Глаза голубой собаки (сборник) - Габриэль Маркес

Но я твердил:

– И пусть.

Она сказала:

– Разумеется, мы обретем друг друга, если вновь уснем. Но ты же все забудешь, когда проснешься.

Я вернулся в угол. Она стояла за лампой, согревая руки над огнем. Не дойдя до стула, я услышал:

– Я просыпаюсь в полночь, долго верчусь в разворошенной постели и до рассвета твержу: «Глаза голубой собаки».

Я повернулся лицом к стене. Сказал, не глядя на нее:

– Скоро рассветет. Пробьет два, кончится сон, но у нас еще есть время.

Я направился к двери. Уже взявшись за ручку, услышал ее неменяющийся голос:

– Не отворяй дверь, в коридоре полно тяжелых снов.

– Почему ты так думаешь?

– Убедившись, что сплю на левом боку, на сердце, я только что вернулась оттуда.

Я немного приоткрыл дверь. Отодвинув створку, ощутил в легком прохладном ветерке запах пробуждающейся земли, полевой росы. Она вновь произнесла свои слова. Еще чуточку приоткрыв дверь, я повернулся и произнес:

– Мне кажется, тут нет коридора. Я чувствую запах росы в открытом поле.

Она ответила:

– Я лучше тебя это знаю. Тут, за дверью, спит женщина, видящая во сне поле. – Она скрестила руки над огнем: – Женщина, всю жизнь мечтавшая жить в деревне, в своем доме, которой никак не удается вырваться из города.

Я вспомнил, что в одном из давних забытых снов видел эту женщину, но знал – дверь была приоткрыта, – через тридцать минут уже наступит время завтрака. Я сказал:

– По крайней мере, чтобы проснуться, я должен уйти.

Снаружи зашумел ветер, но сразу стихло, и я услышал дыхание тревожно спящего человека. Ветер замер. И уже не пахло полем.

– Я узнаю тебя утром, когда увижу на улице женщину, которая пишет на стенах: «Глаза голубой собаки».

С улыбкой, уходящей в неизведанное и непостижимое, она проговорила:

– Нет, ты ничего не вспомнишь за весь день. – И вновь вытянула свои длинные руки над огнем, лицо ее было подернуто неизбывной печалью. – Ты единственный, проснувшись, ничего не помнишь из того, что было во сне.

Женщина, которая приходила ровно в шесть

Дверь открылась, скрипя. В этот час ресторан Хосе был пуст. Било шесть, а Хосе знал: постоянные посетители начинают собираться не раньше половины седьмого. Каждый клиент ресторана был неизменно верен себе; и вот с последним, шестым, ударом вошла женщина и, как всегда, молча подошла к высокому вращающемуся табурету. Во рту она держала незажженную сигарету.

– Привет, королева, – сказал Хосе, глядя, как она усаживается.

Он направился к другому краю стойки, на ходу протирая сухой тряпкой ее стеклянную поверхность. Хосе делал так каждый раз, когда кто-нибудь входил. Даже при виде этой женщины, с которой был дружен, он – рыжий краснощекий толстяк – всегда разыгрывал роль усердного хозяина.

– Что ты хочешь сегодня? – спросил Хосе.

– Перво-наперво я хочу, чтобы ты был настоящим кабальеро.

Она сидела на самом крайнем в ряду табурете и, облокотившись о стойку, покусывала сигарету. Заговорив, она выпятила чуть-чуть губы, чтобы Хосе обратил внимание на сигарету.

– Я не заметил, – пробормотал он.

– Ты вообще ничего не замечаешь, – сказала женщина.

Хосе положил тряпку, шагнул к темным, пахнущим смолой и старой древесиной шкафам и достал оттуда спички. Она наклонилась, чтобы прикурить от огонька, спрятанного в грубых волосатых руках. Он увидел ее густые волосы, обильно смазанные дешевым жирным лосьоном. Увидел чуть опавшую грудь в вырезе платья, когда женщина выпрямилась с зажженной сигаретой.

– Ты сегодня красивая, королева, – сказал Хосе.

– Брось свои глупости, – сказала женщина. – Этим я с тобой расплачиваться не стану, не надейся.

– Да я совсем о другом, королева, – сказал Хосе. – Не иначе, ты съела что-нибудь не то за обедом.

Женщина затянулась крепким дымом, скрестила руки, все так же облокотившись о стойку, и стала глядеть на улицу сквозь широкое стекло ресторана. На лице ее была тоска. Привычная и ожесточенная тоска.

– Я тебе сделаю отличный бифштекс.

– Мне пока нечем платить.

– Тебе уже три месяца нечем платить, а я все равно готовлю для тебя самое вкусное, – сказал Хосе.

– Сегодня все иначе, – мрачно сказала женщина, не отрывая глаз от улицы.

– Каждый день одно и то же, – сказал Хосе. – Каждый день часы бьют шесть, ты входишь, говоришь, что голодна как волк, ну а я готовлю тебе что-нибудь вкусное. Разве что сегодня ты не говоришь, что голодна как волк, а что, мол, все иначе.

– Так оно и есть, – сказала женщина. Она посмотрела на Хосе, который что-то искал в холодильнике, и почти тут же перевела взгляд на часы, стоящие на шкафу. Было три минуты седьмого. – Сегодня все иначе. – Она выпустила дым и сказала взволнованно и резко: – Сегодня я пришла не в шесть, поэтому все иначе, Хосе.

Он посмотрел на часы.

– Да пусть мне отрубят руку, если эти часы отстают хоть на минуту, – сказал он.

– Не в этом дело, Хосе. А в том, что я пришла не в шесть, – сказала женщина. – Я пришла без четверти шесть.

– Пробило шесть, моя королева, ты вошла, когда пробило шесть, – сказал Хосе.

– Я здесь уже четверть часа, – сказала женщина.

Хосе подошел к ней. Приблизил огромное багровое лицо и потер свое веко указательным пальцем:

– Ну-ка дыхни!

Женщина откинулась назад. Она была серьезная, чем-то удрученная, поникшая. Но ее красил легкий налет печали и усталости.

– Брось эти глупости, Хосе. Ты сам знаешь, что я не пью уже полгода.

– Расскажи кому-нибудь другому, – сказал он, – только не мне. Готов поклясться, что вы вдвоем выпили целый литр.

– Всего два глотка с моим приятелем, – сказала женщина.

– А-а! Тогда все ясно, – протянул Хосе.

– Ничего тебе не ясно, – возразила женщина. – Я здесь уже четверть часа.

Хосе пожал плечами.

– Ну пожалуйста. Четверть так четверть, если тебе хочется, – сказал он. – В конце концов, какая разница – десятью минутами раньше, десятью минутами позже.

– Большая разница, Хосе, – сказала женщина и, вытянув руки на стеклянной стойке, с безразличным, отсутствующим видом добавила: – Дело не в том, что мне так нужно, а в том, что я уже четверть часа здесь. – Она снова посмотрела на стрелки: – Да нет, уже двадцать минут.

– Пусть так. Я бы подарил тебе весь день и ночь в придачу, лишь бы ты была довольна. – Все это время Хосе что-то делал за стойкой, что-то переставлял с места на место. Играл свою привычную роль. – Лишь бы ты была довольна, – повторил он. Вдруг резко остановился и повернулся к женщине: – Ты знаешь, я тебя очень люблю.

Женщина холодно посмотрела на него:

– Да ну! Какое открытие, Хосе. Думаешь, я пошла бы с тобой хоть за миллион песо?

– Да я не об этом, королева, – отмахнулся Хосе. – Ручаюсь, за обедом ты съела что-то несвежее.

– Вся штука в том… – сказала женщина, и голос ее немного смягчился, – вся штука в том, что ни одна женщина не выдержит такого груза даже за миллион песо.

Хосе вспыхнул, повернулся к ней спиной и стал смахивать пыль с бутылок. Он продолжал говорить, не глядя в ее сторону:

– Ты сегодня злая, королева, тебе лучше всего съесть бифштекс и отоспаться.

– Я не хочу есть, – сказала женщина. Она снова смотрела на улицу, разглядывая в сумеречном свете города редких прохожих.

На несколько минут в ресторане установилась почти полная тишина. Лишь Хосе чем-то шуршал в шкафу. Внезапно женщина отвела глаза от улицы и заговорила совсем другим голосом – погасшим и мягким:

– Правда, ты меня любишь, Пепильо[1]?

– Правда, – не глядя на нее, кратко ответил Хосе.

– После всего, что я тебе наговорила… – сказала женщина.

– А что ты наговорила? – спросил Хосе все так же сдержанно и все так же не глядя на нее.

– А про миллион песо.

– Я уже забыл об этом, – сказал Хосе.

– Значит, ты меня любишь?

– Да, – сказал Хосе.

Потянулось молчание. Хосе по-прежнему что-то искал в шкафу, не оборачиваясь к женщине. Она выпустила изо рта дымок, легла грудью на стойку и настороженно, с сомнением покусывая губу, словно остерегаясь чего-то, спросила:

– Даже если я не стану спать с тобой?

Вот тут Хосе взглянул на нее:

– Мне этого не надо, потому что я тебя слишком люблю. – Он шагнул к ней. И остановился. Опираясь могучими руками о стойку и заглядывая женщине в самые глаза, сказал: – Я так люблю тебя, что мог бы убить каждого, с кем ты уходишь.

В первый момент она вроде бы растерялась. Потом посмотрела на него очень внимательно – во взгляде ее вместе с жалостью проступала насмешка. Потом задумалась в нерешительности. И вдруг разразилась смехом:

– Да ты ревнив, Хосе. Ну и ну, ты, оказывается, ревнив?!

Хосе снова покраснел, засмущался откровенно, даже беззастенчиво, как бывает у детей, когда разом открываются все их тайны.

– Ты сегодня какая-то бестолковая, королева, – сказал он, утирая пот тряпкой. И добавил: – Вот что с тобой сделала такая скотская жизнь.