Ринама Волокоса, или История Государства Лимонного - Марина Соколова

10

Вместе с мамой Ринама объездила чуть ли не все республики огромного ксегенского государства. Страна занимала шестую часть планеты, и на её разнообразной территории разные люди жили по-разному. И всё же повсюду потихоньку текла узнаваемая устоявшаяся ксегенская жизнь, в которой Ринама чувствовала себя, как дома. Правда, в некоторых местах ей напоминали, что она приехала в гости; например, в Катрибилпе, которая присоединилась к ксегенскому государству перед второй мировой войной и не ощущала себя вполне ксегенской. На протяжении лунной истории Катрибилпа то входила в состав Лимонии, то выходила из неё. Коренные жители редко жили независимо, чаще всего они являлись чьим-нибудь придатком. Поэтому Катрибилпа была населена разными народностями, к которым аборигены относились настороженно, оберегая чистоту катрибилпийской крови и катрибилпийского языка. Тем не менее в Катрибилпе тоже были смешанные браки, но совсем немного, особенно по сравнению с Каубом. Как правило, байернаджазцы с удовольствием женились на водяных девушках, которые тоже охотно вступали в смешанные браки, потому что надо было выходить замуж, а по статистике на десять водяных девчонок приходилось девять водяных ребят. Ещё меньше в Катрибилпе было вывесок на водяном языке, на что ксегенская власть смотрела сквозь пальцы. Вообще она явно ослабила вожжи в этом привилегированном крае, не мешая катрибилпийцам обеспечивать себя продуктами и товарами. Те лимонцы, которым ксегенская власть очень сильно мешала, приезжали в Катрибилпу отовариваться. Коренные жители с большим трудом скрывали неприязнь к приезжим согражданам, отворачиваясь от людей, говоривших на чужом языке.

Ринама с клокочущим возмущением относилась к националистам; они были чужие, а все остальные лимонцы – свои, близкие, понятные. Среди близких и понятных байернаджазцев было немало сексуально озабоченных хулиганов, которые доставляли Ринаме много беспокойства и неудобств. После окончания средней школы девушка убежала от них в Водяную республику, где неустанно гонялась за синей птицей счастья. Со второй попытки Ринама обосновалась в столице Водяной республики и всего ксегенского государства – непреодолимо притягательной и совершенно невозможной Совкме. От всех других городов Лимонии столица отличалась невероятными размерами. В ней всё было громадно: дома, проспекты, парки, в которых копошились человеческие муравейники, от которых отбивались отдельные особи, терявшиеся в необъятных столичных просторах. Совковые особи сновали вперёд и назад, сталкивались друг с другом; как муравьи, узнавали «своих» по запаху; однозапаховые кучковались, а разнозапаховые разбегались в разные стороны.

Когда Ринама приехала в столицу в первый раз, её острому обонянию все совковые запахи показались чужими. Она с треском провалилась на первом и главном вступительном экзамене в Институт иностранных языков. Она не сдала цинафрийский язык; и в этом не было ничего удивительного, так как от абитуриентов требовалось абсолютное знание чужого языка. Огорчённая, но не сдавшаяся девушка возмечтала о том, чтобы чужие совковые запахи стали ей родными. (Как всегда, она добилась своего, хотя покорение Совкмы продолжается до сих пор, потому что этот город непобедим). Вторую попытку Ринама предприняла через год, и она оказалась успешной. Настойчивая и скрупулёзная работа под руководством опытного репетитора ейверского происхождения – обаятельной и очаровательной Ребекки Ивановны – наконец увенчалась успехом – и Ринама поступила на цинафрийский факультет Совкового Педагогического института. Она сняла комнату в коммунальной квартире в самом центре Совкмы – в Рушниковом переулке – и приступила к дегустации совковых запахов. Очень скоро выяснилось, что все запахи были родные, ксегенские, только со своеобразными столичными нюансами. Ринама шарахалась от запахов алкоголя, никотина и мужского пота; зато, как бабочка, летела на соблазнительные запахи тонких духов под цинафрийскими названиями «Папийон», «Клима» и «Шанель». Кроме того, её привлекали насыщенные запахи неуёмной рушниковой толпы и знаменитых столичных театров; головокружительные запахи совковых парков и танцплощадок; вкусные запахи кафе, кулинарий и магазинов; пресные запахи библиотек и кинотеатров. Способная девушка везде успевала и при этом была на хорошем счету в институте. В Совкме она ела и одевалась ещё лучше, чем в Каубе, потому что в столице было всё на любой вкус; но Ринаме не нужно было всё, а только то, что ей больше всего нравилось. Она получала то, что хотела, с помощью неиссякаемой энергии, которую щедро растрачивала в немеренных совковых очередях; а также с помощью неиссякаемых денег, которыми её снабжала классическая мама, вернувшаяся на море в качестве пассажирского помощника капитана. Однако на первое место девушка ставила помощь друзей, которых в неистощимой столице было видимо-невидимо. Ринама чувствовала себя в Совкме, как у себя дома, – в своём родном Каубе. Повсюду была Родина, родные ксегенские люди-добропорядочные, отзывчивые, сердобольные. С их помощью Ринама поселилась в тихой коммунальной квартире с интеллигентными соседями, которые тоже стали её друзьями. Но больше всего друзей она нашла в родном институте. Педагогический институт был большой, состоял из пятнадцати факультетов, разбросанных по всей Совкме. Они различались по профилю и по профессионализму. Цинафрийский факультет был одним из лучших, а может быть, самым лучшим. Его профессиональный и человеческий уровень определялся уровнем преподавательского состава. На факультете работали высокоинтеллигентные люди; каждый из преподавателей был, как минимум, интересной личностью. Им удалось создать атмосферу трудового соперничества, свободы самовыражения, взаимного уважения, почитания таланта и красоты. Половина преподавателей цинафрийского языка относилась к водяной нации, другая половина – к ейверской; и в этом не было ничего удивительного, во-первых, потому, что республика была водяная, а во-вторых, потому, что ейверы в ней обжили лучшие места. В политику эту многострадальную нацию не пускали (вероятно, сказывался линтасский синдром), на фабрики и в колхозы она сама не шла (вероятно, чуралась тяжёлого физического труда), а вот около заграницы ейверов было очень много. Дело в том, что цинафрийский факультет находился очень близко к загранице, и все преподаватели и студенты были выездными. Они ездили в Цинафрю и в цинафроговорящие страны, в то время как цинафрийцы приезжали к ним на факультет. А заграница – это деньги, это «тряпки», это перспектива. Жившие по дарвиновскому закону ейверы зарабатывали широкую жизненную перспективу трудом, талантом, жизнеспособностью, национальной круговой порукой. Они легко просачивались сквозь разрозненных водяных – всё дальше и дальше, за самую далёкую границу – и оседали там навсегда.

11

Ринама пережила на факультете первый массовый исход ейверов в страны обетованные. Это был апогей «холодной войны». Победа всё больше склонялась на сторону противника, опиравшегося на ксегенских диссидентов. Про них Ринама впервые узнала на факультете, а потом прочла в официальном справочнике. Оказалось, что в Лимонии есть люди, которые не приемлют ксегенскую власть, и этих диссидентов очень мало. Власть с ними борется и в наказание высылает за границу; диссиденты сопротивляются изо всех сил и иногда в знак протеста сами туда уезжают, если, конечно, прорываются сквозь «железный занавес». В это же время Ринама впервые познакомилась с «самиздатом», где печатались диссидентские авторы. Она не заметила большой разницы между диссидентским и ксегенским литературным творчеством и пришла к выводу, что диссиденты – такая ксегенская каста, которая по разным причинам не нравится ксегенской власти. Впрочем, Ринама не долго читала нелегальную литературу, потому что признанные властью писатели и поэты ей нравились больше. Её родные факультетские ейверы, сбежавшие в другие страны, не были диссидентами; они были «колбасниками». Так в народе называли лимонцев, прорвавших «железный занавес» в поисках «манны небесной». В массовой эмиграции семидесятых годов XX века преобладала ейверская нация, внемлющая зову предков. Он раздавался из молодого ейверского государства Зальрии, появившегося, кстати, при поддержке всемогущей Лимонии. Зальрии нуждался в ейверских гражданах, а они были разбросаны по всей Луне; но больше всего ейверов проживало в Акимере и в Лимонии. Зальриийские власти развернули пропаганду по всему антилимонному фронту, чтобы выудить из ксегенского государства как можно больше потенциальных соотечественников. Им помогали акимерзкие власти, которые взяли Зальрии под своё покровительство – в качестве «холодного орудия» в беспощадной «холодной войне». Кроме «холодных» боевых действий, ейверское государство вело «горячие» боевые действия против бараев, стремившихся вернуть отобранные у них земли. Для защиты отвоёванной территории Зальрии нуждался в пушечном мясе, которое в большом количестве проживало в ксегенском государстве. Это «мясо» со всех ног бросилось на штурм «железного занавеса», протискиваясь в пропагандистский проём, который капиталисты прорубили в Лимонию. К ейверам присоединились «колбасники» других национальностей, разбежавшиеся по белу свету в поисках мясной колбасы, коньячных конфет и продажных женщин. Среди искателей капиталистических приключений затесались преподаватели и студенты цинафрийского факультета. Они все были ейверами и ринамиными друзьями. Их было немало, во-первых, потому, что у Ринамы было много друзей, а во-вторых, потому, что на факультете было много ейверов, которые, как рыбаки, видят друг друга издалека. Напрашивается вопрос: как высокоразвитые ринамины друзья превратились в зальриийское пушечное мясо? А они в него и не превращались, потому что никто из них не поехал на родину предков. В Лимонии эти люди имели всё, кроме высокого уровня жизни. Вместо того чтобы ждать у моря погоды, они отправились по течению капиталистической пропаганды в богатые страны за лёгкой и красивой жизнью. Сквозь призму пропаганды эти государственные иждивенцы смогли разглядеть только блестящую импортную упаковку, которая слепила им глаза. Они обижались на родное ксегенское государство, как дети обижаются на родителей за то, что те их кормят не конфетами в красивых обёртках, а манной кашей и рыбьим жиром. Впрочем, для большинства ейверов большой родиной являлась вся вместительная Луна, а малой родиной – то конкретное место, где им лучше всего жилось. Варясь в собственном соку в необъятной ксегенской железной кастрюле, ксегенские ейверы стали по-ксегенски наивны и доверчивы. Рядом с ними варились другие народности, которые все вместе составили великий ксегенский народ. Небывалое сообщество сформировалось на основе потрясающей лимонной пропаганды и потрясающих условий жизни. На протяжении десятков лет изо дня в день лимонцам приходилось выслушивать сказки о том, что без созревшего пролетариата нигде ничего хорошего быть не может. Причём сам лимонный пролетариат к этой неумной пропаганде не имел никакого отношения, так как в ксегенском обществе не было передового привилегированного класса, а придушенных Линтасом рабочих ксегенская власть использовала в своих целях наряду с другими лимонцами. Ещё одним краеугольным камнем ксегенской пропаганды было обещание скороспелого коммунизма, который ассоциировался с земным раем. После того, как, вопреки предсказаниям недалёкого Вёрщуха, коммунизм не созрел к обещанному сроку, лимонцы, наконец, стали догадываться, что ксегенская власть пудрит им мозги и вешает лапшу на уши. Образованность, которой пичкали народ, находилась в обратно пропорциональной зависимости к коммунистической вере. Когда лимонцы намного превзошли доходягу Жевберна в грамотности, они окончательно потеряли к власти доверие и стали к ней в оппозицию. Но от пропаганды деваться было некуда; она требовала к себе постоянного внимания, и лимонцы относились к ней, как школьники относятся к правильной учительнице, талдычащей прописные истины. Они добросовестно усваивали хорошие правила, но им всё время хотелось нашкодить. В кромешной тьме они слушали вражеские радиоголоса, которые разоблачали ксегенскую пропагандистскую полуправду. Они ещё не знали, что на самом деле эта полуправда была четвертьправдой. Но наивные и доверчивые лимонцы не знали и другого: откровенная капиталистическая пропаганда сама была четвертьправдой. Она пудрила ксегенским гражданам мозги капиталистической пудрой и вешала им на уши капиталистическую лапшу. Капиталистическая волшебница манила лимонцев, как Хозяйка медной горы, и разнонациональные зомби очертя голову устремлялись на её зов, проходя сквозь железную стену вместе с килограммами драгоценной лапши на разбухших, утомлённых ушах.