Возврати его в преисподнюю. Сказка - Александр Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ну-ну, – сдержанно покивал Шишмарёв.
Тут-то Надежда Игоревна и ввинтила ловко:
– Да, кстати, Руслан Антонович… Для организации этого неформального, не прописанного в областном бюджете мероприятия потребуются… э-э… некоторые расходы…
Шишмарёв покривился.
– Вам в приёмной кейс передадут. Я распорядился.
Барановская, тоже стреляный воробей, помня о судьбе федерального министра Улюкаева, заявила, прощаясь:
– Спасибо. Я за ним водителя сейчас подошлю…
Бережёного, как говорится, и бог бережёт!
8
Жаркий июльский день, слегка приглушенный под сенью вековых сосен, заботливо прикрывающих усадьбу от сторонних взглядов и прочих напастей, всё тянулся и тянулся, вымотав окончательно Дымокурова дальней дорогой, новыми впечатлениями и связанными с ними переживаниями.
Почивать в отведённой ему комнате, как и всё в доме, заставленной тяжёлой, чёрного лака антикварной мебелью с огромной кроватью в центре, было ещё решительно рано.
За окнами, зашторенными тяжёлыми портьерами и прозрачной тюлью, ещё догорал окрашенный в предзакатный багрянец вечер.
Глеб Сергеевич, поставив на крытый тёмно-зелёным сукном ломберный столик свой чемодан, расстегнул пряжки, замок-молнию, и принялся распаковывать вещи.
Ещё с давних лет, когда командировки, в основном в пределах области случались в его чиновничьей жизни частенько, он возил с собой один и тот же комплект. Синие тренировочные штаны с белыми лампасами, оранжевую майку-безрукавку со слегка растянутым воротом, многократно стираную и выцветшую по этой причине, но ещё вполне приличную. В зимнее время к сему прилагалась толстая шерстяная кофта – топили в районных гостиницах, как правило, из рук вон плохо. Пошарив на дне, под ворохом сменного белья – трусов, носок, чистых носовых платков, он извлёк из чемодана тапочки-шлёпанцы, уложенные в полиэтиленовый мешок.
Бритвенные принадлежности, флакон одеколона, упаковка таблеток, которые он принимал каждое утро против гипертонии, толстый том детективов «Агаты Кристи», запасные очки – вот и весь нехитрый скарб, с коим пожаловал наследник в имение.
Облачившись в вольготную, лёгкую одежду, Глеб Сергеевич, потомившись несколько минут у окна, не слишком решительно покинул спальную.
Бродить по дому в одиночку ему показалось неприличным: здешние обитатели могут решить, что он в жадном нетерпении осматривает новые владения. А вот выйти летним вечерком во двор – вполне естественно для горожанина, истосковавшегося по природе, по чистому, настоянному на целебной хвое, лесному воздуху.
Отставной чиновник шагнул за порог, и, ориентируясь по памяти, прошёл длинным сумрачным коридором с несколькими выходящими в него и наглухо закрытыми сейчас дверьми, к угадывающейся по светлому пятну прихожей.
Никто из обитателей усадьбы ему в этот час не встретился. Дом был погружён в особую, глухую, гнетущую тишину, которая наступает порой только в таких вот, отдалённых от людской цивилизации, уединённых жилищах.
Тяжёлые двустворчатые входные двери были распахнуты настежь. Тонкая тюлевая занавеска, должно быть, от мух, колыхалась чуть заметно на ощутимом едва сквознячке. Там, на улице, гулял свежий ветерок, сменивший дневную жару, и шумевший сейчас удовлетворённо где-то в необозримой вышине верхушками реликтовых сосен.
Стараясь ступать неслышно, словно боясь вспугнуть сокровенную тишину сонного дома, Глеб Сергеевич прошёл на просторное каменное крыльцо, оглядел окружающее, подёрнутое дымкой тумана от остывающей земли, пространство.
Дом за его спиной – огромный, органично вписавшийся в окружающий ландшафт, будто выросший в незапамятные времена сам собой из этой вот песчаной почвы вместе с могучими, заматеревшими, незыблемыми в своём величии соснами, был безмолвен таинственно, не светясь в сумрак ни одним из окон.
Пространство перед домом, поросшее травкой, было пустынным и тихим. Лишь за границей огороженного штакетником участка, в густом, совсем непроглядном в ночном мраке подлеске, пощёлкивала заливисто какая-то невидимка-пичуга.
«Господи! И это теперь всё моё!» – ощутил вдруг всю меру свалившегося на него невзначай счастья Глеб Сергеевич.
