Дредноут - Чери Прист

Почерк Мерси, довольно корявый, поскольку она не так долго училась в школе, чтобы отточить его, был все же вполне разборчив. И вот что вывела ее рука:

Дорогая миссис Генри.

Меня зовут Винита Линч, я медсестра в Робертсоновском госпитале в Ричмонде, штат Вирджиния. С прискорбием сообщаю вам, что ваш сын, Гилберт Генри, умер сегодня днем, 13 февраля 1879 года. Он был хорошим солдатом и милым человеком, он шутил, пока мы пытались спасти его. Он был ранен очень серьезно, но почил с миром. Я оставалась с ним до последней секунды. Он с такой любовью говорил о вас и о своем брате. Его последние мысли были о доме.

Закончив, она запечатала письмо и положила его на ящик рядом с кроватью, чтобы отправить в понедельник, когда прибудет почта.

3

— Спасибо. Спасибо за все, — сказала Мерси Линч Салли.

Она уже раздала все последние «прощай», благо и было-то их немного: другим медсестрам, паре докторов и Полу Форксу, который работал рядом с ней шесть месяцев и все равно догадался бы, почему она уезжает.

Никто не упомянул о ее уходе никому из пациентов. Лучше этого не делать, решила она. Она раньше видела, как уезжают другие женщины, проходя по рядам и получая страстные мольбы, обещания никогда не забывать, а порой и скоропалительные предложения руки и сердца; ничто из вышеперечисленного Мерси не интересовало. Она поняла, наблюдая за приездами и отъездами других работников, что лучше просто буднично уйти — и не вернуться.

Если бы она стала делать какие-нибудь заявления, то получился бы скандал.

А если она просто исчезнет, пройдет, возможно, несколько дней, прежде чем кто-нибудь из прикованных к постели мужчин заметит это. У них свои проблемы, боль отвлекает их от действительности, и отсутствие одной из медсестер мало что значит для большинства. В конечном счете кто-нибудь закатит глаза, поскребет затылок и удивится:

— А что случилось с сестрой Мерси?

И тогда капитан Салли скажет:

— Она уехала. Неделю назад.

Ну, неделю так неделю — и инвалид, услышавший это известие, только пожмет плечами.

Мерси решила, что легче просить прощения, чем разрешения. Они простят ее уход. А могли бы не позволить покинуть их.

Но Салли другая, и она поняла. Понизив голос, хотя никто не маячил поблизости, капитан сказала:

— Я рада, что ты получила документы как вдова и крохи пенсии, выделяемые Союзом. В пути никакие средства не лишни. А их деньги ценнее наших.

— Мэм, если кто-нибудь пришлет за мной сюда, вы дадите им адрес в Уотерфорде? — попросила Мерси.

— Ну конечно же. Так, я ничего не забыла? Ты освободила кровать наверху… и прихватила документы, надеюсь? Мое рекомендательное письмо, в котором говорится, что ты медсестра, одна из нас, поможет тебе на первых порах, но никто не знает, что ждет тебя на Западе.

— Я отправлюсь на юг, — сообщила девушка, — потом вверх по реке и на запад. У меня есть план.

— Как скажешь. Это долгое путешествие, дорогая. Я буду беспокоиться за тебя и молиться.

Мерси обняла начальницу. Потом в последний раз прошла по палате на первом этаже, мимо входа в бальную залу, по коридору, через кухню, на задний двор… так, чтобы никто, кроме персонала, не увидел, что она несет чемодан и большую сумку через плечо с бросающимся в глаза нашитым на ткань красным крестом. Чемодан приехал с ней еще из Вирджинии; другой являлся собственностью госпиталя, и его пришлось оставить. Но сумку Мерси подарила капитан Салли. В нее девушка уложила кое-что из того, что может понадобиться медсестре в любой момент, а также документы, деньги, несколько книжек, письма, карандаши и прочие полезные предметы, благодаря которым она чувствовала себя подготовленной к любым тяготам путешествия.

На обочине у Робертсоновского госпиталя она остановилась, размышляя, с чего же начать — и как. В целом ее планы не простирались за границы того, что она сообщила капитану Салли.

Итак, первое: она направляется в канцелярию Западного Союза.

Клерк за стойкой взял у нее конверт с телеграммой отца, прочел ее, и, пока он изучал штампы, Мерси сказала:

— Мне нужно дать ответ. Написать… шерифу Уилксу, полагаю. Откуда бы эта телеграмма ни прибыла. Я должна сообщить ему, что еду.

Невысокий мужчина в полосатом жилете, разглядывая в пенсне бумагу, ответил:

— Это можно, я помогу вам. И сожалею о случившемся с вашим отцом, — вежливо добавил он.

Он назвал цену, и Мерси заплатила из тех наличных, что выдала ей капитан Салли: выходное пособие плюс премия. С помощью клерка она составила ответ, которому предстояло преодолеть три тысячи миль:

ШЕРИФУ УИЛКСУ: ПОЖАЛУЙСТА СООБЩИТЕ ИЕРЕМИИ СВАКХАММЕРУ ЕГО ДОЧЬ ПРИЕДЕТ К НЕМУ ТЧК ПУТЕШЕСТВИЕ ЗАЙМЕТ НЕСКОЛЬКО НЕДЕЛЬ ТЧК В ПРЕДДВЕРИИ ПРИЕЗДА ПРИШЛЮ ЕЩЕ ТЕЛЕГРАММУ ТЧК

Она не могла придумать, что бы еще добавить, так что просто смотрела, как клерк, переписав послание, положил его в ящик на своем столе. Он объяснил, что телеграфистка сейчас в отлучке, но, когда она вернется, сообщение тут же будет отправлено.

Мерси поблагодарила и вышла, снова оказавшись на улице с сумками в руках и тревогой в сердце: она боялась, что поступает неправильно и что отец все равно наверняка к ее приезду будет уже мертв.

— Но это же приключение, — сказала она себе, не столько веря, сколько пытаясь уцепиться за предлог.

Перебросив ремень сумки через плечо, она сошла с деревянного крыльца конторы Западного Союза — и тут же пришлось отпрянуть назад от спешащего покачивающегося экипажа. Вдалеке закричали, предупреждая о прибытии кого-то в госпиталь; девушка услышала сквозь грохот слово «Робертсон», и у нее защемило сердце.

Ей следует отказаться от этой нелепой миссии.

Ей следует вернуться туда, где она нужна.

Даже если она проделает весь этот путь на Запад, даже если окажется у постели отца, узнают ли они друг друга? Воспоминания о нем за шестнадцать лет размылись до каких-то расплывчатых цветных пятен и рокотания голоса. Когда она думала об отце, даже стараясь отринуть гнев на него, в сознании всплывали лишь широкие плечи, каштановые волосы и крепкие руки, толстые, как бревна. Лица она почти не помнила — помнила только, как царапалась отцовская щетина, когда малышка-дочка терлась щечкой о его щеку.

Что ж, может быть. Может быть, она узнает его.

Но узнает ли он ее? Между той крохой и медсестрой из Робертсона пролегла целая жизнь. Она выросла на несколько футов, став, как стыдливо говорится, «довольно высокой» для женщины, и ее пшеничные кудри потемнели, приобретя оттенок неотшлифованного золота и утратив солнечное сияние детства. Гибкость периода становления уступила место крепкой фигуре, вполне годящейся для работы на ферме или в госпитале. Сейчас Мерси никто не назвал бы изящной — если она вообще когда-нибудь была такой.