Ошибка Лео Понтекорво - Алессандро Пиперно
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Оставь, не преувеличивай. Это всего-навсего какой-то сумасшедший. Это чувствуется даже по тону письма. Не стоит воспринимать его всерьез. Разве можно придавать этому делу масштаб государственной важности?»
«Эта преувеличенная ненависть, дорогая. Эти упреки. Этот пренебрежительный тон. Развязность. Как будто он знает меня лично. Сколько ненависти он изливает на этом листке! Как будто желает уничтожить меня. Есть вещи, которых я не понимаю».
«Ты их не понимаешь, потому что их невозможно понять. Ты их не понимаешь, потому что ты хороший сын. Ты не понимаешь, как тебя может ненавидеть какой-нибудь антисемит. Ты не понимаешь этого, потому что сам никогда бы не поступил, как этот человек».
«То есть?»
«Ты бы, прочтя статью, не схватился бы за ручку, чтобы написать такое глупое письмо».
Тогда Лео, казалось, успокоился. Но минуту спустя на его лице снова мелькнула тень страха.
«Знаешь, чего я боюсь?»
«Чего?»
«Как это воспримет газета?»
«И как она должна это воспринять?»
«Из-за меня они потеряли читателя. К тому же ревностного католика».
«Какая большая потеря!»
«Не шути, прошу тебя. Не сейчас».
«Ну же, профессор, подумай! Ты представляешь, сколько читателей у „Коррьере“? А представляешь, сколько писем от таких же психов они получают каждый день? Да у них ведра должны быть переполнены этим мусором!»
«А если у меня отберут рубрику?»
«Из-за такой ерунды?»
«Да, из-за такой ерунды».
«Я не думала, что для тебя это так важно. Ты же всегда жаловался, что эта рубрика отнимает у тебя время, которое ты мог бы потратить на написание более серьезных вещей, отрывает от работы. Это не будет большой трагедией. Кроме того, ты же не собирался быть журналистом…»
«На самом деле эта рубрика важна для моей карьеры. По-моему, она что-то вроде гарантии жизни моего отделения».
Рахиль понимала, что карьера и отделение здесь ни при чем. Эта рубрика служила только для того, чтобы потешить тщеславие Лео. Но ей не хотелось указывать открыто на нарциссизм и маловерие супруга. И потом, ее впечатлил испуг Лео, вызванный таким несущественным происшествием. Неужели самообладание Лео так легко нарушить?
Рахиль видела все стадии кризиса. Не меньше ее поразил и тот факт, что для успокоения мужа было достаточно обычного телефонного звонка от редактора газеты, который как ни в чем не бывало поинтересовался у Лео тоном, с каким обращаются к ценному сотруднику, готова ли очередная статья или только в процессе написания. Не прошло и минуты после того, как Лео положил трубку, и Рахиль наблюдала полное преображение мужа. Он снова был на коне, в форме, готовый к бою. Он даже показался Рахили выше ростом.
Но то, что происходило сейчас (следствие и прочее) было гораздо серьезнее. Это Рахиль знала точно. И в данном случае реакция мужа тем более удивляла ее. Как и следовало ожидать, на этот раз газета повела себя несколько иначе. После первых расследований в больнице главный редактор сам позвонил Лео и очень вежливо объяснил, что следовало бы «всего лишь приостановить, но не прерывать» сотрудничество. В тот момент Рахиль была рядом с мужем, и с ним беседовали, как с нашкодившим школьником. Она смотрела на него, в то время как он продолжал повторять: «Понимаю. Ясно. Никаких проблем. Да конечно. Да, да, не беспокойтесь. Благодарю вас, я тоже думаю, что все образуется. Конечно, я с удовольствием загляну к вам». Даже положив трубку, Лео держался так, будто перед ним стояла не жена, а главный редактор, вызывавший у него такое уважение. Он вел себя так, будто проверяли его выдержку. Если бы Рахиль не знала хорошо своего мужа, она бы подумала, что он совершенно спокоен. К сожалению, она знала его слишком хорошо. А следовательно она прекрасно понимала, что за его внешним спокойствием скрывается сильное волнение. Парадокс заключался именно в этом. Если в случае с таким пустяком, как анонимное письмо, Лео нашел в себе силы выразить свое беспокойство, то перед настоящей угрозой он пасовал. Бедняжка, он так напуган, что не может даже расслабиться. Это была настоящая травма. В этот раз он не находил сил посмотреть чудовищу в глаза и прятался за ничего не значащими словами.
