Книга счастья, Новый русский водевиль - Игорь Плотник

Я:

-- Я в этом не разбираюсь.

Бог:

-- Объясняю на пальцах. Одни люди относятся к писаниям буквально, то есть верят в сказки про апостолов, пророков, реинкарнацию и чудесные исцеления. У себя наверху мы их называем "бюрократами". Солидная публика. Пассажиры первого класса. Чуть где пошалят, сразу бегут исповедоваться. Достали. Нет от них покоя ни днем, ни ночью. Для других, скажем, христианство или ислам -- это платформа для определенного мировоззрения и мировосприятия. Эти люди -- философы. Атеизм, кстати, -- тоже философия, в отличие от похуизма. Большую часть человечества, за исключением ортодоксов, философов и реликтов, под которыми мы у себя наверху понимаем, например, амазонских индейцев, вопросы бытия не колышут. Иисуса они знают как мифологического героя, а Бога боятся точно так же, как боятся черных кошек, треснутых зеркал или русалок. Их мы называем похуистами. Потому что им все по хую! Какие там вопросы добра и зла?! Их волнует только собственная задница, а в теологическом аспекте еще и то, что с ней стрясется после смерти. Смерть -- краеугольный камень любой религии. Ты заметил?

Я:

-- Я немного забыл начало, но, в принципе, заметил.

Бог:

-- Так и должно быть! Смерть -- конец самой жизни! А как вы еще хотели? Все одинаково плохо относятся к смерти: и религиозные фанатики, и атеисты, и похуисты, с той только разницей, что для одних смерть -- наказание, для других -- искупление, а для третьих -- просто смерть. Частный случай, когда человек ни с того ни с сего перестает жить...

Я:

-- Спасибо за лекцию. (В сторону: С самого начала было ясно, что этот старик -- сумасшедший). Приятно было познакомиться.

Бог:

-- Да замолчишь ты или нет?! Ну что за человек такой, я не знаю. В каждой бочке затычка. Я же тебе велел не перебивать. Ладно, проехали. Двадцать пятого декабря двухтысячного года вы с Фридманом травили тараканов...

Я:

-- Да! Я лично штук двести укокошил. Как они кричали!

Бог:

-- Среди них был один... не такой, как все...

Я:

-- Неужели весь этот сыр-бор из-за одного несчастного таракана? Он что, какой-то особенный? Не забивай себе голову, чувак. Одним тараканом больше, одним меньше. Какая, в сущности, разница? Ну попался он под горячую руку.

Бог:

-- Печально, ведь это был Мой Сын.

Я:

-- Давайте не будем сгущать краски. Не хмурьтесь. Как это сын? Вы уверены? Так, а почему он у нас -- таракан?

Бог:

-- Сын короля -- наследник трона и будущий король. Сын бога тоже бог. Нет никакой разницы, кто он: таракан или великан. И чем тараканы хуже? Тоже мне, человек -- пуп земли. Венец природы! Кто вам вообще такую чушь сказал? Загадили всю планету, как свиньи, а Я так старался. Чем ты лучше таракана? Мешок с костями. Хаотичное нагромождение желаний, импульсов и рефлексов. К тому же тараканы единственные уцелеют в этой мясорубке.

Я:

-- Пардон, папаша! Не мельтеши. Давайте сосредоточимся. Я на счет мясорубки. С этого места хотелось бы узнать подробнее.

Бог:

-- Столкновение Земли с метеоритом. В десять тысяч раз больше, чем Тунгусский! Метеорит уже в пути. Пизданет, мало не покажется! Все, кроме тараканов, передохнете! Волосы на жопе рвать будете!

Я:

-- Ты чего, мужик, белены объелся? Мы посадим на ракету Брюса Уиллиса и... прощай молодость! У него там все схвачено.

Бог:

-- Кретин! Я могу одним движением мизинца превратить тебя в чебурек!

Я:

-- А вот этого не надо. Не надо на меня давить. Этого я не люблю. И вообще, знаете что, папаша, насрать мне на ваших тараканов с высокой колокольни! Насрать мне на вашего сына! И вам персонально насрать на голову у меня давно руки чешутся.

Бог:

-- Ах, вот как? Тебе значит на Меня насрать? Да еще полчаса назад ты верещал, умоляя вернуть тебе рассудок, и готов был на четвереньках ползти в Святую Землю! Неблагодарный!

Я:

-- Мужик, не морочь людям голову. Занимаешься всякой херней, прости за выражение. Я у тебя что просил? Сто миллионов долларов наличными. Где они? Желаю получить свои сто миллионов и немедленно осязать их!

Бог:

-- Вот твари, всем подавай сто миллионов! О душе никто не думает!

Я:

-- У меня и так дел невпроворот.

Бог:

-- Каких дел?! Ты жив до сих пор только потому, что Я это допускаю! Превращу сейчас тебя в рулон туалетной бумаги в общественном сортире, посмотрим, как ты запоешь. Вот где дел невпроворот.

Я:

-- Ладно, чего ты от меня хочешь?

