Слезы Магдалины - Екатерина Лесина

Во-первых, из города уезжали тайно. Во-вторых, о существовании этого дома, купленного Михаилом недавно, никто не знал. Следовательно, у маньяка не было никаких шансов найти Алену.

Но он же нашел!

А с другой стороны, этот очкастый появился в деревне раньше Алены. И тогда именно он должен подозревать Алену. Хотя стоп. В чем ее подозревать? Влад, конечно, упомянул о проблемах, но рассказывать о них отказался.

– Ну что, проснулась?

Только теперь Алена заметила, что он находится тут же, в комнате. Сидит за столом, жует батон, запивая молоком прямо из поллитровой банки, и разглядывает ее.

Боже, она ведь выглядит ужасно! А вчера вообще истерику устроила. Влад, наверное, думает, что она сумасшедшая. Хотя какое ей дело до того, что он думает?

– Доброе утро, – вежливо сказала Алена.

– Доброе.

– Большое вам спасибо за то, что вчера помогли. – Алена совершенно не представляла, как ведут себя в подобных ситуациях, а потому чувствовала себя совершенно по-дурацки.

– Пожалуйста, – ответил Влад. – Завтракать будешь? Молоко свежее, я у соседки покупаю. Она корову держит. Рыжую. У рыжих всегда молоко жирнее. А вообще выходит недорого и вкусно.

И вправду было вкусно, хотя прежде Алена не замечала за собой особой любви к молоку.

– Я решил заняться твоей проблемой. Она представляется довольно интересной, – Влад стряхнул крошки с ладони. – Так как?

Как он это сказал! Точно сообщал о намерении жениться! Он что, думает, что теперь Алена на шею ему прыгнет от радости?

– Спасибо, но, пожалуй, нет, – Алена постаралась быть очень вежливой. – Простите, но я не знаю, насколько это... вообще решаемо.

Влад отодвинул от себя пустую банку и облизал губы.

– С твоей стороны отказываться глупо. Подумай, кому ты нужна? А если все на самом деле обстоит именно так, как ты рассказала, то все закончится весьма печально. Знаешь, это тот случай, когда нужно наплевать на вежливость. У тебя одна забота – выжить. И найти того, кто поможет выживать. Например, меня. Поэтому прежде, чем сейчас открыть рот и сказать очередную глупость, хорошенько подумай.

Она думала. Она ненавидела его за правду, которую Влад вот так небрежно бросал в лицо.

– Я вообще-то благотворительностью не занимаюсь. И поэтому, если откажешься, настаивать не буду. Выбор твой. И я снимаю с себя всякую ответственность за твою особу. Но на похороны загляну. По старой, так сказать, дружбе. Скажи только, какие цветы любишь.

– Вы... ты... ты сволочь!

Влад хмыкнул. Он знает, что прав, от первого до последнего слова прав. Ей нужна помощь, и нет никого, кто бы собирался помогать. Перевелись рыцари в сияющих доспехах, остались в вязаных свитерах, наглые, хамоватые и совершенно ненадежные.

Ну хоть какие-то.

– Ну так что? – спросил донкихот от деревни Дерюгино. – Ты как, согласна?

И что она могла ответить?

– Я не понимаю, какого хрена ты возишься с этим делом? Тебе что, заняться больше нечем? Если нечем, так и скажи!

Димыч не ответил, но и не отвернулся, выдержал тяжелый взгляд Самухина. Тот еще больше разозлился.

– И что теперь? Училку твою как раскопали, так и закопают. Ей вообще по фигу! А ты носишься, как наскипидаренный.

– Ну ношусь.

– Мертвых жалеешь? Живыми бы занялся. Посмотри, – Самухин хлопнул по стопке папок. От удара над столом взлетело облако не то пыли, не то мошкары. – Дело о разбойном нападении в Вяземцах. Висит? Конечно, висит. И кражи твои висят. И мордобой на Стрельной. И тачка угнанная, которая точно сама по себе не сыщется! Все висит, все лежит! А почему? Потому, что Дмитрию недосуг! У него вандалы!

Самухин мог злиться долго, заводясь по пустяку, он слово за слово разогревал себя, раздраконивал до состояния, когда и вовсе терял способность мыслить здраво. Возражать ему было бессмысленно и даже опасно, тем паче что сегодня упреки его оказались справедливы.

Димыч понимал, что он ровным счетом ничего не может сделать для мертвой учительницы. И даже найди он вандала или вандалов, дело вряд ли дотянет до суда, уж больно мелкое оно.

Неприятное и почти неприличное.

Кто захочет огласки? Дядя Саша, который скоро сопьется, если уже не спился? Коллеги, стремящиеся поскорей забыть историю, что бросает тень на репутацию школы? Дирекция кладбища?

Прав Самухин, заняться следует живыми.

Но вот что-то непонятное, необъяснимое подталкивало Димыча, требуя продолжать расследование. И все раздражение Самухина – перекипит-перебесится, нормальным мужиком станет – ничего не могло изменить.

