Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие… - Стаффан Скотт

Как нередко бывает в амбициозных королевских семействах, учили детей высококвалифицированные преподаватели, нередко профессорского ранга, но по крайней мере маленький Карл чувствовал бы себя куда лучше с чутким учителем труднообучаемых детей. «Ему с трудом удавалось добиться ясности мысли или четко сформулировать оную, на это уходило много времени. Умственные способности, что называется, вербальными не были», — так считали его учителя. Ему стоило больших усилий усидеть на месте и сосредоточиться, он легко впадал в болезненное возбуждение и взвинчивался. Зато в физической активности никаких изъянов не наблюдалось, при несчастных случаях и в иных ситуациях, требующих быстрой реакции, он выказывал присутствие духа.

Вероятно, он страдал легкой формой нарушения, которое современная наука называет MBD/DAMP (Minimal Brain Dysfunction/Deficits in Attention, Motor Control and Perception)[22] и вовсе не обязательно связывает с низкими умственными способностями; однако данное нарушение нередко путают с бездарностью и в старину, естественно, приписывали плохим задаткам. В своей беспомощности ребенок, страдающий таким нарушением, частенько начинает выдумывать и изворачиваться. Карл был вруном и бахвалом, говорили учителя, — тому, кто в видел в школе детей с MDB, подобная картина более чем знакома.

Положение мальчика ухудшалось еще и оттого, что королева Жозефина была матерью строгой и взыскательной, хотя и обожаемой. Все дети боялись ее, и лучшим способом утихомирить четверку мальчишек учителя считали угрозу «рассказать маменьке» — в результате слезы и отчаяние.

Особенно высокие требования, разумеется, предъявлялись к Карлу как престолонаследнику. Он был заикой, досадный изъян для человека, от которого в будущем ждут выступлений перед важными собраниями и большими скоплениями народа.

Вероятно, Карл был вовсе не глуп, но ему сильно навредили полученное воспитание и плохие отношения с матерью. От заикания он весьма энергично избавился. После выпускного экзамена просто-напросто купил немецкую работу о заикании и лечении оного. Один из предложенных способов — читать вслух стихи; и тогдашняя поэзия, выстроенная ритмически и регулярно, принесла отличные результаты, всю оставшуюся жизнь Карл мог декламировать длиннющие стихотворения до бесконечности, да в таких масштабах, что поражал окружающих даже в то время, когда читать стихи наизусть было самым обычным делом.

С заиканием Карл совладал, хотя оно и возвращалось, когда он волновался или горячился, поэтому публичные речи он произносил подчеркнуто медленно. Тех, кто писал ему речи, предупреждали, что им следует избегать труднопроизносимых слов вроде «отчизна» — «родина» выговорить легче. При его неугомонности и неприятных ощущениях ввиду публичных выступлений он всю жизнь питал отвращение к официальным речам в отличие от младшего брата Оскара, прирожденного оратора.

Карл XV всю жизнь предпочитал простое окружение и, как раньше говорили, простой народ. Даже после роскошной и торжественной коронации он быстро переоделся в будничное платье и с сигарой во рту, об руку со своим добрым другом, прогуливался среди толп народа, теснившегося вокруг королевского дворца в Стокгольме.

Эти черты, разумеется, — реакция на воспитание и на претенциозность, высокомерие и искусственные манеры кругов, в которых он вырос и к которым принадлежал. Предъявлявшиеся к нему требования, в том числе умение вести себя так, как от него ожидают, обеспечили ему ярлык «глупца». Он повернулся в другую сторону и среди простого народа чувствовал себя увереннее. Физическое самоутверждение посредством бешеных скачек, утомительных гребных походов, маршей по пересеченной местности, лазанья в опасных руинах или многотрудной жизни в войсковых лагерях было, конечно, отличным лекарством от недостатка уверенности в себе, возникшего в детстве. Кронпринц Карл не первый и не последний юноша, которому физически сильное тело помогло восстановиться после нелегкого детства. А он был силен, статен и внешне более всех других Бернадотов походил на Карла Юхана. В военном мундире он выглядел превосходно — что в пешем строю, что на коне.

Здоровое молодое тело способно обеспечить массу возможностей создать уверенность в себе. Когда пятнадцатилетний наследный принц как-то раз сидел, читая катехизис, пришла горничная с сообщением, что его желает видеть маменька. Он последовал за горничной по коридорам дворца, и в одном из темных закоулков она посвятила его в тайны физической любви.

