Часы доктора Ватсона, или тайна «MWM» - Инна Кублицкая

— Вы его нашли?

— Нет, — ответил Холмс. — Но я знаю, кто он.

С моих губ посыпались вопросы, однако мой друг лишь покачивал головой и говорил, что рано еще говорить о тем, что Джек-Потрошитель найден.

— Кто знает, может быть, на этот раз я ошибаюсь.

— Вы никогда не ошибаетесь!

Холмс улыбнулся.

— Вы слишком лестного мнения о моих способностях. Я тоже, бывает, ошибаюсь, и, более того, вы сами были свидетелем некоторым моим ошибкам.

Мы уже заканчивали ужин, когда с письмом на подносе вошла миссис Хадсон.

— А, вот оно! — Холмс подхватил конверт с подноса так, как если бы ждал это письмо с нетерпением. Я заметал на конверте гербовую печать с двуглавым орлом.

— Кто это вам пишет? — поинтересовался я.

— Русский посол. — сказал Холмс.— Я должен идти!

— Это связано с делом Джека Потрошителя?

— Возможно.

Я с нетерпением ждал его возвращения, и оказалось, посещение русского посла еще более благотворно подействовало на Холмса. Он вернулся, насвистывая какой-то бодрый мотивчик.

— Вы еще не спите? — удивился он. Был третий час ночи — время для делового визита уже явно непригодное.

— Вы же знаете, что мне очень хочется знать, как продвигается дело Джека-Потрошителя.

— Оно продвигается, — туманно сказал Холмс. — Завтра я еду на континент.

— В Россию?

— Пока в Париж.

— Я еду с вами! — решительно сказал я.

— На этот раз нет. Подумайте, что подумает Лестрейд, если где-то на континенте Джек-Потрошитель совершит еще одно преступление, и рядом окажетесь вы?

— Но с таким же успехом он может совершить убийство и здесь.

— Да, но здесь вам куда будет проще найти свидетелей своего алиби.

Он уехал, и я еще долго не мог узнать, где и как Холмс хочет разыскать убийцу. Изредка от него приходили телеграммы — одна из Парижа, другая из Лодзи, третья из Петербурга. Я тщательно просматривал газеты, надеясь найти хоть какие новости из этих городов, но лишь пришел к выводу, что англичане весьма нелюбопытный народ и их мало интересует то, что происходит в других странах.

В начале декабря Холмс вернулся.

Он был не очень многословен, и я с большим трудом узнал от него некоторые подробности этого дела.

Он взял след в Париже, потерял его в Лодзи, хотя русская полиция оказывала ему содействие. Потом Джек-Потрошитель совершил очередное убийство в Петербурге, и Холмс направился туда. Русская пресса не связала это преступление с совершенными в Лондоне, поэтому убийство петербургской проститутки прошло практически незамеченным; русская полиция, известная своей хваткой, выследила его в городе с непроизносимым названием и русский сыщик, фамилия которого тоже трудно выговаривается — что-то вроде Шчэрбайнайн — застрелил преступника за секунду до того, когда тот попытался разрезать в яростной схватке горло Холмсу.

Джека-Потрошителя на самом деле звали Иван Коновалоу, он был отставным военным фельдшером. В его комнате было обнаружено девять банок, заполненных глицерином, где плавали зловещие трофеи. Русская полиция предпочла не предавать это дело огласке дабы не вызвать к действию столь же жестоких подражателей, и Холмс, рассказывая о Коновалоу, предупредил меня, что все это не должно предаваться гласности еще по крайней мере пятнадцать лет. Если признаться, то мне не очень-то и хотелось писать о событиях, где я сыграл далеко не самую лучшую роль. Я и сейчас-то пишу об этом только потому, что эти мои записки вряд ли когда будут опубликованы.

ГЛАВА 7   Профессор Джеймс Мориарти

Теперь я должен рассказать о том, как в моей жизни появился профессор Джеймс Мориарти.

Контакты с полковником М. по-прежнему оставались тесными. Здесь не место рассказывать о делах, которые мы затевали, могу лишь сказать, что в результате этих дел в моих карманах оседали довольно значительные суммы, а никто во всем Лондоне и подумать не мог, какую гигантскую паутину раскинули мы с полковником М. над этим городом. Общение с Холмсом помогало мне выявлять слабые стороны нашей организации; надо ли говорить, что до некоторых пор Холмс и не подозревал, что в Лондоне существуют подобные преступные силы. Надо отдать ему должное, он почти сразу понял, с чем столкнулся, другое дело, что столкнулся он с нашей организацией достаточно поздно – лишь летом 1888 года. До этого ему просто не попадались дела, связанные с нашей деятельностью: я говорил уже, что Холмс в основном расследовал преступления, совершенные в среде среднего класса и, как правило, представителями среднего класса – то есть дилетантами.

