Жизнь, нарисованная небом - Влад Потёмкин

Усиленное сердцебиение и страх сковали её, в глазах потемнело и, если бы она не ухватилась за ветвь апельсинового дерева, то непременно бы упала. Картину она видела всего одно мгновение, но этого мгновения хватило ей – это была – та самая картина, которую она видела во сне.

Сколько времени, провела она, в таком состоянии она не знала – её заставили встрепенуться голоса – Феодосий и визирь шли в её сторону.

– Что делать? – подумала она. – Может сказать, что зашла подышать апельсиновым ароматом, так ею любимого дерева?

Но она сразу отвергла такую причину оправдания, что-то говорило ей – «Не надо».

– Тоже мне? – улыбнулась она над рассуждениями своего внутреннего оправдательного монолога. – Акт предательства?.. Смех, да и только!!

– А почему я не могу посмотреть картину??

– Нет!.. Не могу… Он же просил, не мешать? Нет. Пусть лучше будет – «Зашла подышать ароматом цветения апельсинов», – заключила она.

Апельсиновые деревья росли посередине слюдяной оранжереи. Упираясь, вершинами в самый конёк прозрачной крыши, они ежегодно снабжали императорский двор спелыми плодами, а зимою Евдокия подолгу находилась здесь, вдыхая бодрящий аромат лета.

– Чего я, так нервничаю? – успокоила она себя – но состояние совершенного – чего то не совсем хорошего не покидало её. Внутренняя борьба, кипевшая в ней, опять заглушила все звуки.

– Что?? Что сказать? – стимулируя бурные рассуждения, принялась она придумывать, теперь уже окончательное оправдание. Она стояла под цветущим апельсиновым деревом, она села на скамью, взяв в руку опавший цветок цитруса и, замерла в ожидании, прислонившись головой на шершавый ствол.

Император и визирь прошли мимо, не заметив её.

– Хрисафий, твои советы для моих картин бесценны. Я сегодня хотел её подарить императрице, но – боюсь, что уже не получиться?

– Ваши картины всегда, вполне законченный вариант!! И, я имею в виду, не только сюжет, но и действие исполнения! Поэтому, ваша, похвала в мой адрес, явно преувеличена!.. Но – мне приятно.

Хрисафий Этомма принадлежал к именитой древнейшей фамилии. Он был самым младшим в семье. Год, от года взрослея, он становился все красивее и красивее. С годами к нему добавилась ещё и чувствительность – он скорбел о человеческих несчастьях и с серьёзным видом задумывался – как изменить мир, не в каком – то частном эпизоде, а масштабе всеобщем. Сразу было видно – это человек с большими дарованиями. Мать глядя на него не могла нарадоваться.

– Наконец – то, может хоть он жениться и у меня будут внуки, – рассуждала она. Старших сыновей нельзя было назвать дальновидными, они наотрез отказывались жениться, а предпочитали лишь прожигать отцовское наследство. Но на все её уговоры жениться младший отвечал:

– Ещё не время… Матушка!!!

Род Этомма был не из бедных, но преумножить свои богатства можно было, лишь получив должность при императоре, а там таких достопочтенных при дворе было – «хоть пруд пруди» и без Этомма. Красота и не превзойдённый ум младшего родственника натолкнули старших сородичей на мысль – его кастрации – так на семейном совете решили доверить рост благосостояния рода – Хрисафию.

У кастрированных мужей возрастало трудолюбие и деловитость – появлялось много свободного времени, которое они, как правило направляли на повышение, того же самого трудолюбия и деловитости – от чего проворно продвигались по карьерной лестнице при дворе, к тому же не вызывая ревности у императора и мужской половины двора.

Но, Хрисафий планов семейства не оправдал. Он ударился в философию. Откинул деловитость. Запустил себя и перебрался жить на площадь – в конуру, подобно собачей, перестал ходить в университет и ел чечевицу, как самый последний нищий или раб.

Матушка приходила к нему – просила одуматься и вернуться домой.

– Зачем? – спрашивал сын. – Мне и здесь хорошо!

– Жениться ведь надо?? Я внуков хочу понянчить успеть!! – жалостливо просила женщина.

Совершенно не ведая о планах и свершениях старших сыновей рода Этомма, она приходила и умоляла Хрисафия. На что он с грустью ей сообщал:

– Уже не время… МАТУШКА!..

Не смотря, на свой не презентабельный вид – в народе он слыл мудрецом и дельным советчиком, за что и был, почитаем и любим людьми. Даже самые замкнутые и нелюдимые очаровывались его красотой и подкупающей в общении улыбкой, но чиновники при дворе всячески искажали его мысли и суждения.

