Дурак умер, да здравствует дурак! - Уэстлейк Дональд Эдвин

– Что именно, Ральф? – спросил Стив.

– Кажется, на письме нет даты, – ответил Ральф.

– Она принесла его только сегодня, – пояснил я, будто оправдываясь.

– Я вам верю, – сказал Ральф. – Но меня занимает другой вопрос: когда он это написал? Вы меня понимаете?

– А почему бы нам не спросить у нее? – предложил я.

– Не думаю, что в этом есть нужда, Фред, – ответил Стив. – А ты как считаешь, Ральф?

– Пока нет, – решил Ральф.

Встав и снова сев, я почувствовал прилив уверенности в себе и сказал:

– Но если мой дядька так и так должен был умереть, а его огрели тяжелым тупым предметом, не будет ли разумно предположить, что он убит во время ссоры? В ярости, без какого-либо веского мотива.

– Такое возможно, – сказал Стив. – Я всецело согласен с вами, Фред, ваша версия вполне правомерна, и мы уже приступили к ее отработке. Правда, Ральф?

– Действуем по уставу, проверяем все версии, – ответил Ральф. Работаем. Да.

– Но в то же время, – подхватил Стив, – я был бы рад, сумей мы найти человека, который видел вас в обществе дядюшки Мэтта, скажем, полгода назад.

Это я вам говорю со всей откровенностью, Фред. Или вас с Герти, верно, Ральф?

– Это очень помогло бы нам, – отвечал Ральф.

– Я говорю правду, уж не обессудьте, – сказал я.

– Я в этом не сомневаюсь, – смиренно молвил Стив. – Но мечтать не запретишь, правильно?

– Вы можете сообщить нам что-нибудь такое, чего мы еще не знаем? спросил Ральф.

– Про это убийство?

– Раз уж мы его расследуем.

– Я и сам узнал о нем только нынче пополудни. Мне ничего не известно.

Только то, что я услышал от вас и от Райли.

– И от Герти.

– Герти ни словом не обмолвилась. Во всяком случае, пока.

– Славная старушка Герти! – со смехом воскликнул Стив и поднялся. Он производил впечатление очень сильного и крутого парня. – Не дай бог мне когда-нибудь услышать, что вы ее обижаете, Фред, – полушутливо добавил он.

– Думаю, события будут развиваться несколько иначе, – ответил я.

Ральф тоже встал.

– Пожалуй, нам пора, – сказал он. – Если мы вам понадобимся, позвоните в отдел по расследованию убийств Южной стороны. Или попробуйте связаться через своего дружка Райли.

– Хорошо, – ответил я. – Если будет причина.

– Вот именно, – сказал Ральф.

Шагая к двери, Стив снова обратился ко мне:

– Попрощайтесь за нас с Герти. Скажите, что я по-прежнему ее люблю, Фред.

– Непременно, – ответил я и принялся переминаться с ноги на ногу в ожидании их ухода.

Заслышав, как хлопнула дверь, Герти вышла из кухни, огляделась и спросила:

– Они ушли?

– Стив просил попрощаться с вами.

– Все легавые – бездельники, – глубокомысленно заметила Герти и, нахмурившись, добавила:

– Милый, тут как в склепе. У тебя что, нет проигрывателя?

– Не думаю, что вам понравятся мои пластинки, – ответил я.

– Дорогуша, я уже это поняла, но, как говорится, лучше плохая музыка, чем вовсе никакой. Так что заведи-ка один из своих струнных квартетов.

Я поставил Девятую симфонию Бетховена и врубил полную громкость. Если уж она хочет рок-н-ролл, так пусть получает.

Глава 8

Последующие несколько часов я прожил в состоянии тихого ужаса.

Герти и впрямь умела чувствовать себя как дома. А я мог думать только о постели и гадать, где решила спать часть моего наследства. Хотя я не считал себя ханжой и, строго говоря, не был девственником (разве что почетным, поскольку мое воздержание уже слишком затянулось, и я, можно сказать, вновь обрел невинность), мысль о том, чтобы спустя несколько часов после знакомства (или даже спустя несколько месяцев) залечь в койку со стриптизеркой из «Канонирского клуба», повергала меня в оцепенение. С другой стороны, отказать женщине – тем более, обладающей такой безудержной силой, – дело очень трудное, и тут требуется тонкий подход, а у меня, черт возьми, нет никакого опыта по этой части.

