Кречет. Книга IV - Жюльетта Бенцони

Малейшее движение — и они повернутся в одну или другую сторону, захоти испанцы, их соседи справа, или англичане, слева, вовлечь их в торговый и военный союз, и нам грозит полный разрыв.

— Но этого не случится, поскольку, как вы только что мне сказали, работы по строительству канала вот-вот начнутся, — ответил Жиль, уже кое-что слышавший о проекте в американском посольстве в Париже.

— Даже уже начались на Джеймсе. Мы объявили заем, которым, кстати, очень заинтересовался Лафайет. Он знает, что молодое наше государство не слишком богато, и старается, как может, помочь нам. Например, рыбакам с острова Нэнтакет удалось с его помощью очень выгодно продать партию китового жира, не сомневаюсь, он и дальше будет служить верой и правдой дорогому для него краю.

Шевалье ничего не ответил, предпочитая сначала обдумать услышанное. Ему совсем не понравилось, что Вашингтон поет бесконечные дифирамбы вездесущему Лафайету, как не понравилось и философское замечание касательно финансового положения молодой страны. Но он все же воспользовался случаем, чтобы вернуть разговор к американскому долгу.

— В Версале всем известно, как привязан господин де Лафайет к Америке и к вам лично, генерал. Возможно, стоит лишь пожелать, чтобы такая его привязанность не мешала выполнению долга перед Францией и ее королем.

— Этого не случится, друг мой. Просто маркиз, как всякий сердечный человек, предпочитает оказывать помощь тому из двух государств, которое больше в ней нуждается. Франция процветает, король богат…

— Нет, генерал, — Турнемин постарался мягкостью интонации умерить резкость своих слов, — король не так богат, а королевство хоть еще и процветает, но благополучия хватит ненадолго — я прежде всего имею в виду тех его подданных, которые проявили, вполне может быть, превышающее их возможности великодушие — если кредиты так и не будут погашены или, по крайней мере, покрыты существенными поставками важных товаров.

Жиль понимал, что, излагая вот так, напрямую, требования, он делал прямо противоположное рекомендациям Вержена, чей дипломатический опыт, кстати чрезвычайно весомый, сводился к одной фразе, которую он любил повторять:

«Самый верный способ преуспеть в переговорах — это вникнуть в характер и склонности того, с кем предстоит договориться…» Но Жиль также понимал, что, пойди он на поводу у Вашингтона и начни умиляться по поводу бедственного положения Соединенных Штатов, о французских кредитах с большим удовольствием забудут вовсе или, в крайнем случае, перенесут их погашение на неопределенный срок.

Вашингтон тронул коня, направил его медленным шагом к большой ферме с крутой крышей, стоящей на краю просторного луга, и сказал со смехом, в котором было очень мало веселья:

— Скажите-ка, друг мой: с кем вы, ваш министр или ваш король рассчитывали иметь дело, когда слали или писали мне такое? — И генерал вытащил из кармана край письма. — Все претензии нужно адресовать Конгрессу. А не мне… Я теперь обычный гражданин, и только.

— Обычный гражданин? Вы? Освободитель?

— О, что за слова! Действительно, я участвовал в войне, и Господь был на нашей стороне, мы одержали победу. Однако война закончилась, и с четвертого декабря тысяча семьсот восемьдесят третьего года, когда я распрощался в Нью-Йорке со своей армией, я стал, повторяю, всего лишь гражданином Соединенных Штатов, одним среди многих: плантатором, животноводом…

— И армия позволила вам вот так удалиться?

Солдаты же чуть не молились на вас, как на Бога-Отца!

— А что им оставалось делать? Да и армии больше не существует. Она почти целиком демобилизована. Знаете, сколько сейчас народу состоит на военной службе? Семьдесят человек.

— Я не ослышался?

— Повторяю, в армии сейчас служит семьдесят человек, — спокойно подтвердил Вашингтон, — двадцать пять охраняют оружие и иное снаряжение в форте Пит, а сорок пять — в Уэст-Пойнте.