Утром он отправлялся на рынок за чечевицей. Вернувшись, перебирал её. Непригодными для еды зёрнами, он кормил голубей. Из оставшихся, приплюснутых с обеих сторон, бобов варил себе кашу.

Хрисафий сидел, возле своей будки и его радовало – все…

К нему, за советом приходили художники, после его наставлений у них мазок ложился увереннее и точнее, а картины, как бы намалёванные в спешке – приобретали неимоверный колорит, и уходили на аукционе под дробный стук молотка.

Поэтам он советовал:

– Не веди размазанных оборотов – «пиши, как бей» – обрывисто и ясно, чтобы мысль прослеживалась, и рифма не терялась.

Пришедший стихотворец понимающе кивал.

– Ты не можешь описывать день – дольше, чем он существует на самом деле??

Он восторгался всем и всеми, кроме самого себя. К своим занятиям Младший Эттома относился равнодушно, хотя у него не было недостатка в сочинении сюжетов картин. Фантазия мысли, придавала его рисунку, такую широту смелости суждения разных жизненных и церковных трактатов, что ему мог бы позавидовать каждый. Сцены, его открытые и казавшиеся на первый взгляд развязными, хранили какую-то глубину, но ни когда не выходили за переделы недопустимости – за границы непристойности.

Но, не только за советом приходили к нему – были и такие – кто приходил поиздеваться – над его, чудо учёностью. Один такой посетитель – всегда появлялся, наполненный ехидством. Он вёл, какие-то тёмные дела, постоянно вися на волоске, но считал себя очень умным и сорил деньгами налево и направо.

– Скажи учёный муж, – развязно бравировал он, считая себя верхом совершенство, – а почему из белых бобов и черных бобов каша всегда получается светло-жёлтая??

– А потому, что из светлых ремней и из черных ремней рубцы всегда получаются красные!!

Вскоре его поймали на контрабанде, выпороли и сослали на галеры и больше он к будке на площади – у огромного валуна не приходил.

Имя Хрисафия росло и почиталось, а он всё оставался, тем же сидящим около будки философом, но с дарованием – гордо держать себя даже с людьми «Великими». Из «Великих» к нему заходили даже министры. Но чаще конечно их посыльные. По здравости своей он понимал – от «Великих» надо держаться по дальше, но ему нечего было терять – имение его окончательно разорилось и было продано родными, они, повергшие его на жизнь в будке, уже умерли, так и не дождавшись его величия.

Ангел-Хранитель, думая – кого предложить на должность канцлера при дворе решил пообщаться с Хрисафием. Переодевшись в одежду чиновника и приняв вид перса – предав смуглость лицу, он представился советником при дворе по вопросам Востока.

После продолжительной беседы Ангел спросил:

– Ты, так считаешь?

– Да, – не задумываясь, ответил доморощенный повеса, спокойно жующий кашу.

– Но от «Великий Мира Сего» много пользы!!

– Самая лучшая польза – это не видеть их.

– А если этого, не избежать?

– Тогда сделать вид, что не видишь.

– И что – это даст?

– Это даст то, что они, почувствовав это, возможно – укротят свою надменность. При чем, для своего же блага и блага окружающих!!

– Уж не тот ли, ты, хвастун, передразнивающий за глаза своих господ, считая – это чудесами храбрости?? – спросил его советник.

– Я предпочитаю не интересоваться ни теми, ни другими.

– Отчего, ты, с твоим умом не пойдёшь служить императору при дворе? Если бы, ты, к своей мудрости – прибавил немного лести, то далеко бы пошёл! – Хранитель решил проверить, насколько он верен своим идеалам.

– А зачем? – народный мыслитель, запустил очередную ложку в котёл с чечевицей.

– Чтобы не есть чечевицу?

– Вы, же, Уважаемый Советник, отказались от моего угощения? А если бы, вы, познали вкус и толк чечевицы, то быть может – вам бы и не понадобилось льстить при дворе??!

– Вы, совсем не хотите служить?

– Служить хочу!!! Прислуживаться не желаю!

Через два дня его пригласили во дворец и назначили визирём. Жаль, что господа Этомма не дожили до этого звёздного часа.

Став вторым человеком в государстве, он не перестал, есть чечевицу.

Хрисафий смотрел на картину и понимал – подсказать, чтобы-то ни было, он не в силах. Картины была настолько глубинна по своей сути, что он даже не находил слов, чтобы выразить – то состояние восхищения, которое на него нахлынуло… Особенно его поразили глаза. Он не мог уловить, что в них… Но, что-то таинственно-пугающее исходило из них, но это излучение не отталкивало, не смотря на пугающую таинственность, в них, прежде всего, была столько трепетной заботы. И это отрешённая, обречённая озабоченность притягивала.