Все началось с нее (сборник) - Светлана Алешина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Душевная травма одурманенного подростка. Это твой случай, Серега! Я смогу тебе помочь.
— Надо же, сколько помощников! — язвительно заметил Панаев. — Нелегкая работа — из болота тащить бегемота.
— Нет, ну надо же! Мы все хотим помочь этому убийце и мошеннику, а он еще нам хамит! — В комнату вошла, заламывая руки и кривя презрительно губы, мадам Харитонова.
Видимо, почвы для ее эмоциональных выплесков в той комнате уже явно не хватало.
А Либерзон тем временем продолжал:
— С научной точки зрения ты, Серега, не виноват. Ты действительно не отвечал за свои поступки.
— Какие поступки? — вскричал Панаев. — Рома, ты что, мне шьешь дело? Я говорил только о том, что избил шалаву своего батька двадцать лет назад…
— Серега, успокойся! — Либерзон подошел вплотную к Сергею. — Никто не хочет тебя посадить. Мы хотим по возможности вообще замять это дело. Если, конечно…
Роман Исаакович взглянул на Ларису.
— Это просто какой-то кошмар! — Нонна Леонидовна считала за благо постоянно вмешиваться в разговор. — Это катастрофа! И все это на мою больную голову. Зачем я отдала свою дочь за этого жулика?!
— Мама, прекрати, — вступила в разговор из-за ее плеча Вероника.
— Он еще ответит за свои злодеяния, — пророческим шепотом загундосила «железная леди», стоя в дверях и потрясая наманикюренными кулаками в серебряных кольцах.
— Пошла на х…! — крикнул ей Панаев.
— Быдло. Ну, форменный идиот! — всплеснула руками Харитонова, буквально выставляемая за дверь собственной дочерью.
Когда дверь за ними наконец закрылась, Панаев, глядя на адвоката горящими глазами, спросил:
— Ты что, действительно считаешь, что я грохнул эту толстую биксу в ванной?
— В собственной ванной! В собственной! — снова заорала Нонна Леонидовна, врываясь в комнату. — Смотрите, он еще и отнекивается!
— Пошла на х…! — спокойно повторил Панаев.
Лариса не обращала внимания на эту перепалку: она анализировала полученную информацию.
А что, если девушка из юношеских лет, как бы ни неприятна была их первая встреча, встретилась на его пути, допустим, спустя несколько лет? Неожиданно? Может быть, в интимной обстановке? Как знать, что могло вызреть из этой истории? Но расспрашивать Панаева в присутствии стольких людей не имело смысла.
Котова обвела взглядом комнату. Она увидела лысоватого крепыша Либерзона, который, ходя из угла в угол, что-то пытался доказать и в чем-то убедить своего оппонента и подзащитного. Ерзающую на стуле Веронику, которая боялась, что мама снова ворвется в комнату с проклятиями. Панаева, который откровенно устал от этого кошмара.
— Может быть, ты все-таки не помнишь? Может быть, ты принудил эту женщину силой заниматься с тобой сексом? Может быть, ты не хотел убивать, а просто так получилось? — методично наседал Либерзон.
— Я не делал этого, — вяло сопротивлялся Панаев.
— Может быть, ты просто хотел ее унизить, решил запугать пистолетом? Просто так получилось, — Либерзон прищурил левый глаз. — Случайно, так сказать, неожиданно…
— Нет.
— Кстати, Сережа, где пистолет, из которого было совершено убийство?
— Я не знаю…
— Ты писал эту записку, это же твой почерк! — предъявлял вещественное доказательство Либерзон. — Ее нашли в ванной, на полочке, около банки с зубными щетками.
— Я не писал…
Лариса еще раз посмотрела на Панаева, словно стараясь понять, где этот человек говорит неправду, а где искренен. У нее складывалось впечатление, что где-то скрывается тайна. И что Панаев не до конца откровенен.
Она вышла в другую комнату, где сидели представители старшего поколения и Николай. Последний просматривал какие-то журналы и казался невозмутимым, но Лариса по дрожи его рук и крайне напряженной позе определила, что мальчик явно нервничает.
Лариса подошла к Марии Ильиничне и спросила ее, как можно связаться с ее мужем. Ответ она получила очень быстро.
— Он сейчас дома. Я сама позвоню.
Мария Ильинична набрала номер и, расплакавшись в трубку, произнесла:
— Тут весь дом на ушах стоит. Сережку в убийстве обвиняют… Приезжай быстрее…
В ожидании прошло еще полчаса. За это время Либерзон несколько раз настаивал на том, что пора вызывать милицию. Вероника умоляла его подождать, словно это могло что-то изменить. В конце концов решили подождать прибытия Панаева-старшего и только после этого позвонить по «02».
