История Золушки - Мах Макс

Отбивая очередную атаку итальянца, Кира успела развернуть свой истребитель прямо ему в лоб. Но вражина тоже не сопляк – лобовой не принял, а резко взмыл почти вертикально вверх, выполнив практически идеальный хаммерхед[20]. Кира, естественно, рванула вдогон и неожиданно оказалась всего в нескольких десятках метров позади и сбоку от карабкающегося в жестокое небо итальянца. Совсем рядом, настолько близко, что отчетливо видела нижнюю часть фюзеляжа и красную молнию в круге на чужих плоскостях, но выстрелить сначала не успела, зависнув на месте на пару критически важных секунд, а потом уже не смогла.

И вот оба они, Кирин Ла-5 и вражеский макки, лезут вверх, но уже не один за другим, а как бы параллельно, хотя и с разницей по высоте, а скорость падает, и тут уж не столько от тебя зависит, что случится потом, сколько от техники и везения. Хрен его знает, кто первым сорвется в штопор. Что же делать дальше, думает Кира, лихорадочно перебирая варианты. Как изловчиться и дать по сукину сыну очередь? Но ведь и итальянский летчик – мать его за ногу! – думает о том же самом, потому что оба они истребители, читай охотники, если кому так нравится, или гладиаторы, или просто убийцы, если говорить начистоту. И оба хорошо понимают: кто свалится без скорости первым, тот и будет убит.

А «лавочкин» уже качается из-за малой скорости. Он на пределе. И Кира давит левой рукой на секторы газа и шага винта, а сама не сводит взгляда с «макки» и видит, как закачался вдруг итальянский истребитель – скорость потеряна! – и в тот же миг сваливается вниз, в пикирование. И Кира готова уже торжествовать: в упор, мол, расстреляю гада. Но машина не слушается, вздрагивает, вот-вот сорвется в штопор. И вместо того, чтобы развалить противника убийственным с такой дистанции огнем двух двадцатимиллиметровых пушек, Кира плавно переводит ее в пикирование, но враг быстро уходит, дистанция увеличивается, и его уже не догнать.

Однако в тот краткий миг, когда они снова оказались «лицом к лицу» на встречных курсах, Кира на миг действительно видит лицо итальянца, в шлемофоне, без очков, и взгляды их встречаются, чтобы сразу же разойтись. Но мгновенное впечатление от этой встречи остается, как моментальная фотография, буквально выжженная ярким солнцем и кипящим в крови адреналином на серой поверхности Кириного мозга, который занят в этот момент совсем другим.

Объяснить, что Кира тогда почувствовала, невозможно. Нет таких слов. Ее понял бы, вероятно, волк, промахнувшийся по оленю. А нормальным людям такое не дано и не надо. Она дала – «для порядка» – длинную очередь вдогон, но, увы, безрезультатно. Выходило, что они с итальянцем только посмотрели друг на друга и чинно разошлись. Такого не должно было случиться, ведь в маневре Кира получила явное преимущество, однако реализовать его не сумела. А, кроме того, оторвалась от ведомого, потеряв того где-то на подъеме, и осталась одна.

Она в последний раз посмотрела вслед уходящему «макки» и, развернувшись, на максимальной скорости пустилась догонять своих.

Глава 3

Будильник, сука – убийца девичьих снов. Зазвонил, как водится, не вовремя и звонил, звонил… А Кира после двух дней «в седле» устала так, что и восемь часов сна показались ей каплей в море. Но если труба зовет… Она поднялась с постели только из чувства долга, да еще, быть может, из-за ощущения смутной тревоги, которое давно – еще в детстве – научилась принимать всерьез. Мать, бывало, говорила о таком – вещует, де, сердце, и возможно, права была покойница. Кержачки, которые умом не тронулись или в оборотни не подались, – все ведьмы. Такой и Кира уродилась. Чего не знала, всегда угадывала. И в то утро тоже почуяла – «оно!». Соскребла себя с койки. Умылась, прихорошилась, в смысле причесалась, надела старенькую и порядком вылинявшую винтажную тужурку довоенного покроя, но с актуальными знаками различия, и повязала шейный платок. Нацепила темные очки, чтобы скрыть нездоровую красноту глаз, вышла на веранду, тянувшуюся вдоль всего фасада, и огляделась, узнавая привычную суету. Все-таки не тревога, скорее, праздник.

