Огненная проповедь - Франческа Хейг

— Те, кто швырялся в нас камнями, когда мы проходили мимо школы? Ведь я сама обрабатывала рану, когда Ник чуть не выбил тебе булыжником глаз. Кто вытрет тебе кровь, когда меня не будет рядом?

— До тебя все никак не дойдет, да? — Зак улыбнулся. Я впервые видела его столь спокойным. — В меня кидали камнями из-за тебя. Потому что ты превратила нашу жизнь в ярмарку уродов. Больше никто и никогда не швырнет в меня камень.

Было даже приятно наконец-то откровенно поговорить с ним после долгих лет недомолвок. В те несколько дней перед моим изгнанием

мы чувствовали себя друг с другом намного свободней, чем все предыдущие годы.

— Ты это предвидела? — спросил он ночью после того, как мы улеглись и задули свечу.

— Я видела клеймо, чувствовала ожог.

— Но ты не знала, что я объявлю себя омегой?

— Я не видела всю картину — только то, чем все закончится. Что клеймо поставят мне.

— Но ведь заклеймить могли и меня, если бы ты не призналась.

— Может быть. — Я пошевелилась. Приходилось лежать на спине, чтобы не потревожить ожог подушкой. — В моих видениях всегда клеймили именно меня.

Означало ли это, что промолчать мне бы в любом случае не удалось? Был ли Зак уверен, что я действительно признаюсь? И что случилось бы, не открой я правду?

Я ушла из дома на следующее утро. Меня не удивила едва замаскированная радость брата, но опечалила поспешность, с которой, тщательно отводя глаза, попрощалась мать. Все четыре дня после клеймения она избегала смотреть мне в лицо. Последний раз подняла на меня взор, когда я пробралась к ней в комнату, чтобы разглядеть в зеркальце метку на лбу. Ожог еще не сошел, кожа пузырилась, но, несмотря на воспаление, клеймо проступало очень четко. Я вспомнила слова советника и повторила про себя: «Это то, что я есть». Я не решилась дотронуться до свежей раны, лишь обвела пальцем контур, не прикасаясь к коже: незамкнутый круг, подобный перевернутой подкове с короткими горизонтальными линиями на концах.

— Это то, что я есть, — повторила я вслух.

Меня саму удивило облегчение, с которым я покидала отчий дом. Хотя лоб болел, хотя мать торопливо сунула мне в руки сверток со снедью, когда я потянулась обнять ее на прощание, я чувствовала облегчение — больше не надо было постоянно держать себя в руках после всех этих лет осторожности. Я чуть не рассмеялась, когда Зак сказал на прощанье:

— Береги себя.

— Ты имеешь в виду «береги меня»?

В отличие от матери он смотрел открыто, не отводя глаз от моей метки:

— Да.

Наверное, впервые за долгие годы мы были абсолютно честны друг с другом.

Конечно же, я расплакалась. За свои тринадцать лет я ни разу не расставалась с семьей. Только когда Зак уезжал на один день за Алисой. Наверное, лучше бы меня заклеймили в младенчестве. Я бы выросла в поселении омег, не зная своей семьи, своего близнеца. Возможно, я подружилась бы с кем-нибудь, ведь у меня, кроме Зака, не было никаких приятелей. Я даже не знала, что значит иметь друзей. По крайней мере мне больше не придется скрывать от окружающих свою сущность.

Я ошибалась. На окраине мне повстречалась ватага сверстников из деревни. Я их знала, хотя мы с братом не ходили в школу, но поначалу, пока наша пара не стала привлекать к себе пристальное внимание, мы даже вместе. Зак всегда вел себя вызывающе и утверждал, что поколотит каждого, кто скажет, что он не альфа. Но родители просто велели своим детям держаться подальше от неразделенных близнецов, и мы остались только вдвоём, а злость брата из-за того, что мы живем в изоляции от общества, росла день ото дня.

До меня донеслись смех и крики, а затем я увидела четверых ребят: трех мальчиков и девочку. Они ехали на паре забавных неуклюжих старых осликов, попеременно обгоняя друг друга. Я думала, что дети, по обыкновению, не обратят на меня внимания. Однако слухи по деревне распространились быстро, и сейчас, подъехав и увидев меня с клеймом на лбу, взволнованные дети смогли убедиться в их правдивости. Они окружили меня, молча и с нескрываемым отвращением разглядывая метку омеги.

Первым заговорил Ник, самый высокий мальчик:

— Видимо, Зак теперь сможет ходить в школу.

Он не разговаривал с нами обоими уже несколько лет, если не считать оскорблений, но, похоже, мое клеймо вернуло Заку расположение Ника.

Другой парень подхватил:

— Таким, как ты, тут не место.

— Уже ухожу. — Я попыталась вырваться, но Ник преградил путь и пихнул меня к другим, которые в свою очередь тоже меня оттолкнули. Удары посыпались со всех сторон. Я уронила котомку и прикрыла ожог на лбу. Мальчишки толкали меня, швыряя по кругу, насмехаясь и приговаривая:

— Уродина!

— Тупичка!

— Отброска!

Не убирая рук от лица, я прошептала девочке, которая жила с нами по соседству:

— Пожалуйста, Рут, останови их!

Та потянулась, и на секунду мне показалось, что она сейчас возьмет меня за руку, но вместо этого Рут нагнулась, подняла мою флягу и вылила воду на песчаную землю перед осликом, который попытался хлебнуть.

— Вода из колодца только для альф. Ты слишком долго отравляла его своим нечистым ртом, уродка.

Я дождалась, когда они, не оглядываясь, уйдут, собрала с земли пожитки и спустилась к реке. Опустошив флягу, Рут поступила не слишком жестоко — солоноватая и теплая вода из реки вполне подходила для питья. Наклонившись, я набрала воду. Понятно, почему Рут так поступила: в глазах всех альф и, возможно, даже собственной матери я выглядела отъявленной лгуньей, обманом задержавшейся среди них.

Остальное время я старалась не выходить на дорогу, а пробиралась вдоль берега. Я повязала на голову платок и каждый раз вздрагивала, когда он сползал на лоб и задевал клеймо. Завидев фермершу, гнавшую коз на водопой, я склонила голову и тихо прошмыгнула мимо. Я не притормозила, когда добралась до ущелья, ведущего к зернохранилищам, а даже ускорила шаг, двигаясь дальше на юг.

По словам Зака, у них ушло полдня, чтобы на телеге добраться до поселения омег, где жила Алиса. Я шла пешком, избегала открытых дорог, да и шаги отдавались пульсирующей болью в голове, поэтому путь занял почти три дня. Я по нескольку раз останавливалась, чтобы промыть ожог в реке и съесть кусочек хлеба из котомки, которую собрала мне мама. Спала я на берегу, мысленно благословляя лето за теплые ночи.

На третье утро я вышла на тракт, который сворачивал и поднимался от реки к долине. Теперь люди пугали меня по другой причине: я ступила на территорию омег.

Окрестности изменились. Альфы всегда занимали лучшие земли. Деревня, где я выросла, располагалась в долине, пригодной для земледелия — каждый год зимой река разливалась, оставляя по весне толстый слой плодородного ила. Здесь же, на высокогорье, ничто не препятствовало изнуряющим солнечным лучам, которые выжигали каменистую почву. Пробившаяся местами трава выглядела сухой и бесцветной. Обочины заросли колючим кустарником, ветки заткала паутина, над землей стелился липкий густой туман. Другую странность я заметила, когда мне понадобилось снова наполнить флягу: в первый раз в жизни я не слышала реки, звуки которой всегда сопровождали мою жизнь — плеск высоких волн во время зимнего разлива, жужжание насекомых над летней стоячей водой. Река всегда служила для меня точкой отсчета, по ней я ориентировалась на местности — вверх по течению, то есть на севере, располагалось ущелье с силосными башнями, где мы с Заком проверяли друг друга на смелость. Дальше вверх по течению стоял Уиндхем, наш крупнейший город, где заседал Синедрион. Я никогда не заходила так далеко, но слышала истории об огромных размерах и богатстве Уиндхема. Вниз по течению располагались густонаселенные деревни и обширные поля. Отец несколько раз брал нас с собой в Хавен, ярмарочный городок в дне пути от нашего села — самое дальнее мое путешествие. После Хавена мелкие пороги уводили реку в неизведанные просторы. Сейчас, на территории омег, я все еще могла ориентироваться: интуитивно знала направление, как иногда некоторые эмоции и события. Но вдали от реки я почувствовала себя отрезанной от чего-то привычного, поэтому настороженно озирала неизвестную местность.