Наконец прибыл Дмитрий Федорович. Это был сухопарый высокий мужчина с довольно симпатичными, а на взгляд Ларисы, даже благородными чертами лица. Для своего возраста — шестидесяти лет — он весьма неплохо смотрелся. Он с порога сдержанно поздоровался и тут же направился в ванную.
«Наложница», как и следовало ожидать от хладного трупа, по-прежнему находилась там.
Панаев-старший быстро кинул взгляд, на некоторое время застыл, потом вдруг резко поднес правую руку ко рту и слегка надкусил ноготь. Другой же рукой он интенсивно потер мочку уха. Через некоторое время совершил дерганое движение в сторону ванной, как бы наклонился. Казалось, он хотел сделать позу наложницы более удобной.
Когда он повернулся и собрался выйти, Лариса увидела капельки пота на его лбу. «Подозрительно — так на незнакомых люди не реагируют», — подумала Лариса.
И она решила немедленно взять Панаева-старшего в оборот. Представившись подругой Вероники, она попросила его о краткой беседе.
Дмитрий Федорович выглядел слегка растерянным, но присутствия духа не терял. Он довольно быстро согласился на разговор. Лариса и Панаев-старший прошли в комнату Сергея и попросили всех находившихся оттуда удалиться.
— Вы понимаете, что ваш сын является главным подозреваемым в убийстве этой женщины? — довольно напористо начала разговор Лариса.
— Вы что, считаете, я воспитал убийцу? Что я совершил грубые педагогические просчеты? Уверяю вас, я не знаю, в чем виноват как отец, — Дмитрий Федорович потер свои мозолистые ладони. — Я всего лишь простой инженер, вышедший из рабочих. Много учился и работал. Был даже начальником цеха на ткацкой фабрике. Сам никогда никаких грехов не совершал, хотя соблазнов было много.
— А ваши отношения с женщинами — это что, грех или добродетель? — Лариса усмехнулась ироничной полуулыбкой.
— С женщинами — у кого же не бывало…
— Вы уважали тех, с кем проводили время?
— Я всегда уважал женщин, даже вечно недовольную всем жену, даже гулящую дочь. Учил и сына с уважением относиться к слабому полу.
— У вас хорошие отношения с сыном?
— Ни у кого не было лучшего отца, — неожиданно высокопарно ответил Дмитрий Федорович.
«А вот это весьма сомнительно», — подумала про себя Лариса. Исходя из показаний матери, папаша, погрязший в сластолюбивых утехах, не мог удовлетворительно выполнять отцовские обязанности. То же самое, собственно, можно сказать и о матери, которая, не найдя счастья в супружеской жизни, воркует и пускает слюни над сыном, который, в свою очередь, вынужден разрываться между восхищением перед родителями и отвращением к ним.
Если добавить к этому пунктики неуемного сексуального воображения в юности, почти патологическую тягу к сексуальной вотчине отца в лице его несовершеннолетней наложницы, то Сергей вообще выглядит сумасшедшим мечтателем. Он, конечно, преждевременно созрел для половой жизни, но на титул чемпиона вряд ли мог претендовать.
Тем временем стариковский бас Дмитрия Федоровича оторвал Котову от размышлений, которые уже разливались ручьем, пока не выстраиваясь в стройный ряд.
— Это все материнское воспитание, — гаркнул отец. — Ханжество! Вот что я вам скажу… Я не удивлюсь, если мой сын всадил пулю в эту женщину. Наверное, она его шантажировала или, если предположить, что она его любовница, изменяла…
Пока Дмитрий Федорович говорил, размахивая руками, и время от времени бросался нецензурными словами, Лариса отметила в нем некоторую нервозность, которая выражалась в движениях и наклоне головы. Словно он что-то хотел скрыть или спрятать за внешней своей оболочкой. Во время разговора он все время старался пристроиться сбоку от Ларисы. Он не сидел спокойно на месте, а все время ерзал, дергался, временами вставал, потом снова садился. Глаза его расширялись, а лицо часто гримасничало — верный признак лжи и замалчивания чего-либо.
По своему обыкновению Котова долго не перебивала Панаева-старшего. Она знала, что человек, когда его не останавливают, теряет осторожность и может ненароком сболтнуть лишнего. Но словесный поток, уже принявший не то русло, нужно было оборвать, так как выслушивать обвинения в адрес предков Марии Ильиничны и «всей ихней породы» никак не вписывалось в ее планы.
— Дмитрий Федорович, — тихо напомнила она о своем присутствии.