Случившееся в темном коридоре сыграло важную роль в развитии неуверенного юноши и много значило для его чувства собственного достоинства, по крайней мере так утверждал он сам двадцать лет спустя, рассказывая об этом своему другу. Звучит более чем правдоподобно.

Со временем Карл стал увереннее в себе и снискал такую популярность в широких слоях народа, как, пожалуй, ни один другой шведский король, но это отнюдь не означало, что он преодолел последствия своего детства. По натуре он был добросердечен, мягок и сентиментален, однако скрывал это от большинства окружающих, притворяясь «суровым солдатом», как говорили те, кто хорошо его знал. С раннего детства он робел перед людьми, а учителя превратили робость в недоверчивость; официально появляясь на публике, он никогда не выказывал ни ловкости, ни оживления, всю жизнь оставался угловатым и скованным. По отзывам современников, он «игнорировал приветствия, проходил мимо приветственных депутаций, не удостоив их даже взглядом, и не обнаруживал ни малейшего уважения к труду, какой взял на себя народ, украшая дома и сооружая триумфальные арки». Невольно приходят на ум комментарии, звучавшие на заре правления нынешнего короля.

В 1840-х годах дошло даже до того, что венерсборгские офицеры, встречавшиеся с молодым кронпринцем Карлом по какому-то делу, после назвали его «спесивым и ограниченным грубияном».

В неофициальной обстановке Карл XV был предупредителен и любезен. Под воздействием пунша мог сделаться поразительно фамильярным. Даже людей с большим жизненным опытом это порой совершенно обезоруживало. Не кто-нибудь, но Виктор Рюдберг[23] как-то раз имел с Карлом XV долгую беседу, во время которой «сигары и пунш потреблялись в огромных количествах». Король откровенно доверил большому писателю свои «сердечные дела, свои связи с Евиными дочерьми, свои взгляды на женщин, свои промахи и мечты. Причем оказался в высшей степени мечтательным. Не могу отрицать, в течение нашей двухчасовой беседы он раскрыл приятную сторону своего характера, о коей я совершенно не подозревал. Почти ни следа цинизма, зато сколько на редкость поэтичного восприятия».

С годами Карл похорошел и стал увереннее в себе, но способностей у него отнюдь не прибавилось. Стремясь избавиться от заикания, он так долго декламировал рифмованную поэзию, что теперь мог и сам сочинять длиннющие стихи, охотно экспромтом импровизировал. Сам он их не записывал, диктовал адъютантам или другому подручному персоналу, поскольку знал, что не в ладах с правописанием. Увы, стихи очень плохие — не с точки зрения техники стихосложения, но по содержанию. Он мечтал сделаться «по-настоящему великим скальдом», но, когда его более смекалистый младший брат Оскар снискал лавры как поэт, Карл забросил сочинительство и занялся живописью, где младший брат не составлял ему конкуренции. Его любовь к поэзии была несчастливой и безответной, любовь к живописи — тоже безответной, но более счастливой. Искусство он поддерживал во многих отношениях — и отдельным деятелям помогал, и сыграл решающую роль в том, что было построено новое здание Национального музея.

Детские проблемы Карла XV — то, что ему было трудно сосредоточиться, усидеть на месте и одолеть абстракции, его хвастливость и вранье — привели к предвзятому мнению, что будущий правитель Швеции глуп. Однако итоговая характеристика Карла XV такова: на самом деле он был достаточно умен, вполне хорошо разбирался в людях, обладал хорошей интуицией, но отличался излишней импульсивностью и опрометчивостью. Хотя один из его норвежских министров писал, что внутренне Карл XV «унаследовал от своего отца куда больше осторожности, чем предполагало его окружение…». Несмотря на ошибки и легкомыслие, суждениям его свойственны здравость и правильность, подытожил на старости лет норвежец.

При своей бодрости, сентиментальности и «добром сердце» он постоянно сам себя подводил. Ни один шведский король, в том числе даже Густав IV Адольф, не попадал впросак так часто, как он, — и в частной жизни, и в политике. Но в подобных случаях он обычно говорил: «Все уладится!» — собственно, это и есть его подлинный девиз.

Он не стал исключением из правила, каковое гласит, что живость ума не есть отличительная черта Бернадотов. Шведских роялистов, как нарочно, тянуло собирать в письменном виде остроумные высказывания наших монархов; в результате обыкновенно появляются незначительные статейки или даже тома, где соль заключается не столько в остроумности сказанного, сколько в том, что окружающие или объект заливались краской.