Бог:

-- Скажи Фридману, что он повинен в смерти Моего любимого Сына. В свете этих обстоятельств он не жилец.

Я:

-- А ты иди к Фридману сам, он где-то здесь недалеко. Он тоже любитель язык-то почесать.

Бог:

-- А не то бы Я без тебя не догадался. К Фридману Я уже ходил, этот коматозник не понимает ни хера, где право, а где лево. Он сейчас не сможет отличить Лукашенку от Наполеона Бонапарта. У него в данный момент -- харе Кришна. Клиническая смерть. Ты ему передай, когда он очухается, что ему скорее всего кирдык. Я еще до обеда подумаю, прикину, что к чему, но решения Своего не поменяю. Understand?

Я:

-- Основные моменты.

Бог:

-- Тогда Я кончил!

Я:

-- Я, кажется, тоже.

Бог:

-- Какой же ты мудак! Ступай, пока Я не сделал из тебя блин и не размазал по этому камню, и славь Мое имя на каждом углу!

Я:

-- И это все? А подарки? А кто желания будет исполнять?

Бог:

-- Кто, кто? Пушкин! Ладно, проси чего хочешь.

Я:

-- А сколько у меня желаний?

Бог:

-- Одно!

Я:

-- Хочу отодрать Катю.

Бог:

-- Какой же ты все-таки идиот. Уйди с глаз долой! Погоди. Вот еще что. Передай этому своему... Максимовскому... Нет, не надо.

Я:

-- Что передать Максимовскому? Если начал - договаривай.

Бог:

-- Пусть... пусть ведет себя потише. Кое-кто наверху очень недоволен.

Я:

-- А ты передай этой своей... Марии Магдалине, что я до нее доберусь!

Шар No 5

...Есть у меня безногий друг -- Костя Лейтман. Без пары прекрасных ног он остался очень неожиданно. Были в ту зиму сильные снегопады плюс частые перепады температуры. Снегу насыпало много, а убирать его никто не торопился. Снег слежался, превратившись в сплошной ледяной панцирь. Собрался Константин переходить улицу, подошел к светофору и поскользнулся. Ноги съехали на дорогу и угодили прямо под колеса лакированного членовоза с номерами Московской патриархии и синим абажуром на чердаке. Автомобиль, не извинившись, уехал, вероятно, по безотлагательным религиозным делам, а Костя остался истекать кровью прямо на дороге. Спасибо докторам -- жизнь ему спасли, а вот ноги -- нет. Иерарх, которого, кстати, часто ругают газеты, по-прежнему деловито носится по московским площадям и проспектам наперегонки с ветром, а Костя -- по квартире на инвалидной колясочке...*

* По заказу Ватикана.

К сознанию я продирался неохотно, игнорируя волевой момент и повинуясь только рефлексам. Краем глаза я заметил, как где-то на самом краю мира шевелится Максимовский. Последний шар, подпрыгнув, звонко стукнулся внутри о затылок и свалился по пищеводу в желудок. Осознание его утраты было немного грустным. Что-то про башню. Башня. Какая башня? А! Стоп! Это же моя башня встала на место. Ну, здравствуй, башня!

Через минуту-другую картинка насытилась цветами, стала ярче, восстановилась геометрия комнатного пространства, появился и звук.

Картина пятая

Апартаменты Фридмана. Московское время 10 часов 02 минуты утра (64 ч. 120 м. 1423с). У кровати Фридмана стоят два никому не известных гражданина.

Первый -- огромного роста кривоногий мордоворот. Одежда на нем такая тесная, что, кажется, вздохни этот человек глубже, и она разорвется по швам в клочья, повиснув на плечах лохмотьями. Лицо одутловатое, злобное, с налетом маниакального стремления к разрушению. Майк Тайсон по сравнению с ним -- просто смазливая девчонка.

Другой, наоборот, -- вертлявый, росточка невысокого и худ неимоверно. Одет, в отличие от первого, неплохо, но не по сезону: лакированные туфли, легкое шерстяное пальто, на носу солнцезащитные очки. На вид обоим не больше двадцати восьми лет.

Тот, который мордоворот, склонился над Фридманом и, приподняв его за волосы, бьет по щекам сильной рукой. Второй, который вертлявый, заглядывает Фридману прямо в открытый глаз, рассуждая вслух:

-- Вроде дышит, мерзавец, а глаз закрой -- так вылитый покойник. Натрескался, скотина, видать, водяры-то спозаранку.

Он наклонил бутылку, тщательно изучил этикетку и, понюхав горлышко, вылил остаток водки к себе в рот:

-- Теплая, падла, и сладковатая на вкус. Но по шарам дало.

Как все воспитанные люди, мы встали поздороваться. Максимовский получил пинок по яйцам, я -- в живот.

"Кому из нас двоих сейчас больнее, мне или ему?" -- подумал я, хватая ртом воздух.

-- Вам, наверное, не терпится узнать, кто мы такие, -- начал тот, который хорошо одет. -- Посмотрим, смогу ли я удовлетворить ваше любопытство.

Он опустился в кресло, вынул из-за пазухи обрез и положил его на колени.