Серебряное горло - Николай Самвелян

И я совершил самое неожиданное из всего, что можно сделать: дал телеграмму Флоре с просьбой немедленно вылететь ко мне и привезти двести рублей из командировочного фонда. Если бы меня призвали к ответу и потребовали объяснений, зачем мне нужна здесь Флора, что я собираюсь сделать с двумястами рублями, то ничего внятного я бы не произнес.

Через день прилетела Флора. Но не одна. С нею была Марина. Я встречал их в аэропорту. Собственно, опять все не так. Встречал я одну Флору именно от нее пришла телеграмма на главпочтамт с указанием номера рейса. Но в автобусе, подвозившем пассажиров от самолета к аэропорту, увидел их вдвоем - Флору и Марину.

- Что все это значит? - спросил я, и, думаю, лицо мое в этот момент не выражало ни смирения, ни добродушного желания воспринимать жизнь такой, какая она есть. - Почему вы прилетели вдвоем?

Флора ничего не ответила. Зато Марина принялась объяснять, что лететь она решила, несмотря на протесты Флоры. Ей вдруг стало совестно, что она втянула меня в эту историю. Я почему-то мало поверил в искренность ее слов и принялся рассказывать о Юре, о том, что испытал, слушая его пение. Но она прерывала меня. Она убеждала, что все это ее давным-давно не интересует, да и вообще, она третьего дня говорила с Юрием по телефону.

Очередная неожиданность!

Тут появилась Флора (я и не заметил, когда она отошла) с тремя билетами на обратный рейс.

Только в самолете я понял, что игра в неузнавание закончилась. Я задремал. Неожиданно Марина тронула мою руку. Я вздрогнул и открыл глаза.

- Спи! Еще полтора часа.

Я осторожно отнял руку и ничего не ответил.

Флора лакомилась леденцами. Пила плохой кофе в пластмассовых чашечках. Ей было хорошо. Что ж, Флоре было всего двадцать два года.

Мы оглянуться не успели, как самолет нырнул под тучи и ринулся на посадочную полосу.

- Мне на девятый троллейбус, - сказала Флора. - До свидания.

- Ну и что же теперь? - спросил я, когда мы остались с Мариной на остановке.

Шел мелкий дождик. Было зябко. Ни зонтов, ни плащей у нас не было. Мы успели хорошенько промокнуть и промерзнуть. От этого возникало наивное ощущение, что и во всем мире дискомфорт и непорядок, хотя, к примеру, в Африке или даже поближе, в том городе, который мы только что покинули, вполне могла стоять отличная погода и зонтики если и были нужны, то для того, чтобы спасаться не от дождя, а от солнца.

- Так что же теперь? - повторил я. - Все еще будем играть в прятки?

- Ты дикий. И неудобный. Так же, как ты бросил петь, ты можешь перешагнуть через что угодно. Тебя каждый день надо было бы завоевывать снова. Женщинам приносят счастье отношения более простые.

- Ты говоришь от имени всех женщин?

И тут Марина взорвалась. Она выкрикивала мне в лицо слова обидные и, может быть, несправедливые. Она говорила, что я никогда не понимал женщин. Когда от меня ждали услышать простое ласковое слово, я вдруг начинал разводить непонятные, не имеющие никакого отношения к реальной жизни теории, талдычил, что любовь, если она настоящая, обязательно должна быть похожа на отношения Елены и Инсарова, Ромео и Джульетты... А в мире все много проще. У тех, утверждала она, кто находится рядом со мною, всегда такое чувство, будто они стоят перед экзаменатором. От этого быстро устаешь. Многие, в том числе и сама Марина, вздохнули с облегчением, когда я оставил театр и отправился искать птицу счастья в журналистике. Она так и сказала: "птицу счастья". Я расхохотался. Эта "птица счастья" показалась мне до такой степени нелепой, что всерьез и возразить было нечего.

- Мне на девятый троллейбус! - побледнев, повторила Марина слова Флоры. - Я хочу ехать одна...

- Пожалуйста! - сказал я, и не без некоторого облегчения.

4

Вот уж три дня Флора не заваривала мне кофе. Она вела себя подчеркнуто официально, аккуратно исполняла секретарские обязанности. Звонила по телефону всем, кому следовало, перепечатывала письма и материалы. Но на ее лице ни разу не возникло даже дальнего отсвета улыбки. Почему? Конечно же, на все имеются причины. Интересно, о чем они говорили с Мариной, когда летели вызволять меня в приморский город? Предположим, Марина сказала ей что-то, чего не следовало бы говорить. Но ведь это еще не повод, особенно для секретаря корреспондентского пункта, вести себя со своим шефом недружелюбно. А собственно, в чем недружелюбие? В том, что она перестала готовить кофе? Да и входит ли это в обязанности секретаря?

И я сам отправлялся на кухню.

Как-то раз, почему-то сознательно сделав это в присутствии Флоры, я позвонил Марине, расспросил о самочувствии, твердо пообещав в свободное время все же докопаться до сути внезапных превращений безголосых в голосистые. Флора не подымалась, не уходила посреди разговора, не проявила никаких признаков заинтересованности. Она не подняла головы от машинки, но, я уверен, слышала каждое мое слово. Марина пообещала в ближайшее время зайти на корреспондентский пункт и передала привет от Николая Николаевича. Я так и не понял, был ли он во время разговора с нею. Но говорила Марина так, будто нас слышал кто-то третий. Впрочем, в таком случае мы были на равных. Ведь меня тоже слушала Флора.

В ту пору мы с Флорой работали над статьей, внешне очень простой, а по сути - едва ли не одной из самых каверзных за всю мою журналистскую практику. Я пытался защитить молодого педагога, которого, собственно, ни в каких конкретных грехах не обвиняли. Просто некоторые детали его поведения вызывали нервный зуд у коллег. Так, он разъезжал по городу на маленьком красном электромобиле собственной конструкции, в беседах с учащимися признавал, что любой педагог, как и всякий человек, может ошибаться (не подрыв ли авторитета воспитателя?), организовал поход на моторных лодках по пути древних варягов: Балтика - Ладога - Днепр - Черное море. Кроме того, этот педагог - а звали его, что я навсегда запомнил, Андрей Петрович Шагалов - на своих уроках истории предлагал учащимся писать дневники от имени Суворова (в ту ночь, когда он решился на переход через Альпы), Кутузова (перед последним свиданием с императором Александром) и даже не очень грамотного Степана Тимофеевича Разина... Может быть, во всем этом и были отступления от канонической педагогики. Но одно несомненно: все его бывшие учащиеся великолепно сдавали вступительные экзамены по истории в вузы. Много лучше, чем выпускники других школ.

Мне предстояло мягко, без нажима, без будоражащего пафоса доказать, что ребята не случайно любят Шагалова и что во всей ситуации нет никакого вызова остальным педагогам и районным органам народного образования. Работал я над статьей долго, несколько раз ее переписывал, отыскивая наиболее гибкие формулировки. Наконец Флора перепечатала статью и сказала: