Марш Кригсмарине - Владимир Гораль

Правду сказать, родство с другом юности капитан-лейтенанта Лемски мою службу под его началом мёдом не сделало. Командир дрючил мою персону, по похабному замечанию Макса – «как албанский пастух любимую козу». Перенье, подозреваю, в глубине души был рад этому факту. Ведь ему, разгильдяю и выпивохе, доставалось меньше ядовитого командирского внимания. Теперь-то я понимаю, почему мучимый больной печенью матёрый желтоглазый волк гонял нас как щенков по отсекам старого У-бота! Лемски стремился превратить глупых двадцатилетних салаг в серьёзных моряков. Вечная ему память и благодарность за то, что мы до сих пор живы. Мы – это Макс, я и наши экипажи.

Максимилиан сграбастал меня в свои медвежьи объятья совсем не по-кошачьи:

– Ну что, пёс-рыцарь, составишь компанию старому котяре? – прорычал он весело.

Речь Перенье, сколько я его помню, настоящий зоопарк. Сравнение друзей и знакомых с разной живностью всегда было его пунктиком. Он и меня, было дело, заразил этой дурной привычкой, так что порой бывает очень трудно не увидеть в человеке образ какой-нибудь животины. Сейчас Макс, похоже, увлекался орнитологией:

– Я со своими альбатросами планирую принять на грудь где-нибудь в тихом местечке, ну а потом по птичкам. Хотя, положим, без девчонок можно пережить, а вот со старым другом былое вспомнить – это слаще любой курочки.

– Господин корветтен-капитан, – обратился ко мне стоящий неподалеку Йоган. – У меня приказ. Я не могу оставить вас и ваших офицеров без сопровождения. В Пальмасе безопасно только днём. По вечерам на улицы и тем более в пригородах вылезает из нор всякая местная шваль. Так что без прикрытия вам никак нельзя.

– Ну так пошли с нами, Дон Хуан, идальго ты наш Канарский, – отреагировал без промедления Перенье.

Йоган не остался в долгу:

– Я готов устроить сегодняшнюю попойку за счёт заведения, но с одним условием: командир «Чёрного кота» и его офицеры переоденутся в гражданскую одежду.

– Чёрт с тобой, банкуй! – проворчал Макс-Кот и, сверкнув в сторону Йогана чёрным, вороньим глазом, отправился в каюту переодеваться.

Ресторанчик «Полило» посоветовал нам не кто иной, как Йоган или, в испанском варианте – Хуан. Йоган-Хуан был родом с острова Тенерифе, эдакий Канарский фольксдойче, выходец из небольшой тенерифской общины немецких колонистов. Цитируя Макса-кота: «Прожжённых лисов-хитрецов, облюбовавших для колонизации земной рай – Канары».

Йоган с видом профессионального экскурсовода прочёл нам короткую лекцию:

– Кабачок «Полило» славен двумя вещами. Во-первых, одним из лучших в Испании Канарских вин – мальвазией, чудесным даром тенерифских виноградников, растущих на вулканическом пепле. Ну а во-вторых, неповторимой кухней из морепродуктов, лангустов, кальмаров, креветок, но главное – осьминогов, волшебников-октопусов. Для испанца, даже в преклонном возрасте, весьма важно чувствовать себя «Un hombre»[37], мужиком в прямом смысле этого слова. К сожалению, природа не всегда даёт такую возможность престарелым, но всё ещё любвеобильным «Los hombres»[38]. И тогда на помощь приходят октопусы. Однако для получения нужного эффекта осьминожину надо уметь правильно приготовить. Пабло-Октопус, молодой хозяин таверны, как раз из тех, кто это умеет.

– Нам-то, морским львам с нормальным костяным стояком, на кой дьявол это осьминожье снадобье для похотливых старичков? – с ворчливым недоумением осведомился Макс.

– Просто отведайте тарелку супа «Маринеро де лос Канария» и запейте всё это стаканом ледяной мальвазии. Вы всё сами поймёте, – с утомлённой вальяжностью ответил на это наш гид. Это был стиль искушённого сноба и гурмана.

