Забытые учителя - Александр Токунов

Аэростат набрал высоту, ветер был попутный, и путешествие не должно было оказаться долгим. В иллюминаторах местами виднелась серая лента Москвы-реки, которая кишела мутами, но в основном был виден лес. Тут и там можно было заметить отряды лесорубов из других анклавов, которые вели лесозаготовку в Суворовском парке.

Древесина являлась одним из самых ценных для анклавов ресурсом, её можно было использовать и для строительства, и как горючий материал — подавляющее большинство теперешних двигателей было паровыми. У родного Крылатского анклава имелось несколько мопедов на спиртовом ходу, которые использовали для разведки и перемещения больших телег, например, с той же древесиной или товарами для Рынка, однако производство спирта было делом непростым, и спирт лучше шел в качестве экспортного товара. Кроме того, спиртовые двигатели постоянно ломались. Всё это приводило к тому, что мопеды использовались крайне редко.

Также использовались против мутов так называемые танки. Конечно, танки — громко сказано, обычные обшитые листовым железом трамваи или автобусы, а иногда и большие грузовики с картечницами и паровым двигателем. До настоящих боевых машин Старого времени, как те Т-90, которые стояли на входах в родной анклав, им было далековато.

Впрочем, грозным гигантам Т-90 уже не было суждено когда-нибудь сдвинуться с места. Всё топливо давно разложилось, а нефтеперегонных заводов в Москве не было, поэтому танки стояли вкопанные в землю. На анклавовских складах оставалась примерно сотня снарядов для них, которые были всё ещё пригодны для использования, но Имам говорил, что для полноценного боевого применения этого недостаточно и то, что имеется, надлежит расходовать крайне экономно, только в случае крайней необходимости.

Анклаву Соколиной Горы очень повезло. Практически на всей его территории располагался обширный зелёный массив — парк Победы. Вход в бункер располагался в здании Мемориальной синагоги. Володька подумал, что доктор Вильман очень бы над этим посмеялся. В своё время, как рассказывал Имам, эта синагога была закрыта для служб: началось всё якобы из-за проблем с габбаем[6], но теперь истинная причина закрытия была ясна. Никто не хотел, чтобы население знало о существовании бункеров. И спрятать убежище в мемориальном комплексе оказалось очень хорошей идеей.

Во времена правления Ивана IV Поклонную гору нередко называли Соколиной, так как царь держал там свои соколятни, а Поклонной гора стала называться оттого, что с неё открывался вид на всю тогдашнюю Москву и люди ходили на поклон к столице.

«Где теперь та столица? — с грустью подумал Володька. — Страны уж нет, не то что столицы… Но есть люди, и это главное».

Поначалу, когда вновь начали употреблять название «Соколиная Гора», все здорово путались, полагая, что речь идёт об одноимённом бизнес-центре в одной из московских управ. Вот так законспирировалось руководство Соколиной Горы.

В обзорные окна аэростата виднелась приближающаяся Соколиная Гора, на вершине виднелась площадка, посреди которой гордо возвышался монумент Победы — за тридцать три года Эпидемии он несколько накренился, но устоял. Обелиск горделиво возвышался над пустынной площадью. Володька помнил из уроков истории, что его возвели в 1995 году, а высота его — по одному дециметру на каждый день той Великой и братоубийственной войны: 141,8 метра, 1418 дней и ночей…

У основания обелиска находился памятник Георгию Победоносцу, который изрубил змия на куски. У этого древнего символа воинской доблести было и ещё одно значение, о котором сейчас помнили очень и очень немногие. Святой Георгий стал символом доблести, но символом забытым.

Внутри холма, на котором стоял монумент, находились технические помещения и радиостанция Соколиной Горы. Антенной служил сам величественный обелиск.

Аэростат нигде не мог причалить, поэтому было решено, что, оставив Ивлева и Володьку, Гаргар с ребятами отправится домой и прилетит через три дня. За это время все торговые и иные вопросы будут улажены.

Охрана анклава Соколиной Горы была удивлена появлением диковинной летающей машины. Это были молодые ребята семнадцати — двадцати лет, весь недолгий век которых пришелся на время Эпидемии, и иного мира они не знали.

С трудом пытаясь сдержать любопытство и казаться безразличными, они исподволь разглядывали летательный аппарат. Выражение лица их командира — старого майора — демонстрировало: да пусть хоть сам дьявол прилетает, пусть хоть ангел их на крыльях приносит, лишь бы на моей территории всё было спокойно.

