Дневник Кости Рябцева - Николай Огнев

Первым долгом Сережке было поручено, чтобы он добился от шкрабов, чтобы Алешку Чикина, доставили из коллектора в школу. Потом был митинг, и все произносили речи.

Потом Сережка отвел меня в сторону и сказал, что так как Никпетож меня любит, то чтобы я к нему пошел и спросил, как он думает насчет "союза", а также и другие шкрабы. Я, конечно, согласился. Только мне непонятно, при чем тут мнение шкрабов: они - сами по себе, а мы - сами по себе. Все-таки я пошел. Никпетож мне сказал следующее:

- Я считаю ваш опыт интересным. По-моему, вы скоро сами убедитесь, что без дисциплины жить нельзя.

Я ответил, что у нас вводится самодисциплина.

- Самодисциплина - палка о двух концах, - сказал Никпетож. - С другой стороны, она как будто хороша, так как устраняет насилие, а с другой стороны, она гораздо тяжелей, чем внешняя дисциплина. Ведь подумать только: все время приходится следить за собой, чтобы как-нибудь не проштрафиться. Это очень быстро надоедает.

Тогда я спросил, как смотрит на это дело Зин-Пална.

- Вы ее недооцениваете, - ответил Никпетож. - Вы считаете, что она поддерживает в школе насилие и, следовательно, является общим врагом всех учеников. На самом деле это не так. Она всех ребят очень любит, а если принуждена поддерживать дисциплину, так это потому, что на ней - тяжелая ответственность. А на ваш "союз" заведующая смотрит так, чтобы вам не мешать. "Пусть, говорит, сами убедятся в нелепости своих поступков".

Я все это рассказал Сережке, он выслушал меня, но ничего не сказал. Домой из школы я сначала провожал Сильфиду, потом она меня провожала, и по дороге мы с ней разговорились насчет "союза". Она говорит, что не верит, чтобы "союз" долго продержался, а вошла в "союз" по товариществу и что сейчас ей очень весело жить. Я сказал, что мне тоже. Мы даже руки потрясли друг другу на прощанье, чего никогда не делали.

6 декабря.

Все как будто пришло в порядок. Шкрабы делают вид, будто не замечают "союза", а мы словно не замечаем шкрабов. Так как в "союзе" постановлено никаких издевательств над "школьниками" не производить, то мы их и не трогаем, тем более что там больше маленькие, а кто из старших - те принципиально думают иначе, чем мы.

Я изо всей силы гоню с зачетами, чтобы погулять во время зимнего перерыва. Никпетожу сдал за ноябрь. Самое трудное для меня - математика и естественная.

7 декабря.

Ванька Петухов в школу не пришел, и я пошел к нему на квартиру. Оказывается, он лежит весь избитый. А избили его беспризорные, потому что подумали, будто он на них донес и потом была облава. Они у него и лоток с папиросами отняли. Он теперь думает поступать на фабрику, тем более что подростков стали принимать больше, чем раньше. Я спросил его: "А как же с ученьем?" - а он говорит, что подростки работают только шесть часов и им всякие льготы для ученья. У него дома все плачут, потому что он почти что один содержит всех. Мне стало очень тяжело, и я ушел.

8 декабря.

Я проходил по залу, как вдруг разразился бой между "школьниками" и "союзниками". Они на нас напали: дали подножку Володьке Шмерцу. Сейчас же подоспели наши, и началась свалка. Дрались, конечно, понарошку, больше так, баловались. И вдруг влетает Зинаидища, начинает топать ногами и кричать как сумасшедшая: "Перестать, перестать!" Мы, конечно, перестали, а она на нас напустилась, что мы из школы делаем улицу, что такая вражда недопустима и что хваленая самодисциплина "союза" себя показывает. Тогда я не выдержал и говорю, что самодисциплина тут ни при чем, потому что мы не дрались, а просто ладошками по бокам. Но она мне и договорить не дала и заявила, что будет со мной говорить на школьном совете.

Посмотрим, что будет. Я сдал наконец зачет за октябрь по математике. Теперь осталось не так уж много, и я гоню вовсю.

10 декабря.

Было очень весело, потому что во время большого перерыва мы, все "союзники", выскочили на двор и стали играть в футбол. Погода довольно теплая, а снег утоптанный, поэтому играть было легко. А "школьники" смотрели на нас с завистью: им тоже очень хотелось играть, но по ихним, школьным, правилам футбол до весны запрещен, - на школьном дворе, по крайней мере. В другие игры можно играть, которые физкультурщик показывает, а в футбол нельзя, потому что, как говорит Зинаидища, "футбол вредно отзывается на занятиях".

Кончился перерыв, а мы все играли... Жалко, что рано темнеет, а то бы так без конца и вкалывал бы. Я забил десять голей, - играю крайнего правого. Сначала играли девчата, а потом, когда организовалась правильная команда, девчат выставили.

