Южный ветер - Норман Дуглас

Затем он вдруг заявлял, что шутит -- шутит, не более.

И перед собеседником вновь возникал и утверждался в законных правах подлинный мистер Эймз. Он съеживался при одной лишь мысли об издании, закрывался, будто цветок в холодную ночь. Он не собирается принимать на себя никаких обязательств перед кем бы то ни было. Он сохранит личную независимость, даже если ради нее придется пожертвовать целью всей его жизни. Ни у кого не одалживаться! Эти слова звенели в ушах мистера Эймза. Слова его отца. Ни у кого не одалживаться! Вот определение джентльмена, данное джентльменом -- и от души одобряемое всеми прочими джентльменами, во всяком случае теми, кои придерживаются одних с мистером Эймзом-младшим взглядов.

Поскольку в наши дни джентльмены довольно редки, нам следует проникнуться благодарностью к кроталофобам за то, что они пожрали Святого Додекануса, открыв тем самым, via(7) "Древности" монсиньора Перрелли, путь для светлой личности мистера Эймза -- пусть даже это и не входило в исходные их намерения.

ГЛАВА IV

Назавтра, ровно в четыре утра, состоялось землетрясение.

Иностранцы, непривычные к особенностям непентинской жизни, в одних пижамах повыскакивали из домов, спасаясь от падавших на головы обломков. Американская дама, поселившаяся в том же высшего разряда отеле, что и мистер Мулен, выпрыгнула из расположенной на третьем этаже спальни прямо во внутренний дворик и едва не ушибла лодыжку.

Тревога оказалась ложной. Внезапный удар сразу всех городских колоколов купно с залпом двухсот мортир и одновременным буханьем гигантской пушки, той самой повсеместно прославленной пушки, чьи фокусы стоили во времена Доброго Герцога жизни сотням приставленных к ней канониров, все это вполне могло сойти за перворазрядное землетрясение -- по крайности в том, что касается грома и содрогания. Остров качнулся на скальном своем основании. То был сигнал к началу праздника в честь Святого Покровителя.

Спать в таком грохоте -- вещь невозможная. Даже смертельно усталый мистер Херд пробудился и открыл глаза.

-- Что-то тут происходит, -- сказал он: замечание, которое ему предстояло еще не раз повторить впоследствии.

Епископ оглядел комнату. Это определенно не гостиничный номер. И еще не стряхнув дремоты, он начал кое-что вспоминать. Он вспомнил приятный сюрприз, поднесенный ему вчера вечером, -Герцогине пришла на ум маленькая вилла, снятая ею для подруги и освобожденная подругой раньше, чем ожидалось. Меблированная, безупречно чистая, состоящая под присмотром местной женщины, умелой кухарки. Герцогиня настояла, чтобы он поселился на этой вилле.

-- Там гораздо приятней, чем в унылом гостиничном номере! Покажите епископу, что там и как, ладно, Денис?

Направляясь вдвоем к вилле, они догнали еще одного недавнего обитателя Непенте, мистера Эдгара Мартена. Мистер Мартен был всклокоченным, стесненным в средствах молодым евреем, не отличавшимся разборчивостью вкуса и питавшим страсть к минералогии. Некий университет снабдил его деньгами для проведения кое-каких исследований на Непенте, прославленном разнообразием скальных пород. Замечательной пробивной силы человек, подумал мистер Херд. Разговор мистера Мартена был несколько бессвязен, но Денис с восторгом выслушивал его невразумительные замечания о разломах и тому подобном и смотрел, как он тычет тростью в грубую стену, пытаясь выломать камень, показавшийся ему любопытным.

-- Так вы что же, авгита от амфибола не можете отличить? -- по ходу разговора осведомился мистер Мартен. -- Нет, серьезно? Лопни мои глаза! Сколько, вы сказали, вам лет?

-- Девятнадцать.

-- И чем же вы занимались, Фиппс, последние девятнадцать лет?

-- В моем возрасте невозможно знать все.

