Маска ночи - Филип Гуден

К этому времени ночь подступила ближе, и Шекспир объявил, что ему нужно вернуться в «Золотой крест» посовещаться с Бербеджем, Поупом и некоторыми другими пайщиками – несомненно, для того, чтобы договориться о последних приготовлениях для наших представлений на постоялом дворе и там, где мы должны были играть «Ромео и Джульетту».

Я вышел на Корнмаркет; мне не надо было идти ни на какое совещание, но удаляться на покой пока не хотелось, как не хотелось рыскать по бесчисленным оксфордским трактирам, пока не наткнусь на Абеля Глейза, или Джека Вилсона, или еще кого-нибудь из моих товарищей и выпью с ними. Вместо этого я решил побродить по улицам этого оживленного, относительно хорошо освещенного района.

Меркуцио… хм. Родственник герцога и друг Ромео. Я смутно припоминал постановку пьесы, виденную мною вскоре после приезда в Лондон, – это было несколько лет назад. В то время я считал, что осуществлению моего стремления стать актером может способствовать, если я буду шататься вокруг театров и просматривать как можно больше драм. Я улыбнулся, вспомнив свою тогдашнюю неопытность. И спросил себя, стал ли я теперь более искушенным. Ну конечно стат… если уж мне предложили такую роль, как Меркуцио. Это чудак, склонный давать волю воображению. Стержень действия в своем роде. Он задира и непостоянен. В середине пьесы он умирает на дуэли. Я не помнил точных подробностей, но бой начинается где-то между смешным и серьезным. Все равно Меркуцио умирает. Ладно, я покажу им хорошую смерть.

И сразу же вслед за этой мыслью пришла другая, не имеющая ничего общего с первой. Мне интересно было перенестись обратно в «Таверну», где Шекспир говорил о своей детской дружбе с Хью Ферном и о том, как они одновременно уехали из Уорикшира, чтобы разбогатеть. А еще было это упоминание о браконьерстве, охоте на оленей…

К этому времени у меня оставалось мало сомнений в том, что Шекспир был великий человек, чьей славе и творениям суждено было пережить его бренное земное существование на много лет. Я задавался вопросом, не подумал ли кто-нибудь о том, чтобы собирать крупицы его биографии, материалы жизни Шекспира, в забаву и поучение грядущим поколениям. Еще я спрашивал себя, не является ли Н. Ревилл тем, кто должен сделать эту работу (и кто в процессе увековечивания великого человека и сам может погреться в отраженных лучах славы).

Поглощенный этими мыслями, этими мечтами о земной славе, я вдруг понял, что совершенно не слежу, куда иду. Завороженный Меркуцио и затем перспективой написать о Шекспире, я три или четыре раза повернул и теперь заблудился.

Где бы я ни находился, место это было довольно далеко от оживленной Корнмаркет, далеко от шума, света и людей. Вместо нее я стоял в темном закоулке, между рядами высоких стен. Под ногами была плотно утрамбованная земля, а не мостовая. Над головой чернела полоска ночного неба, на котором мерцали звезды. Слабый ветерок подкрался ко мне по аллее и заставил вздрогнуть. Когда мои глаза привыкли к темноте, я увидел, что в стенах чернели немногочисленные высокие окна. Я подобрался к ближайшей стене. Ее нижняя часть была увита каким-то ползучим растением – оно было мертвым на ощупь, как будто осталось здесь еще с прошлого года. Похоже, я стоял за одним из колледжей, точнее, между двумя. Стены скорее напоминали замок или дворец, чем место учения. Интересно, каково это – учиться. Я представил себе, как школяры в высоких башнях, в окружении книг и рукописей проникают в секреты мироздания или обращают взор внутрь себя.

Эти возвышенные размышления были прерваны странным шаркающим звуком за моей спиной. Я стал прислушиваться. Это оказались чьи-то шаги: несколько пар ног нерешительно двигались по земле, сопровождаемые прерывистым шепотом. Я снова вздрогнул, хотя в этот раз ветра не было. Шаркающий звук перемещался по направлению ко мне, с той стороны, откуда я только что пришел.

Честные жители Оксфорда? Возможно… хотя если они были честными жителями, зачем им было шептаться и красться по темной аллее, вместо того чтобы сидеть, удобно устроившись, у себя дома или пить пиво в трактире? Честные? Я так не думал.

А подумал я, что лучше бы мне улизнуть. Не желая идти вперед, так как я не представлял, что ждало меня там, я огляделся в поисках укрытия. К счастью, стену с одной стороны поддерживали толстые каменные ребра, отчего это место еще больше походило на крепость. Темнота естественным образом сгущалась у основания этих подпорок, и я вжался туда, где ближайшая из них соединялась со стеной.

Оглянувшись на проход, где в окружающей тьме образовывался просвет и откуда доносилось шарканье, я различил неясное скопление теней, трех или четырех, – они распадались и заново сливались в единую массу. Единственное, в чем можно было быть уверенным, – это то, что они приближались. Я воспринимал это скорее слухом, нежели зрением. Ночь была безлунная, лишь слабо мигали звезды. Несмотря на то, что я мог видеть так мало, что-то в их внешности уже внушало мне страх. Я говорю не о страхе столкнуться на улице после наступления темноты с какими-нибудь негодяями, которые отнимут ваш кошелек, а если вам действительно не повезло, то и лишат вас жизни. Это, так сказать, разумный страх. То, что я испытывал сейчас, лежало гораздо глубже, оно возвращало в детские кошмары. И кошмар становился тем хуже, чем ближе вырастали тени, выглядевшие все более подозрительно.

И тут над моей головой раздался внезапный скрип. Инстинктивно я поднял глаза на источник шума. Слабый луч света повис, закачавшись, в воздухе. Мне понадобилась секунда, чтобы понять, что это наверху открыли окно, а свет исходит от фонаря, который держит в вытянутой руке обитатель комнаты, решивший полюбопытствовать о причине движения и шума на улице.

Через несколько мгновений свет погас, а окно закрылось – снова со скрипом. Возможно, человек с фонарем не смог ничего увидеть, находясь так высоко над землей. А может, он увидел что-то и не хотел видеть больше.

Но я видел. И жалел об этом. Я жалел, что тоже не нахожусь высоко, за стеной, в безопасности комнаты.

Ибо неверные, мигающие лучи фонаря открыли то, что у теней, ползущих к моему убежищу, не было голов – во всяком случае, человеческих. Вместо них были огромные звериные хоботы, покачивавшиеся в ночном воздухе, а перед каждой тенью развевался тонкий отросток, похожий на щупальце или усик насекомого.

Видение длилось не больше секунды, но этого хватило, чтобы мое сердце глухо забилось, а волосы зашевелились. Я, кажется, пытался издать стон или выкрикнуть что-то, но всякий звук заглушил комок, подступивший к горлу. Я не уверен в том, что произошло дальше. Думаю, я закрыл глаза, чтобы отгородиться от малейшего проблеска этой покрытой мраком ночи сцены. Я больше боялся видеть, чем быть увиденным. Но я не мог не слышать. Еле различимые звуки шагов нескольких пар ног, неуверенных, но непрекращающихся, звучали в моих ушах так, как будто кто-то полз ко мне, – и я задавал себе вопрос, не провалился ли я сквозь землю в какой-нибудь колодец чудовищ.

Меня спасло ругательство. Негромкое и не мое, исходившее из хобота одного из этих существ, проходивших уже мимо моего укрытия у подножия подпорки.

– Черт возьми, – пробормотал глухой голос, – ну и темень! Да и холодно к тому же.

И все. Этой брани мне хватило, чтобы понять, что существа, ползущие мимо меня, в конце концов, люди. Не больше и не меньше. Трое человек, если быть точным. Я оставался на своем месте, вжавшись в угол между подпоркой и стеной, едва осмеливаясь дышать, едва осмеливаясь думать, только вслушиваясь, пока последний шорох не растворился в ночи.

Через некоторое время я отлепился от стены и встал в аллее, оцепеневший, но дрожащий. Теперь, когда я понемногу пришел в себя, сцена мне что-то напомнила, но от страха я не мог вспомнить что.

Затем я развернулся и – шагая все быстрее и быстрее, прежде чем перейти на бег, – помчался по извилистым улицам и закоулкам, пока снова не попал на Корнмаркет, скорее случайно, чем намеренно. Я проскользнул в «Золотой крест» и поднялся в комнату, где восемь или девять рядовых актеров вроде меня расположились вместе на ночлег. Так как мои собратья либо уже храпели после дневного путешествия, либо еще не вернулись с попойки в городе, никто не заговорил со мной и не начал задавать вопросы. Ну и отлично, потому что я не мог отвечать за твердость своего голоса. Я предъявил свои права на свободный уголок одной из трех кроватей, узнав могучее тело Лоренса Сэвиджа. Он крепко спал, легко дыша. С другой стороны расположился Абель Глейз, тоже неплохо устроившийся. Я долго лежал с открытыми глазами, глядя на низкий потолок, на котором мелькали темные дьявольские тени с хоботами и щупальцами насекомых.

Я решил ничего не говорить об увиденном. В любом случае мне скорее всего не поверили бы и приняли мои слова за бред. Может, в конце концов, это был какой-нибудь ритуал, вполне обычный здесь, – все это переодевание и шествие по окраинам города. Может, студенты собирались вместе, чтобы отпраздновать приход весны или день рождения своего святого покровителя (кем бы он или она ни были), может, они одевались в костюмы насекомых и волочились по ночным улицам маленькими перешептывающимися группками. Кто знает, что у них тут принято, в Оксфорде?