И тем не менее появление диковинного аппарата задевало самолюбие командира: «Как это? В их задрипанном анклаве это есть, а у нас нет?!»

Беспокоило его и то, что пока не продлили торговый контракт. Ну, даст бог, продлят. И будет у него новое снаряжение — пять лет выслуги, пора бы уже… Майор привычно оглядел территорию через стёкла противогаза: «А в Крылатском шлемофоны со щитком во всё лицо делать умеют. Широкий обзор, не то что в этом старье с двумя окулярами. И как они их делают? Чудо, а не противогазы. А костюмы бакзащиты?! Хорошо, что я «дабл» приобрёл, в схватке с мутами он незаменим. Научились кремлёвцы делать…»

Майор оглядел спустившуюся из летательного аппарата делегацию. Долговязый старик с длинным носом — это, очевидно, Ивлев. А вот этого молодого, с открытым и добрым лицом, Николаева он уже видел несколько раз, когда тот сопровождал своего отца генерала Николаева. Он всегда с калашом за спиной. Сегодня, очевидно, будет охранять этого второго, Ивлева. Видимо, тот большой человек в Крылатском анклаве, если приехал вместо генерала Николаева. Большие люди всегда решают свои дела между собой. А что остаётся ему — служить и защищать их интересы. Долг, так сказать, а долги нужно отдавать, их ведь принято брать с процентами, а проценты в банке Соколиной нынче высоки.

Семья майора Лещева была в кредите по самое небалуй. Вот теперь и сын в кредите, парню двадцать, а он уже завяз подчистую, и только отцовская зарплата поддерживает его на плаву. Но у отца были и свои кредиты. Лещев вспомнил старую песню, которую любил напевать: «Ну а так как я бичую, беспартийный, не еврей, я на лестницах ночую, где тепло от батарей». Ночевать приходилось, конечно, не на лестницах, но в тесном казарменном общежитии. Как и герой песни, Лещев не принадлежал к правящей элите анклава. Хорошо, хоть к сорок пятому дню рождения перевели за периметр на внутренние посты, теперь хоть не приходится эшелоны охранять. Лещев плотно обосновался в легионе хранителей добра, но совесть услужливо и настойчиво подсказывала, что добра краденого.

Теперь нужно было проводить дорогих гостей до входа в бункер и вернуться к делам. До конца смены ещё два часа, а на сердце как-то муторно.

Володька с интересом осматривал окрестности, пытался прикинуть, что тут изменилось с прошлого прилёта. Группа сопровождения вела их мимо знакомого монумента: стоящие друг за другом тощие измождённые фигуры людей, складывающиеся, словно костяшки домино. У некоторых фигур отсутствовали головы, были выломаны руки.

— Крушители постарались, — заметил один из провожатых, — прорыв с Минской был, два года назад. Да и анклаву металл нужен, — проговорил он совсем тихо и, кажется, пряча глаза, не думая о том, что собеседник почти не видит их.

Шли по Аллее Партизан, затем свернули на Аллею Памяти. Тут и там ходили дозоры, были выкопаны траншеи. Было понятно, что у анклава Соколиной Горы несколько колец обороны: стены, сваренные из арматуры, старая техника, которую, очевидно, реанимировали после эпидемии, — всё было сделано по науке.

«Интересно, — подумал Володька, — эта пушка в рабочем состоянии или стоит здесь только для устрашения?» В любом случае, проверять мало кому хотелось, поэтому конфликты с анклавом Соколиной Горы были минимальны — да и кто станет спорить с монополистом в производстве огнесмесей? «Придёт и наше время — поспорим, заодно и проверим, как работают эти музейные экспонаты».

Наконец подошли к синагоге. Угрюмое строение напоминало ДОТ[7], смотрело на мир с немым укором и было наполовину погружено в землю. Надёжно они тут окопались…

— Стойте! — услышал Володька голос сопровождающего. — Про стандартную процедуру забыли?

— А не пора бы уже прекратить этот балаган? — огрызнулся Ивлев. — Мы здесь не в первый раз, да и торгуем много лет!

— Ничего не могу поделать, — виновато развёл руками командир провожатых, — приказ с самого верха…

— Вы хотели сказать, с самого низа, любезный? — с ухмылкой спросил Ивлев.

— Ну да… — совсем растерялся местный офицер.

Ивлев ещё раз победно улыбнулся, но тем не менее принял из рук одного из сопровождающих черный мешок.

«Мешок на голову и в подземелье к карликам. За тридцать три года люди так и не свыклись с тем, что всё руководство внизу и мир теперь наизнанку. Массара́кш[8], как сказал бы Умник».