Надо признать, что молодой уродец, хозяин ресторана, оказался классным мастером своего дела. Пряные ароматы приготовленных им блюд из морепродуктов я вспоминаю и по сей день. Ну а охлаждённое, белое сухое вино мальвазия вообще было выше всяких похвал. Ощущение эйфории и деятельного возбуждения после этой не слишком обильной трапезы действительно было каким-то новым, ранее не испытанным. Сочетание мяса осьминога, пряных специй и отменного вина действовало на организм подобно лёгкому наркотику. Максимилиан, не проигнорировав отменное вино, с удовольствием оседлал любимую «Белую лошадь». Я всегда предпочитал хороший французский коньяк, но поскольку его в таверне не имелось, пришлось вместе с Котом лакать, в общем-то, неплохое шотландское виски. Макс набрался по самую ватерлинию и настолько развязал язык, что поведал мне о затаённой старой обиде. В прошлом году его наградили рыцарским крестом за удачный рейд в Западную Атлантику, а вскоре он имел крайне неприятную беседу с одним паркетным корветтен-капитаном, военно-морским чиновником из Берлина. Этот ферт без обиняков посетовал на не совсем арийское происхождение Перенье и настоятельно советовал переменить фамилию отца-француза на материнскую – Крюгер. Макс тогда с трудом удержался, чтобы не снять с ноги лаковую штиблету и не отхлестать штабника по крысиной физиономии.

– В первую мировую, – с горечью сетовал мой друг, – ни одна собака не посмела бы протявкать славному Арно де ла Перьеру[39], что он не стопроцентный немец.

Эта тема нас обоих задела за живое. Больные на голову функционеры-наци с их бредовыми прожектами о возрождении «Арийского ордена тевтонцев» порядком достали и меня. На второй бутылке «Белой лошади» мы с Котом сошлись в едином мнении, что если кто и погубит Германию, так это кретины из верхушки НСДАП. Всё дальнейшее помню, словно в «бискайском тумане». После грандиозного загула я очнулся, как в добрые времена молодости, от богатырского храпа Макса в его пахнущей свежей краской командирской каюте. Мой друг, как истинный кот, привольно разлёгся на палубе. Там ему было куда удобнее, чем мне в его узкой койке подводника.

Прус задремал, оставив меня наедине с воспоминаниями на целых сорок минут. Но вот раздался смачный зевок и пробудившийся от дрёмы Дракон вновь открыл пасть:

– Возможно, маркграф, вам тогда на Канарах подсыпали в выпивку какую-то дрянь. Иначе как объяснить, что вы позволили ставить опыты на себе, боевом офицере, словно на паршивой морской свинке…

Глава 9

Похищенный

– Гуанчи, граф, вас похитили гуанчи! Я понимаю, что это бредово звучит, но это истинная правда. Между прочим, спас вашу дворянскую задницу именно я, ваш заклятый друг Гюнт Прус. Я бы в жизни не решился кому-то рассказывать об этом. Благодарные слушатели решили бы, что я пережил белую горячку и с лёгкой душой отослали меня к мозгоправам. Мы тогда все крепко набрались в Лас-Пальмасе, в той самой таверне с осьминогом на вывеске. Я, как самый младший, благоразумно отвалил первым и выбрался на воздух, под звёздное небо Канар. Там я нашёл себе уютное местечко под пальмой на белом тёплом песочке. Я, было, сладко задремал, но меня разбудил свист. Между прочим, граф, как у вас с музыкальным слухом? У меня, к примеру, в детстве был голос ангельского тембра. Родись я итальяшкой, и добрые родственники вовремя оскопили бы меня, и сейчас я бы услаждал ваш слух арией в стиле Фаринелли. Впрочем, шучу, остаться без яиц для мужика куда хуже, чем потерять голову. Во всяком случае, музыкальная память у меня так же хороша, как и обычная. Вот послушайте! – И Прус принялся насвистывать нечто совсем не музыкальное. Какую-то смесь морзянки и трелей рехнувшейся от любви канарейки. Этот малохудожественный свист вызвал у меня новую волну раздражения, и я потребовал от Щелкунчика, чтобы он «захлопнул свой поганый клюв». Однако пакостник, почуяв, что нашёл новый способ поиздеваться, нарочно не унимался.