В летом же 1888 года Холмсу довелось расследовать дело Пикрофта, которое стало потом моим рассказом о приключениях клерка. Ограбление банкирского дома "Мейсон и Уильямсы" стало, пожалуй, первым случаем, когда он столкнулся с чем-то совершенно иным. Надо ли говорить, что план ограбления был задуман мною, а полковник М. нашел для него исполнителей – братьев Беддингтон. Увы, не обошлось без неприятных накладок, которые можно назвать "эксцесс исполнителя". Беддингтоны исказили мою идею, зачем-то введя идиотскую выдумку о братьях-близнецах, Пикрофт насторожился и кинулся за советом к Холмсу, а во время самого ограбления старший Беддингтон презрел мои указания о хлороформе и убил сторожа.

Холмс столкнулся с нами, но пока еще не разобрался, с чем имеет дело.

Прошло время, я избавился от Верити и снова стал свободным человеком, вновь поселившись на Бейкер-стрит, я познакомился с Мэри и продолжал писать рассказы. Между прочим, везде, где в рассказах я упоминал первую жену, я не называл ее вообще, придерживаясь этого правила с упорным постоянством, или, после того, как женился на Мэри Морстен, употреблял ее милое имя вместо имени Верити.

В это самое время, когда я еще оставался вдовцом, Холмсу попалось дело Блессингтона с Брук-стрит, которое я в своих заметках назвал делом о постоянном пациенте. Наша организация имела к этому случаю самое косвенное отношение – мы просто помогли господам Биддлу, Хэйуорду и Моффату исчезнуть из поля зрения британской полиции. При этом очень кстати исчез пароход "Норма Крейн", который шел в Опорто, а объявился перекрашенный и под другим именем в Роттердаме.

Как раз это дело и заставило Холмса задуматься. Он ничего не говорил мне, но я замечал, что он озабочен, а его знаменитая картотека начала пополняться с невероятной быстротой; "иррегулярная полиция" в лице то одного, то другого представителя появлялась в доме чуть не каждый день. Я заглядывал порой в его бумаги – якобы в поисках интересных сюжетов – и видел, что его подозрения постепенно переходят в уверенность. Однако он был все еще далек от решения.

Приблизительно в это время полковник М. обнаружил чрезвычайно полезного для нас человека. Это был профессор Ирвинг Джеймс Мориарти (Джеймс Мориарти – в данном случае двойная фамилия, а не имя и фамилия, как чаще всего думают читатели моих рассказов). Человек это был весьма одаренный, однако же, с невероятно дурным характером и экстравагантными наклонностями, доходившими до психической неуравновешенности; право же, это совсем не тот человек, с которым я хотел бы общаться. Из-за пристрастия к скандальным развлечениям он был вынужден оставить кафедру Дарэмского университета и перебраться в Лондон, навсегда потеряв надежду на блестящую будущность. Сломанная карьера еще больше озлобила его, и, когда полковник М. предложил ему присоединиться к нам, он ни секунды не колебался.

Его острый математический ум был как раз тем, чего нам не хватало. Мои идеи, подсказанные пылким воображением, все же нуждались в детальной проработке и критическом анализе; полковник М. для этой роли совершенно не подходил – это был человек сугубо практический, я бы даже сказал, прагматичный. Надо признаться, что период с 1888 по 1891 годы, когда с нами сотрудничал профессор Мориарти, был наиболее плодотворным для нашей организации.

Шли дни, я снова женился и жил с моей милой Мэри счастливо, ничто не омрачало наш медовый месяц, изрядно затянувшийся, вопреки названию. Однако характер профессора был настолько непереносим, что между ним, полковником М. и мною начались трения, не переходившие еще в открытую ссору, но уже сильно осложнявшие наши отношения. Я до сих пор подозреваю, что полковник М. намеренно через кого-то из своих агентов подсунул Холмсу сведения о профессоре. Из других источников такие сведения просочиться не могли. В начале апреля мы почувствовали, что Холмс занялся Мориарти вплотную.

Внимание Холмса будто подстегнуло Мориарти, он словно с цепи сорвался. Мало того, что он начал затевать дела, к которым ни я, ни М. не имели никакого отношения, он еще начал помечать места преступления черными визитными карточками с золотыми буквами MWM. Не говоря уже о том, что это фатовство самого дурного вкуса, достойное только бульварных писак, но к тому же и в некотором роде самозванство, ибо я никогда не соглашался на использование моего инициала W. Полковник М. так и вовсе выходил из себя, когда видел эту монограмму: