли из поля зрения индикаторы виброперегрузок?

Летчик: «Трясуны»? Да как сказать… Вообще, если что с двигателями неладно – прежде всего взгляд на «трясуны».

Главный: А если пожар?

Летчик: Конечно, прежде всего взгляд на температуру масла… Да нет, пожалуй, прежде – на «трясуны».

Главный: Мы тут совещались по поводу аварийного самолета… Был ли вообще пожар, Арсений Михайлович?

Летчик: А что показывали «трясуны»?

Главный: В том-то и дело, что, видимо, ничего. Пилоты не помнят. А вот, скажите, Арсений Михайлович, если бы в вашем поле зрения были резкие отклонения стрелок каких-нибудь приборов, вы бы обратили внимание?

Летчик: Разумеется! Всегда фиксируешь только ненормальности.

Главный: Понимаете, в физике есть такое явление – «точка росы». Ну вот я, например, в очках, и когда зимой захожу с улицы в теплое помещение. Понимаете? Какая погода…

Павлов: Вам нужны метеоусловия по трассе?

Главный: Да, но и порты посадки и отправления!

Павлов: Ясно. Секунду!

Ищет взглядом на пульте селектора клавиш «Восточный сектор», нажимает.

– Александр Иванович!

С помощью главного конструктора и шеф-пилота Павлов пытался понять, что же случилось на самолете.

Главный: Вам не приходилось, Арсений Михайлович, во время испытательных полетов обращать внимание на негерметичные отсеки? Вот вы сели, только что были на высоте восемь тысяч метров, за бортом – минус сорок, а сели – температура в плюсе. Тепло…

Летчик: Сколько угодно! Вся машина мокрая от пота!

Главный: От росы, вы хотите сказать… Но это снаружи. А меня интересуют отсеки с агрегатами. Летчик: Какие?

Главный: Где коммутационные коробки электросхемы.

Летчик: Ясно!

Главный: Там вы не замечали конденсата сразу после приземления?

Летчик: Не могу положиться на память… Мы ведь испытывали Ил –18 лет пятнадцать назад, верно?

Главный: Все это верно; но и машина-то модели «Б». А тогда мы еще ставили коммутационные коробки негерметичные… Как мои очки. Представляете, на контакты электросхемы выпала роса – замыкание!..Вы не узнали… Простите, это я ЦДС…

Павлов: ЦДС, первый!

Главный: Я говорю, вы не выяснили, в этой машине электросхему при ремонте оставили прежней или модернизировали?

Павлов: Секунду! – Щелкает тумблером; пригибается к микрофону и отдает приказ четким, не терпящим возражений голосом: – Свердловск! – Особой срочности. Меняли ли на самолете при ремонте электросхему?

Диспетчер: Господи, как я это узнаю? На каком заводе?

Павлов: Это Должен знать главный инженер авиатехнической базы порта!

Павлов (главному): Значит, вы хотите сказать, что пожара на самолете не было?

Главный: Я это могу лишь предположить. Кстати, а ведущего инженера по самолету не нашли?

Павлов: Нет дома. – И через паузу: – Выходит, можно запустить аварийные двигатели?

Главный: Дорогой мой, двигатели залиты противопожарной жидкостью.

Павлов: Ясно. Запускать нельзя? Главный: Как вам сказать… Очевидно, баллоны у них заправлены жидкостью «три с половиной». Павлов: Ясно. Запускать можно? Главный: Видите ли, при пожаре жидкость «три с половиной» впрыскивается внутрь двигателя, в масляную ванну…

Павлов: Запускать нельзя?

Главный: Вообще-то жидкость, сами понимаете, с одной стороны, низкотемпературная, масло может застыть…

Павлов: Ясно!

Летчик: Масло на этой высоте и так застынет! Главный: Правильно. Все зависит от того, сколько времени прошло и какая температура за бортом. Павлов: Прошло около часа.

Главный: Вот видите! А температура воздуха за бортом минус пятьдесят. При таких условиях запуск двигателя очень осложнен, боюсь – невозможен. В инструкции мы вообще категорически запрещаем запуск двигателя в воздухе, если температура его масла ниже минус пяти…

Павлов: Это особый случай! Самолет идет на снижение, мощности не хватает…

Главный: Я понимаю, понимаю. Если бы этот случай был не особым… И все же без решающего эксперимента…

Павлов: Ясно! Товарищ шеф-пилот, сколько вам потребуется времени на испытательный полет?

Летчик: Но я же дома, а не на аэродроме! И экипаж…

Павлов: Ясно. Что должен делать экипаж? Летчик: Повторить ситуацию аварийного самолета…

Главный: Эксперимент можно провести и на одном двигателе – зачем рисковать машиной?

Павлов: Ясно. Нужна машина. Не обязательно модели «Б»?

Главный: Конечно, нет. Где вы ее найдете? Во всем Аэрофлоте их осталось, наверное, пять – шесть…

Павлов: Секунду! – Переключается на канал свердловского диспетчера: – Выяснили?

Диспетчер: Да. В АТБ утверждают, что на этой машине электросхема осталась без изменений.

Павлов: Зафиксируйте ответ в журнале, – в микрофон селектора, главному конструктору; – Схема на аварийном не менялась. Можно запускать?

Главный: Дорогой мой, вы хотите повесить на мою шею сто душ? Я не могу дать рекомендаций без эксперимента.

Павлов: Хорошо. Не обрывайте связь. – Берет трубку телефона министра: – Товарищ министр! Требуется испытательный полет – опробовать в воздухе запуск двигателя, залитого противопожарной жидкостью. Разрешите взять рейсовый самолёт?..

23 часа 26 мин.

Кухня самолета № 75410

Узнав от Невьянцева, что они идут на двух двигателях, Людмила оцепенела. Она догадывалась: летчики от нее что-то скрывают, сказали полуправду, на самом деле положение гораздо хуже. Но что они могли от нее скрывать?

Самое страшное в воздухе – пожар. На собраниях проводников нередко говорят о всяких ЧП – по долгу службы, а еще больше пересказывают где-то и от кого-то услышанное.