Однажды в Америке - Гарри Грей

В этот момент Долорес обдала меня холодным взглядом и повернулась спиной. Мне стало не по себе. Если бы я только мог куда-нибудь исчезнуть вместе со своей грязью и поношенной одеждой. Если бы я мог провалиться сквозь тротуар!

Меня охватило отчаяние. Жизнь была дерьмом. Что толку жить? У меня в горле застрял ком. Огромным усилием удалось сдержать слезы. Я испытывал к себе позорную жалость. Сам не заметив как, я отделился от всей компании. Я бесцельно побрел по улице, чувствуя себя мрачным и униженным, полный сожаления к самому себе. Я прошел весь путь до вест-сайдских доков. Я увидел темную, холодную, блестящую воду Гудзона. Потом я направился в Чайнатаун. Так я бродил несколько часов. Стало уже поздно. Я был усталым, голодным и несчастным.

Я обнаружил себя под грохочущей подвесной дорогой. Это был район Бауэри. На улице валялись или бродили, пошатываясь, пьяные. Я подумал о Трубе, ловко и хладнокровно обшаривающем карманы пьяного. Это хорошая идея. Я тоже ограблю пьяного. Если он станет выступать, у меня есть нож.

Я внимательно оглядел всю улицу и переметнулся на другую сторону дороги. Я перевернул лежавшего навзничь дурно пахнущего пьяного и обыскал его карманы. Они были пусты. Даже ботинки с него уже сняли. Тогда я вспомнил замечание опытного Трубы: «Кто лежит в отключке у подъезда, тот всегда уже обчищен. С таких даже пенни не возьмешь. Бери тех, кто еще держится на ногах».

Как шакал, я пустился вслед за большим пьянчугой, который шаткой походкой брел по улице. Меня колотила дрожь: я был возбужден. Может, у него найдется толстая пачка зелени? Он тяжело привалился к стене. В этот момент, откуда ни возьмись, на него накинулся сутулый пожилой мужчина. Я был слишком поражен, чтобы что-то сделать. Я только в изумлении смотрел со стороны. Сутулый быстро и умело обыскал упавшего пьянчугу. Он что-то нашел и положил к себе в карман. Потом ловко стянул с него ботинки и бросился бежать, чтобы продать их на рынке краденого на Байард-стрит. Меня облапошили. Я почувствовал разочарование и презрение к себе. Этот пьяница должен был стать моим. Я первый его увидел. Вот так поступают все люди. Они тащат, тащат вещи прямо у тебя из-под носа. Я поклялся, что больше этого не повторится. Я был зол на себя.

— Ты шмак, — сказал я себе, — ты должен грабить, и грабить быстро, или тебя опередят другие. Наплюй на всех; грабь, грабь и грабь.

Ко мне снова вернулось чувство тоски и обиды. Весь мир был дерьмо. Все и вся против меня. Вдруг кто-то резко ударил меня дубинкой по спине. Вверх и вниз по позвоночнику побежала острая боль. Я потерял над собой контроль. Я напустил в штаны.

Полицейский прорычал:

— Какого черта ты тут делаешь в такое время? Проваливай отсюда, мозгляк, пока я не огрел тебя еще раз.

Как побитая, шелудивая, никому не нужная дворняжка, я поплелся по пустынным улицам в сторону дома.

Глава 5

Президентом избрали Уилсона. Мы, как всегда, отпраздновали выборы самым большим костром в Ист-Сайде. Еще некоторое время я продолжал учиться в суповой школе. Потом я отправился к О’Брайену и потребовал у него свой аттестат, который он неохотно мне отдал.

Несколько недель я ходил по улицам в поисках работы. Наконец я нашел место помощника в передвижной прачечной, за четыре с половиной доллара в неделю.

В первое время мне пришлось несладко. Работа начиналась в шесть утра. Мы с водителем до отказа загружали фургон тяжелыми влажными тюками. На протяжении целого дня мы делали остановки, с трудом взбирались вверх по лестницам, волоча чистое белье, а обратно уносили грязное. Это была тяжкая и нудная работа. У меня болели ноги, спина, каждый мускул в теле. Зима выдалась суровой, с дождем, снегом и холодным ветром, но на работе я постоянно ходил в поту.

Водитель получал комиссионные. Он был жаден и неправдоподобно вынослив. Мы тратили десять минут на сандвич. Это заменяло нам обеденный перерыв. Потом мы начинали снова и работали до позднего вечера. После скудного ужина я молча падал в холодную постель, чувствуя, что у меня нет сил сделать ни одного лишнего движения. Ночью мне снилось, что я хожу с тяжелыми мокрыми тюками, привязанными к каждой ноге, и еще один тюк качается у меня на голове. Я просыпался на рассвете застывший и голодный, с болью во всем теле, тоскливо думая о своей несчастной жизни и наполняясь горечью и злобой. Я старался подбодрить себя руганью. Я крыл сначала водителя, потом хозяина, потом всех подряд. Четырех с половиной долларов, которые я приносил матери каждую субботу, приплетаясь домой в десять часов вечера, едва хватало на скромную еду.