«Гости приехали!»

– Кого это к нам ветром занесло? – спросила, закуривая и стараясь не косить глазом на соседа.

– А черт их знает, папуасов, командир! – Львов сидел в старом плетеном кресле, положив ноги в войлочных тапочках на перила, читал книжку, курил. Казался умиротворенным.

«И ведь как специально!»

«Таких совпадений не бывает!» – подумала она в то свое первое утро в полку, обнаружив, кто является ее соседом по коттеджу. Но и подозревать «заговор и коварство», тем более «коварство и любовь» было вроде бы не с чего. Приходилось принимать как есть: жизнь ведь, действительно, на то и жизнь, чтобы никто не заскучал.

– Что читаете? – все-таки не удержалась, посмотрела на поручика, мазнула быстрым взглядом по небезупречному, но скорее приятному, чем наоборот, профилю, привычно «споткнувшись» о шрам на нижней челюсти.

– «Основы метафизики нравственности», – Львов не выпендривался, он действительно читал Канта.

«Безумие какое-то!» – застонала мысленно Кира, готовая заорать, но при этом твердо знавшая, что никогда этого не сделает.

– И как вам? – спросила вслух, стараясь казаться равнодушной.

– Сказать, что божественно? Так не поверите же.

– По-моему, скукочища, – пожала плечами Кира, вспомнив кантовскую заумь про категорический императив и автономную этику.

– В переводе читали?

– Нет, – зло усмехнулась Кира, которую Львов временами доводил до белого каления, – наслаждалась подлинником.

– Значит, вы, командир, женщина не только умная, но и образованная, что, учитывая все прочие ваши достоинства…

– Хотите на гауптвахту, Яков Иванович? – прищурилась Кира. – Ненадолго. Денька на три, пока не распогодится. – Глянула она на обложенное облаками небо. – Как думаете?

– Я к вам с разговорами не приставал, командир, – Львов демонстративно открыл книгу и уперся взглядом в текст.

«Это точно, сама пришла…»

Следовало признать, Яков Иванович к ней действительно не приставал. Не увивался, не донимал ухаживаниями, даже в друзья не навязывался. Несколько отчужден, постоянно удерживая некую одному ему ведомую дистанцию, холодно корректен… Пожалуй, что так. Безупречно вежлив и чуть суховат.

Ни взглядом, ни жестом, тем более словом своего интереса к ней не выдавал, хотя и равнодушным не казался тоже. Стоило Кире заговорить, сразу же откликался, словно только того и ждал. Впрочем, порой его реплики граничили с оскорблением, однако вот что любопытно – обижаться на него совершенно не хотелось. То есть Кира злилась на него порой, но вот в обиду, что характерно, ее злость не переходила. Так и жили, вернее, служили. Вроде бы вместе, но каждый порознь, пусть существовать наособицу в таком тесном мирке, каким на самом деле является боевая эскадрилья, замучаешься осуществлять. Все равно где-то как-то, но пересекались. Не в быту, так по службе. Не на земле, так уж, верно, в воздухе.

Львов обычно ходил в одном с Кирой звене – ведущим первой пары. Это не она так решила, само собой сложилось. Яков и с покойным капитаном Федоровым летал, так отчего бы и не с ней? Но если так, приходилось терпеть его в опасной близости к своему личному пространству, – где-то чуть впереди уступом влево – притом, что угроза, если и существовала, то исключительно ее гордости. В бою, а за месяц с гаком пришлось схватиться с «окаянцами» не раз и не два, Львов был не просто надежен, он оказался незаменим. Легок, быстр, хладнокровен и, что самое важное, всегда возникал там, где нужен, словно мысли читает или намерения противника знает наперед.

«Наш пострел везде поспел…»

Ну, где-то так, на круг, и выходило. Успевал и был притом необычайно полезен, если не сказать большего. Вот и Кирину задницу, к примеру, спас в паре случаев от «несанкционированного проникновения» самым обыденным способом, оказавшись в нужное время в нужном месте. Даже «тандерболт» один между делом в сопки уронил. А вот Кира за все время только бомбер канадский подпалила, но и тот – ушлепок – ушел в вечер, «в сиреневый туман», и один бог знает, чем там с ним дело кончилось.