Когда-то, в ранней юности, он хотел стать писателем. Любил читать книги, и едва ли не с первого класса, научившись складывать буквы в слова, принялся сочинять истории, подражая сюжетам немногих прочитанных им к той поре детских книг. Сперва – устно, пересказывая затем одноклассникам, позже – излагая их на бумаге не устоявшимся почерком.
Так и не опубликовав ни одного своего первого литературного опыта, он после окончания школы подался на факультет журналистики. Эта профессия казалась ему наиболее близкой к писательскому ремеслу.
Однако жизнь сложилась совсем иначе, чем представлялось в далёкой юности.
Потогонная, словно на цеховом конвейере, работа в городской газете, когда, едва закончив один материал, приходилось хвататься за новый, не оставляла времени для лирических упражнений в стихах или прозе. Да и, положа руку на сердце, он быстро понял, что особыми литературными способностями от природы не наделён. Так зачем же мыкаться по редакциям и издательствам, прижимая к груди, пожелтевшие от времени рукописи – стопки машинописных листов с потрёпанными краями, навязываться в друзья старшим, более удачливым писателям, надеясь, что они снизойдут и до твоего творчества. Порекомендуют, признают…
Дымокуров насмотрелся на таких бедолаг, с изломанными судьбами, нищих, без семей, без профессии, всю жизнь проходивших в «начинающих». Которым публикация стишка или рассказика в коллективном сборнике казалась подарком судьбы, вершиной писательских достижений…
Пристраиваться в хвост этой длинной очереди неудачников, «непризнанных гениев», он не захотел. И когда его, молодого да раннего журналиста, пригласили на работу в идеологический отдел областного комитета КПСС, с радостью согласился. И вместо непредсказуемой, зыбкой писательской карьеры принялся выстраивать более надёжную, сытную – чиновничью.
До пресс-служб в те годы ещё не додумались, но должен же был кто-то, сопоставляя, перерабатывать многочисленные справки в монументальные доклады, готовить тексты выступлений перед трудящимися косноязычному, как правило, начальству, писать в газеты статьи по судьбоносным для области и страны вопросам экономики и общественной жизни за подписью партийного руководства.
Дымокуров со всем этим успешно справлялся. Звёзд с неба, облекая куцые мысли вождей в велеречивые откровения, как говорится, не хватал, но выстраивал на бумаге речь выступающих гладенько, хотя и суховато. При этом, что самое важное – идеологически выдержанно. Вставляя, где надо, знаковые, ключевые для текущего политического момента слова и фразы, вроде: «экономика должна быть экономной». А чуть позже – «хозрасчёт», «консенсус», «гласность» и «перестройка».
После известных событий августа 91-го он, побыв несколько дней, как и большинство партаппаратчиков, в некоторой растерянности, оказался, не покидая своего кабинета и письменного стола в штате новой структуры – администрации Южно-Уральской области.
И теперь готовил те же самые доклады и выступления уже для вполне демократически настроенного вновь назначенного центром губернатора. Только ключевые слова в текстах стали другими: «рынок», «приватизация», «общечеловеческие ценности»… Так дослужил он, ничего не меняя, по сути, в своей жизни до нынешних времён. Пересидел ещё двух губернаторов, ловко ввинчивая, где надо, в их выступления ключевые слова из обоймы новой терминологии: «властная вертикаль», «суверенная демократия», «духовные скрепы», «импортозамещение»…
Тем более, это было не трудно благодаря тому, что, по большому счёту, в идеологии власти ничего не менялось. На протяжении всех тридцати лет его чиновничьей карьеры и советские, и нынешние руководители области сетовали на «временные трудности в экономике», «сложную обстановку в мировой политике», нехватку бюджетных средств, тщательно замазывая собственные упущения и всячески раздувая малейшие достижения. Представляя через СМИ населению свою каждодневную, рутинную работу как цепь величайших свершений, судьбоносных прорывов и гениальных озарений в искусстве управления областью.
И Глеб Сергеевич весьма преуспел, помогая высокому начальству в этом. Он и думать себя приучил такими вот категориями, отчего подготовленные им доклады, выступления и газетные статьи звучали довольно искренне и правдиво. И вдруг – такой прокол, стоивший ему многолетней карьеры!
А теперь он не знал, что делать с обрушившейся на него свободой, дозволенным самому себе вольномыслием, с тридцатилетним опытом спичрайтерского труда, в обычной, реальной жизни абсолютно не востребованным и не применимым…