Кроме того, Герти оказалась прирожденной стряпухой и приготовила обед, какого я не едал уже долгие годы, а то и сроду. Основу его составляли салат и отбивные с картошкой и брокколи, но многочисленные приправы превратили эту нехитрую снедь в манну небесную, которую я уплетал за обе щеки.

Чтобы не вкушать в молчании и отвлечься от своих страхов, за трапезой я спросил Герти, что она думает об убийстве дядюшки Мэтта и подозревает ли кого-нибудь в этом злодеянии.

– Никого, – был ответ. – Никто никого не видел, никто ничего не слышал. Меня тогда не было дома. Никаких свидетелей.

– Прошло почти две недели, – сказал я. – Полагаю, полиция в тупике?

– Легавые, – пренебрежительно ответила она и передернула плечами, словно говоря: «Чего ты от них хочешь?»

Я чувствовал, что обязан выказать интерес и участие по поводу смерти родственника, оставившего мне триста тысяч долларов, но не мог сосредоточиться на этой теме, пока Герти с жадностью уписывала отбивную. Тем не менее, мне удалось поддержать разговор, спросив:

– Как вы думаете, может, это дело рук человека, которого он кинул? Ну, месть и все такое.

– Мэтт ушел на покой много лет назад, – ответила Герти, набивая рот салатом.

– А если это кто-то из прошлого? – не унимался я. – Человек, который в конце концов настиг дядьку?

Она подняла руку, призывая меня к терпению, прожевала и проглотила салат, опустила руку и спросила:

– Ты имеешь в виду жертву мошенничества? Кого-нибудь, обманутого два десятка лет назад?

– Возможно, – ответил я.

– Забудь об этом, милок, – сказала Герти. – Если простофиля спохватится, пока ты поблизости, он еще может потревожить тебя. Но по прошествии времени – ни за что. Особенность олухов в том, что они – олухи.

Они просто идут домой и сокрушаются по поводу своей горькой доли. Олухи не выслеживают кидал и не мочат их.

Я почувствовал, что краснею. Она настолько точно обрисовала мне меня самого, что я оцарапал вилкой с картошкой верхнюю губу.

Тем временем Герти предалась воспоминаниям:

– Именно так всегда говорил профессор Килрой: «Олух, он и есть олух».

Это было его жизненное кредо.

– Какой профессор?

– Килрой. Многолетний деловой партнер Мэтта.

– А где он сейчас?

Герти передернула плечами.

– Ума не приложу. Может, в Бразилии. В чем дело? Тебе не нравится еда?

– спросила она, заметив, что я положил вилку.

– Я сыт. Все очень вкусно, но я уже наелся.

– Ну и едок, – презрительно бросила Герти. – И чего я, спрашивается, возилась?

На десерт она подала мне нектар, отдаленно напоминающий кофе, а потом я поплелся в гостиную и сел в свое кресло для чтения, где и провел следующий час, сонно переваривая пищу, вяло прогоняя прочь мысли о том, какие события ждут меня нынче ночью, и держа перед носом перевернутую вверх ногами утреннюю «Таймс».

Так я и сидел до четверти восьмого, пока передо мной снова не предстала Герти в своем черном пиджаке и с дорогой кожаной сумочкой на левой руке.

– Прогуляйся немного, – велела она. – Заодно проводишь меня до метро.

Я растерянно посмотрел на нее снизу вверх и спросил:

– Куда вы?

– Домой, – объявила Герти. – Думаешь, мне делать нечего, кроме как слоняться по твоей квартире?

И тут меня охватило такое чувство облегчения, что я едва не подбросил в воздух свою «Таймс». Я не гаркнул «гип-гип ура!» лишь из боязни обидеть Герти. Как-никак, новость и впрямь была приятная: все-таки Герти уходит.

Все-таки она считает своим домом какое-то другое место. Все-таки не собирается остаться здесь навеки, будто Бартлеби.

Я расплылся в улыбке и сказал:

– С удовольствием провожу вас, Герти.

После чего сложил газету, выбрался из кресла, накинул пиджак, и мы вышли из квартиры.

Шагая по тротуару рядом с Герти, я ощущал какое-то странное спокойствие, хотя, пока мы спускались по лестнице, я боялся, что на улице буду испытывать чувство неловкости. В дружелюбном молчании мы дошли до Восьмой авеню, а потом двинулись на север и добрались до Двадцать третьей улицы, где была станция подземки и где я с большим опозданием (вероятно, я уже упоминал о том, что слово «опоздание» как нельзя более емко выражает особенности моего жизненного пути) догадался предложить Герти денег на такси.