Мое раздражение вдруг сменилось нарастающим беспокойством, и через несколько минут я почувствовал себя на грани паники. В ушах появился назойливый звон, а к горлу подкатила тошнота. Нечто подобное я последний раз испытывал в учебке для подводников. В лёгком водолазном снаряжении нас тренировали в холодных балтийских водах. После одного слишком быстрого всплытия с глубины инструктор засунул меня, полуживого, в декомпрессионную камеру.

Теперь же, как и тогда, я на мгновение почти потерял сознание, но звон в ушах прекратился, тошнота прошла, и я услышал два слова, зазвучавшие где-то внутри моей головы: «Чаора Олора, Чаора Олора…»

К действительности меня вернул всё тот же каркающий голос. Прусу, наконец, наскучило высвистывать свою какофонию, и он вновь ударился в воспоминания:

– Так вот, Ваша Светлость. Я, как уже говорил, был разбужен свистом. В ста метрах впереди стояла это пародия на человека, спрутоподобный хозяин таверны. Именно этот уродец и заливался контуженым соловьём. Через минуту откуда-то издалека ему ответили. Завязался своеобразный диалог. Таким манером Пабло пересвистывался с кем-то довольно долго. Ночь была ясная, и чётко был виден сначала наш ресторатор, а затем и тот парень, что возник рядом с ним. Это, скажу я вам, тот ещё экземпляр. Росту в нём было не менее двух метров. Сам Пабло существо, как вы помните, мелкое и субтильное, вместе с его замызганным поварским передником – килограммов сорок веса. Эти двое смотрелись вместе как персонажи сказки «Джек и бобовое дерево» – прямо великан и гном. Из облаков вышла луна, осветив лицо гиганта. Оно было необычным, странное впечатление производил нависающий, широкий лоб и глубоко запавшие глаза. Из-за такого лба и выдающегося подбородка это лицо казалось слегка вдавленным внутрь. Гигант был светлокожим, а его прямые волосы до плеч имели цвет выгоревшей на солнце соломы. Парень был бы натуральным нордическим блондином, если бы не его странная физиономия. Пабло знаком попросил великана подождать и скрылся в таверне. Через минуту появились вы, монтер. Ваша милость шествовала, как какой-то механический человек, с прямой спиной и неестественной скованностью в движениях. Коротышка Пабло шёл рядом, как будто одновременно страховал и направлял вас. Ваша нелепая компания проследовала к зарослям колючего терновника, росшего вперемешку с устрашающего вида оранжево-коричневыми кактусами. Место на вид дикое и совершенно непроходимое. Великан принялся высвистывать новые трели, и шипастые заросли, как в сказке, начали медленно, но верно раздвигаться, образуя проход. Белобрысый громила шагнул вперёд, и ваша механическая светлость, ведомая гномом Пабло, последовала за ним. Подгоняемый любопытством, я оставил своё тёплое местечко под пальмой и поспешил к зарослям. Колючий кустарник начал уже закрывать узкую, лишённую земляного покрова тропинку из гладкого камня. Пришлось, двигаясь вперёд, изрядно исцарапаться и даже порвать одежду о терновник. В последний момент я увидел перед собой большую дыру в земле и успел нырнуть туда. В эту кротовую нору, как оказалось, вела крутая лестница, и мне повезло успешно пересчитать собственным тощим задом все её каменные ступени. Шёпотом я высказал всё, что думаю по этому поводу, но тут в кромешной тьме вновь послышались знакомые насвистывания. Пришлось ощупью, держась за земляную стену, идти на звук.