11 декабря.

Третьего дня я видел Черную Зою и Лину Г., что они выходили из церкви, а вчера было заседание ячейки, на котором постановили усилить в школе антирелигиозную пропаганду. По этому случаю я пришел в естественную лабораторию, когда там было народу довольно порядочно, и спрашиваю Елникитку:

- Елена Никитична, объясните мне, пожалуйста, насчет бога: есть бог или нет?

- Я, - говорит, - один раз вам уже, Рябцев, сказала, что для кого есть, а для кого нет. Это личное дело каждого.

- Нет, а вообще?

- Общего взгляда не существует.

- А по естественной истории как: существует или нет?

- Естественная история религиозными вопросами не занимается.

Так я и откатился ни с чем, но Елникитку на свежую воду выведу. Пошел по коридору, как вдруг меня догоняет Черная Зоя и говорит:

- Погоди!

Я остановился, а она вся пригнулась, сгорбатилась и говорит шепотом.

- Я тебя, - говорит, - ненавижу и не считаю за человека, а все-таки, как мне тебя жалко, я тебя предупреждаю, что тебе это даром не пройдет и тебе отвечать придется.

- Кому же это я буду отвечать?

- Там узнаешь кому. Святые ангелы от тебя отступились.

Я как захохочу, прямо животу больно стало!

- Передай, - говорю, - святым ангелам от меня в подарок! - И шлепнул ее по спине.

Она запаровозила - и от меня! Я, конечно, гнаться не стал: не люблю я ее, прямо терпеть не могу. От нее церковью пахнет, постным маслом каким-то.

12 декабря.

Сегодня пришлось мне расстаться с милым моим товарищем Ванькой Петуховым. Он пришел в последний раз, - поступает на фабрику. Я было стал ему рассказывать, как у нас в школе дела, но видно, что его уже это не интересует. Синяки у него зажили. Получать он будет двадцать три рубля шестьдесят копеек.

- На папиросах, - говорит, - больше не наработаешь.

Мне страшно жалко, что он уходит от нас. Во-первых, он товарищ хороший, прямо таких поискать, а потом, он умный парень и очень добрый. Я так думаю, что дружить с парнем - это совсем не то, что дружить с девчиной, хотя бы с такой умной, как Сильва. Я, правда, с ней говорю о многом, но все же не обо всем: ведь она многого не поймет. Да потом, разве с ней пойдешь к беспризорным? Она-то, может, и пошла бы, но ведь ее измордуют, а защищаться самостоятельно она не может. Потом, вот, например, девчата в футбол не могут играть как следует, как ни стараются. Потом, у них глаза часто на мокром месте... В общем и целом, как ни верти, а много есть препятствий к настоящей дружбе. Другое дело - дружба с парнем. Жалко мне Ваньку... Конечно, мы будем с ним видеться, а все-таки это уже не то.

13 декабря.

Сегодня из-за "союза" произошел новый прецедент. Сильфида Д. пошла сдавать за ноябрь Алмакфишу, а он ее засыпал, хотя она говорит, что отвечала на все вопросы и доказала все теоремы. Тогда она ему сказала:

- Это вы потому меня засыпаете, что я в "союзе".

Алмакфиш разозлился страшно, назвал ее "дрянной девчонкой" и выставил из лаборатории. Вся группа страшно возмутилась, и мы отправили делегацию к Зинаидище, чтобы Алмакфиш извинился перед Сильфидой. Я входил в делегацию, и когда мы пришли в учительскую, там был и Алмакфиш. Он услышал наше требование и говорит:

- Хорошо, я извиняюсь, я погорячился; но пусть Дубинина раньше извинится передо мной, что она подозревает во мне какие-то посторонние мотивы.

Я тогда сказал:

- Я не знаю, были ли посторонние мотивы, но вся школа знает, что вы Дубинину терпеть не можете и преследуете.

Тогда Алмакфиш взбеленился, начал кричать, что я - дерзкий и грубый парень, и если меня не уймут, то он уйдет из школы, потому что нет никакой возможности заниматься. И он швырнул книжку на стол и ушел из школы. Зинаидища меня оставила в учительской и начала со мной говорить. Она мне доказывала, что если так пойдет дальше, то не будет никакой возможности учиться, и что мы все увлеклись "союзом" и забываем главную и единственную цель - учиться. А я ей ответил, что я с этим согласен, но что не только мы забываем, а и шкрабы забывают, что мы - такие же люди, только молодые и, может, не такие опытные, как они. Например, нельзя нас называть "детьми", "грубыми и дерзкими парнями", "дрянными девчонками" и тому подобное, и это всегда будет вызывать прецеденты. Тут мне Зинаидища сказала, что нельзя говорить "прецедент" и что нужно говорить "инцидент". В общем, мы решили, что завтра я извинюсь перед Алмакфишем и повлияю на Сильфиду в этом же смысле.