Мой старик все больше и больше времени проводил в синагоге. Его лицо и борода становились все белее и белее. Приступы кашля продолжались все дольше и дольше. Проходили месяцы, и мы все больше должали за квартиру. Жизнь мамы и наша была полна горечи. Но худшее оказалось еще впереди.

Нам пришло угрожающее извещение о «выселении». Потом явился невозмутимый судебный исполнитель со своими людьми. Нас выбросили на уличную стужу — весь наш жалкий, переломанный скарб свалили в одну кучу на тротуар, на глазах у безжалостного мира. Мы стояли, а суетливая жизнь Ист-Сайда все так же безразлично текла вокруг нас и нашей кучи.

Похоже, ни приятели моего отца, завсегдатаи синагоги, ни его молитвы, ни сам рабби — никто и ничто не собирались нам помогать. Старика в тот же день увезли на «скорой» в госпиталь Бельвью.

Наконец появился мой товарищ, Большой Макси. Он привел своего дядюшку, и тот поговорил с моей плачущей мамой. Потом дядюшка Макса отправился к местному боссу Таммани. Босс Таммани пришел к нам на выручку. Он отвез нас в квартиру, расположенную ниже по Деланси-стрит. Он заплатил за два месяца арендной платы. Он прислал нам пять бушелей угля и новенькую пузатую печь. Он прислал нам картошки и зелени — запас на две недели. Но мой старик домой уже не вернулся. На следующий день он умер в госпитале от пневмонии.

Дядюшка Макси похоронил отца бесплатно.

Когда все это закончилось, я, оцепенев от безнадежности, вернулся на свою работу, таскать тяжелые тюки.

Как-то раз у прачечной появился представитель от профсоюза водителей грузовиков. Он расспросил несколько шоферов и их помощников об условиях работы.

Мой водитель сказал:

— Все нормально. Дела не так уж плохи.

Несколько других сказали правду. Они настаивали на том, что у нас условия плохие. Я ответил представителю, что нас эксплуатируют; мы работаем больше восьмидесяти часов в неделю. Мой водитель сказал, чтобы я заткнулся. Я слишком много болтаю. Я посмотрел на него презрительно. Представитель записал тех, кто хотел вступить в союз. Мой водитель и еще несколько отказались. Представитель составил контракт на пятидесятичетырехчасовую рабочую неделю с десятипроцентным повышением заработной платы и представил его хозяину. Тот сказал, чтобы он заткнулся и проваливал. Представитель предложил членам союза устроить забастовку.

Я присоединился к пикетчикам. Мой водитель и большинство других предпочли стать штрейкбрехерами. Они смеялись над нами и называли нас паршивыми агитаторами и социалистами. Несколько дней мы околачивались у прачечной. Сквозь линию пикета проходили все кому не лень. Это приводило нас в уныние. Но я пикетировал по четырнадцать часов в сутки.

В один прекрасный день копы, дежурившие возле пикетчиков, куда-то исчезли. Появилась машина, в которой сидело четверо. У них были блестящие значки. Они работали в частном детективном агентстве. Они сказали нам, чтобы мы убирались подальше от прачечной. Они заявили, что забастовка окончена.

Я и еще один пикетчик отказались уходить. Тогда они вырвали у меня и другого забастовщика из рук плакаты и избили нас обоих.

Потом вернулись усмехавшиеся копы и спросили:

— Что случилось? — На их лицах были издевательские улыбки. — Видно, несладко вам пришлось, умники? Ладно, а теперь проваливайте отсюда.

Они заставили нас уйти. Мой водитель и его новый помощник стояли и со смехом смотрели на мой заплывший глаз и кровоточащую рану на голове.

Я спросил:

— Какого черта вы смеетесь?

— Вали отсюда, рвань, пока я тебя не взгрел как следует, — ответил мне шофер.

Я посмотрел на него. Я уже готов был на него наброситься. Но что-то внутри меня все время повторяло: «Работай головой, работай головой, он для тебя слишком большой». Я пошел прочь, думая о том, что вот, стало быть, с чем ты должен иметь дело, если хочешь влачить такую жалкую и никчемную жизнь! Нет, это не для меня. Я сыт по горло. Какого черта! Я что, собираюсь всю жизнь быть работником в передвижной прачечной?

В тот же вечер я встретился с Макси, Патом, Домиником и Косым.

Мы подкараулили моего водителя и его помощника на третьем этаже в доме на Генри-стрит.

Я навсегда расстался со своим прошлым, порезав щеку шофера лезвием автоматического ножа. Я отобрал у него все собранные за день деньги. Потом мы избили водителя и его помощника до бесчувствия. Их лошадь и фургон мы отогнали к пустынному пирсу на Ист-Ривер. Лошадь мы распрягли, а вагон столкнули в воду. Лошадь все время энергично кивала, как будто одобряла наши действия. Потом она ударила копытами о землю и ускакала прочь.