– Охотник на ведьм! – плюнул слюной Самухин и выскочил из кабинета. Напоследок он громко хлопнул дверью, передавая свое раздражение Димычу, и Димыч, поддаваясь эмоциям, буркнул:

– Охотник на охотника.

И в этот миг случайная мысль обрела плоть. Конечно, если принять, что Серафима Ильинична, доведенная до истерики и петли, была ведьмой. Если поверить в существование Охотника, то логично будет предположить, что жертва не единственная. Следует лишь хорошенько поискать. А искать Димыч умел.

Двое суток, несколько десятков звонков, несколько визитов, несколько поклонов нужным людям и пять дел за неполные два года. На первый взгляд сходства между ними не больше, чем между яблоком и сливой – фрукты, с хвостиками и для компота пригодны.

Список открывала хозяйка магазина нижнего белья, Серафимова Евгения Петровна, повесившаяся полтора года тому на шелковом шнуре прямо посреди торгового зала. Еще в морге над телом надругались, сунув в рот головку чеснока, а под ногти – древесные щепки.

Дело закрыли, посчитав случившееся проделками местных не то готов, не то гопов, не то вовсе анархистов, хотя последним совершенно точно было незачем преследовать несчастную Евгению Петровну.

Следующей жертвой стала двадцатилетняя студентка филфака, девица облегченного поведения и больших амбиций. Она повесилась в съемной квартире на галстуке последнего из любовников. Официальной причиной суицида был признан разрыв с тем самым владельцем галстука, человеком достойным и глубоко семейным.

Спустя три дня после похорон могилу раскопали, а над телом надругались. На сей раз вандализм прикрыли супружьей ревностью, но обвинения выдвигать не стали.

За номером три в списке значилась пенсионерка, заслуженный работник почты, переехавшая в Гольцы несколько лет тому. Была она женщиной со сложной судьбой и крайне скверным характером. И соседи точно вздохнули с облегчением, когда она повесилась. Но вряд ли ненавидели настолько, чтобы пробираться на кладбище и раскапывать могилу, а потом махать топором, отсекая голову несчастной.

Четыре и пять – домохозяйка и заводчица декоративных такс. Первая удавилась на шнуре от утюга, вторая использовала поводок. И ни ту, ни другую не оставили в покое после смерти.

Серафима Ильинична была шестой в этом списке.

Шесть самоубийц, шесть актов вандализма, шесть жертв. Теперь, в совокупности, дела не казались такими уж ясными или пустяковыми. В них Димычу виделась система.

Кто-то сознательно, умело доводит женщин до самоубийства, чтобы потом реализовать свои фантазии. И даже Самухин не станет отрицать очевидного.

Осталось выяснить, при чем тут ведьмы.

Магазин «Серафима» блестящим коробком прилип к серой стене многоэтажки. Белое кружево нижнего белья за черным атласом витрин. Вязанки бус, мятая фольга, манекены в меховых манто на голое пластиковое тело.

Колокольчики на двери, которые звякнули, предупреждая о появлении Димыча.

Внутри сияло, блестело, переливалось всеми оттенками роскоши, кутало посетителей ароматами сандала и свежего кофе, дразнило взгляд и пробуждало к жизни фантазии.

– Чем могу вам помочь? – наперерез Димычу кинулась девушка в форменном наряде. – Ищете подарок? Для кого? Жена? Подруга? Родственница?

Она говорила, улыбалась и в то же время ощупывала взглядом, определяя, стоит ли тратиться на Димыча. Не стоит – мелькнуло в глазах и исчезло.

– Нет. Я по поводу Серафимовой. Евгении Петровны. Бывшей хозяйки.

Продавщица моргнула. Выражение лица ее не изменилось.

– Милиция, – вздохнул Димыч, предвидя бесполезность усилий. – Дело вновь открыто в связи с новыми обстоятельствами. С кем я могу поговорить?

Оказалось: ни с кем. За прошедший год магазин сменил троих хозяев, и последний понятия не имел ни о какой Евгении Петровне. Ничего не дал разговор с соседями: Серафимова оказалась женщиной замкнутой, необщительной и неинтересной. Ее уже почти забыли, квартиру перепродали. И теперь новые жильцы капитальным ремонтом затирали остатки памяти о самоубийце.

Со студенткой Димычу повезло больше. Вот уж у кого было много контактов, вот уж кого помнили и говорили охотно, пусть и не слишком хорошее.

– Да стервочкой она была! Обыкновенной стервочкой. Тупой и жадной, – злопыхала ванильным дымом блондинка в длинном кашемировом шарфе. – Мы с ней сначала дружили. Ну как дружили, обе иногородние, обе без связей, блата и вообще... сошлись, квартирку сняли... нормал вроде. А она потом... я понимаю, что красивым больше позволено, но чтоб вот так... нет, вы не думайте, что я обрадовалась, мне от ее смерти ни жарко ни холодно. И вообще к тому времени наплевать было.