-- Согласен. Но, полагаю, хоть такую-то малость вы могли бы усвоить. Зайдите ко мне в четверг поутру. Я посмотрю, чем вам можно помочь.

Мистеру Херду молодой ученый, пожалуй, даже понравился. Вот кто знал, что ему требуется: ему требовались камни. Лучший среди ему подобных -- положение, всегда казавшееся епископу привлекательным. Приятные юноши, и тот, и другой. И такие разные!

Что касается Дениса -- о Денисе он определенного мнения составить не смог. Прежде всего, от юноши веяло специфическим университетским душком, избавиться от которого зачастую не удается даже ценою пожизненных героических усилий. Кроме того, он что-то такое говорил о Флоренции, о Чинквеченто и о Джакопо Беллини. Будучи человеком практическим, епископ не видел особой ценности ни в Джакопо Беллини, ни в людях, о нем рассуждающих. Тем не менее, помогая епископу распаковываться и раскладывать вещи, Денис обронил фразу, поразившую мистера Херда.

-- Если взглянуть на Непенте, как на живописное полотно, -- заметил он, -- замечаешь, что он, пожалуй, несколько перегружен деталями.

Несколько перегружен деталями...

Истинно так, думал епископ тем вечером, в одиночестве сидя у окна и глядя на море, в которое только что ушла на покой молодая луна. Перегружен! Непрестанно движущаяся, словно гонимая приливом людская толпа поплыла перед его усталыми глазами. Ощущение нереальности, охватившее его при первом взгляде на остров, все еще сохранялось; и южный ветер, вне всяких сомнений, поддерживал эту иллюзию. Он вспомнил о достатке и добродушии местных жителей, они произвели на него немалое впечатление. Ему здесь нравилось. Он уже ощущал себя словно попавшим домой и даже поздоровевшим. Но едва он пытался извлечь из памяти сколько-нибудь определенное впечатление от этих мест и людей, образы их становились расплывчаты; улыбчивый священник, Герцогиня, мистер Кит -- они походили на персонажей из сна; они сливались с африканскими воспоминаниями; с обликами пассажиров корабля, на котором он плыл из Занзибара; они смешивались с представлениями о его будущей жизни в Англии -- с представлениями о кузине, живущей здесь, на Непенте. И силы покидали мистера Херда.

Усталость его была так велика, что даже канонада, вполне способная пробудить и покойника, на него не подействовала. Наверное, что-то произошло, -- подумал он, и заключив этим выводом свои размышления, повернулся на другой бок. Он проспал до позднего утра, а проснувшись, обнаружил в смежной комнате стол, весьма аппетитно накрытый к завтраку.

А теперь, подумал он, посмотрим, что тут у них за шествие.

Колокола наполняли веселым звоном пронизанный солнцем воздух. Уже издали он различил медные звуки оркестра, пение священников и горожан, пронзительные возгласы женщин. Затем показалась процессия, извивавшаяся под множеством украшенных флагами арок, сплетенных из зеленых ветвей, -- сверху из окон и с балконов на нее дождем осыпались цветы. Впереди выступали стайки детей в многоцветных нарядах, отвечающих разнообразным школам и братствам. За ними шагал городской оркестр, облаченные в форму музыканты наигрывали развеселые мелодии; следом шествовала непентинская милиция, имевшая крайне внушительный вид благодаря старинным серебряно-алым мундирам. По пятам за нею двигались островные власти -- серьезные господа в черных одеждах, кое у кого расцвеченных лентами и орденами. Среди них виднелся и мефистофельского обличия судья-вольнодумец, -- он бодро хромал, сплевывая через каждые десять, примерно, ярдов, -- по-видимому выражая неудовольствие тем, что ему как лицу, состоящему на государственной службе, приходится участвовать в религиозных торжествах. Наблюдался в чиновных рядах и консул. Этот выглядел в точности, как вчера, -- чрезвычайно неофициальные бриджи и багровая, не иначе как от избытка здоровья, физиономия.