Турнемину вдруг стало жарко.

— Это ужасно… Да и смешно.

— Почему же? У нас больше нет врагов. Значит, нам не нужна армия, лучше распустить солдат по домам, пусть делом занимаются. Тем более что мы даже заплатить им всем не смогли. Вот до чего дошло!

— Ясно.

Особенно ясно Жилю стало, что решение о возмещении убытков Франции спокойно направляется в глухой тупик, а поскольку о тонкой дипломатической игре у него было лишь самое приблизительное представление, он и выразил свои чувства прямо, без обиняков:

— Значит, мне следует вас просить, генерал, чтобы вы вернули мне злосчастное письмо, и зачесть его господам из Конгресса? Должен же я дать ответ в Версаль, какой-никакой.

— Не вижу необходимости зачитывать адресованное мне послание этим… крикливым господам, тем более что они вряд ли в нем что-нибудь поймут…

Предоставив собеседнику возможность по достоинству оценить паузу, которую он выдержал, прежде чем охарактеризовать членов Конгресса, Вашингтон отъехал якобы для того, чтобы проверить систему ограждения загона, а потом неспешной рысью вернулся к спутнику.

— Я только что спросил вас, — продолжил он с хитрой улыбкой, — на кого вы надеялись, посылая сюда жалобы французской стороны. А теперь другой вопрос. Что такое, по-вашему, американский Конгресс?

— Но… разве это не очевидно? Собрание полноправных представителей тринадцати штатов, входящих в настоящее время в состав Северо-Американских Соединенных Штатов, которое призвано управлять этим рожденным победой молодым государством.

Генерал Вашингтон вдруг разразился громовым хохотом — обыкновенно он держал себя сдержанно и с достоинством, — отчего Турнемин потерял дар речи: он никак не мог понять, что же такого несуразного могло содержать его в общем-то классическое определение. Впрочем, генерал столь же внезапно перестал хохотать, словно кран перекрыли. И заговорил абсолютно серьезно:

— Простите меня, мой мальчик! Я никоим образом не желал вас обидеть. — Выражение неуверенности на лице Жиля заставило Вашингтона извиняться. — Меня очень позабавило выражение «собрание полноправных представителей». С чего вы, черт побери, взяли, что Конгресс обладает какими-то полномочиями?

— Но разве его члены не выражают надежды и чаяния народа?

— Нет. По крайней мере, члены нашего Конгресса, и вы, сами того не подозревая, нашли этому точное объяснение. Вот вы сказали: чаяния народа. Но в том-то и дело, что тринадцать штатов, принимавших участие в войне за освобождение, не составляют единой нации. Скажу больше: они начали быстро отдаляться один от другого…

— Неужели?

— К несчастью, это так. Наши штаты сегодня так же мало связаны друг с другом, как некогда Спарта с Афинами или Аргос с Фивами. О! Разумеется, кое-что их все же объединяет: закон об образовании Конфедерации. Но что он дает? Каждый штат имеет в Конгрессе право решающего голоса, достаточно любому из них выступить против законопроекта, имеющего общегосударственное значение, и важный закон принят не будет. У председателя Конгресса генерала Сен-Клера власти никакой, никакой законной возможности оказать давление, у государства попросту нет главы. Впрочем, судебного органа, который мог бы заставить выполнять принятые Конгрессом решения, тоже не существует. Федеральные власти дискредитировали себя как внутри страны, так и за ее пределами. Вот, пожалуйста, в прошлом году в штате Массачусетс ветеран Банкер-Хилла, некий Сэмюэл Шейз поднял восстание, едва не переросшее в гражданскую войну. Если уж вы и вправду хотите разобраться в наших делах, знайте: в стране такая анархия и такой хаос, что уже всерьез поговаривают о разделе Америки на несколько Конфедераций или даже на тринадцать независимых республик. Вот к чему мы пришли за четыре года после заключения мира.