Был еще один характерный случай, который Рахиль могла бы оценить похожим образом, если бы Лео хватило смелости ей о нем поведать. Это случилось в университете, дней за десять до звонка главного редактора, который отстранил его от работы. Во время последних лекций второго семестра. В конце мая.
Лео нравилось преподавать. И надо признать, что он делал это отлично, представляя собой тип ироничного и скрупулезного профессора. Природа наделила его красноречием, он желал передать студентам священный огонь, который горел в нем самом, и в то же время проявить самоотверженность, которая и привела его на кафедру. Лео обладал проникновенным голосом, который прекрасно звучал через микрофон. Кроме того, профессор Понтекорво не был столь наивен, чтобы не понимать своей привлекательности. Он видел их, тех девиц с первого ряда, которые, подперев подбородок ладонью, не спускали с него глаз. Он чувствовал их взгляды, догадывался о комментариях, улавливал кокетливые смешки, благословлявшие каждый раз его прибытие в аудиторию. На всех этих собраниях царила какая-то театрализованная чувственность и сакральность, так как они происходили всегда в одном и том же месте, в одни и те же дни недели: по вторникам и средам в шесть вечера в аудитории П10, на первом этаже медицинского факультета.
Лео Понтекорво можно назвать кем угодно, но только не демагогом. Он умел найти подход к студентам, однако не в ущерб так называемым академическим формальностям. Он осуждал фамильярность между студентами и преподавателями, широко распространившуюся после студенческих революций 60-х. Но считал устаревшей и излишнюю заносчивость некоторых коллег. Обращаясь к студенткам, он называл их «синьорина». Со студентами, напротив, он использовал покровительственно-ироничное обращение «милый юноша». Что касается поведения студентов на занятиях, он был неумолим. Десятилетиями (даже в неспокойные семидесятые) профессор Понтекорво первое занятие неизменно посвящал перечислению запретов. Запрещено опаздывать. Запрещено уходить с лекции до ее окончания. Запрещено жевать резинку или перекусывать на занятиях. Запрещено прерывать лекцию комментариями или вопросами. Запрещено в обращении к преподавателю использовать разговорные формы вроде «здрасте». Запрещено задавать вопросы относительно экзаменов в неприемные часы. И так далее… Он в свою очередь обещал быть пунктуальным, строгим, остроумным.
На занятиях профессора Понтекорво было не до скуки. С годами он научился сокращать до минимума академизм в преподавании и добиваться внимания студентов очаровательными анекдотами о матерях-ипохондричках или трогательной историей о больном ребенке, который, обладая упрямым и воинственным характером, давал прикурить всем, включая лечащего врача.
В тот день, на занятии, профессор Понтекорво мастерски скрывал беспокойство. На самом деле, когда он направлялся в университет, ему позвонила секретарь из клиники и сообщила довольно неприятную новость: несколько минут назад в его кабинет вторглась финансовая полиция с ордером. Его ответ секретарю был почти невежливым: «Не сейчас, Даниэла. Я иду на лекцию».
«Но, профессор…»
«Я же сказал, я иду на лекцию. Созвонимся позже». Вообразите себе его состояние, когда Лео переступил порог аудитории. Представьте, как он себя чувствовал, пока доставал из своего кожаного дипломата блокнот. Представьте его ощущения, пока он наливал себе в стакан немного воды, чтобы протянуть время до начала лекции, и делал несколько нервных глотков. Однако когда Лео начал говорить, к его собственному удивлению, его голос даже не дрогнул. Все шло как по маслу. Никто и не догадывался о его нервном состоянии. Никто не мог даже вообразить себе, что четверть часа назад нашему обаятельному преподавателю сообщили о том, что за него хорошенько взялись судебные инстанции.
Выходные на море с Рахилью и сыновьями (первые за сезон) придали лицу Лео здоровый загар, который, кроме прочего, прекрасно сочетался со светлым хлопковым пиджаком, голубой рубашкой с воротничком на пуговицах, галстуком в полоску regimental и кожаными ботинками Alden, приобретенными в бутике на Мэдисон-авеню. Одним словом, профессор Понтекорво предстал во всей красе. Он увлеченно объяснял, как резкий и неожиданный подъем уровня щелочной фосфатазы в крови ребенка восьми-девяти лет дает основания для диагноза рахита или какой-либо иной недостаточности костной ткани, пока не заметил одного студента с африканскими косичками и в очках в яркой оправе, который приставал к своей соседке. Они сидели на третьем ряду и смеялись. В какой-то момент Лео пришло на ум, что они смеются над ним. В какой-то момент он даже подумал не обращать на них внимания. Но что поделать: его терпение лопнуло.
