Опята. Роман - Алексей Смирнов

«Нужен вакуумный насос, – Артур задумался. – Или он отсос? Это же выйдет чистая вытяжка… фитюля». Такие он для друзей – сам не любитель – вытягивал из маковых головок в кафедральной лаборатории.

Он закрепил первую колбу, где лесных поганок было меньше всего, обратно на спиртовке. И распахнул форточку, потому что воздух отяжелел и рядом начало проступать что-то готовое к воплощению.

«Можно и нюхать!» – младший Амбигуус пришел в восторг. Одновременно он услышал, как отпирается дверь: прибыл неутомимый Гастрыч. Его теперь называли главным агрономом и выдали запасные ключи, чтобы появлялся, когда захочет. Тот договорился с Анютой и захотел появиться очень быстро и пораньше.

Анюта Амбигуус уже выбралась из-под одеяла и направилась в душ.

– Химичишь? – сосед заглянул в лабораторию алхимика. – Пошли в сортир, поглядим, как там и чего.

Амбигуус послушно пошел за Гастрычем. Проходя мимо ванной, Гастрыч – он умел – оттопырил правое ухо и прислушался: шум воды. Все в порядке.

В сортире он долго созерцал перепаханный пол. И так залюбовался, что даже очень тихонечко затянул «Полюшко-поле».

– Хорошо просеяли, стервецы, – похвалил он Крышина и Ключевого. – Поливали?

Студент пожал плечами.

– Давай польем, – Гастрыч расстегнул штаны и начал последовательно орошать пашню могучей струей. – А горшок вообще заколотим. Зачем он теперь? Бумагу – в ведро. Вот он, биотуалет будущего!

– Не, не надо, – попросил Амбигуус. – Все-таки, не всякий же раз…

– Ладно, – смилостивился тот. – Я пошутил. Достаточно ирригации. Я там удобрения особого принес целый мешок, потом раскидаем. Пойду помою руки, – сказал он, намыливаясь в ванную. – Ты не ходи туда, я их долго мою и думаю всегда, когда умываюсь, мне опасно мешать. Самые умные мысли приходят в голову почему-то под краном. Под самой струей.

Артур решил не останавливать Гастрыча. Мама моется. Ну и что? Из ванной доносилось бормотание, и Артур Амбигуус разобрал уговоры Гастрыча: «Как домочься тебя? томным шепотом? конским топотом?…»

15. Оранжерея

Гастрыч мыл руки около получаса.

– Ну, – изрек он бодро, выходя на божий свет, – идем в прихожую. Поможешь мешок дотащить.

Он, конечно, шутил, ибо сложения Артур Амбигуус-младший был хилого и числился в презираемой касте очкариков – некогда числился. Теперь, став поганкиным бригадиром, он приподнялся в среде обитания – «среде равных», как принято выражаться в ученой западной литературе.

В коридоре, при дверях, стоймя стоял большой, толстый пакет, перехваченный сверху веревкой, как пук волос – затрапезной лентой для украшения дебелой, глупой бабы. Он был похож на рулон побледневшего от ужаса рубероида.

Амбигуус прислушался: ему послышалось, что в ванной плеснуло.

– Чего ты? – по-щучьи осклабился Гастрыч.

– Да так, пришла в голову одна мысль, – отговорился тот, мгновенно узнав босоногое мамино детство. Ишь ты, мамаша, бес тебе в ребро. Или ты копия?

Он чуть возбудился, подумав, как здорово оттрахать свой собственный дубль. Вскоре все случайно узнали, что Крышин и Ключевой уже пробовали, остались очень довольны. Двойники вели себя достаточно самостоятельно, но в главном покорялись воле прототипа. Конечно, желательно приукрасить такую копию парой женских черточек…

– Что за удобрение? – серьезно и вдумчиво поинтересовался студент.

– Гостья ваша, свежего помола и посола.

Младший Амбигуус не вдруг догадался, что речь идет о болтливой, заоблачной Оранской. Он поволок мешок волоком; могучий Гастрыч отстранил его локтем, взвалил поклажу на плечо и снес к оранжерее.

– Эх, не сообразили, – он ударил себя по лбу. – Надо было сперва посолить, а уж потом поливать.

– Ничего, мы разбудим родителей, – отозвался Артур Амбигуус, давая понять Гастрычу, что обо всем догадался, но никому не проговорится.

От порога до унитаза был проложен узкий деревянный настил, чтобы все-таки не все удобрения попадали на пашню.

– Кот уже порылся, – отметил Гастрыч, присматриваясь к следам и различая их без всякой лупы, подобно опытному следопыту из числа коренных обитателей Южной Америки.

Они развязали мешок, полный мелкого рыжего порошка и вкраплений, чуть побольше размером. Очень тяжелый, сущее мучение для Дона Хуана.

– Подай совок, – распорядился сосед.

Он зачерпнул из мешка и начал сеять вокруг себя космическое разумное и вечное.

– Больно много в ней было разнообразного волшебного дерьма, – объяснял по ходу работы трудолюбивый Гастрыч. – Мистика, а не женщина. Инопланетянка. Гиперборейка. Я хочу сказать, что у нас завязалась гиперборьба.

Амбигуус младший смотрел на вкрапления и думал, что они напоминают ему сухой собачий корм. Еще ему пришло в голову, что он отныне не в состоянии достаточно эффективно управлять процессом, так как Оранской не было в его формулах и замыслах. С обычными удобрениями – например, мочевиной – все было более или менее понятно.

– Одежонку спалил, – буднично приговаривал Гастрыч, будто стоял у плиты и жарил яичницу. – Царевна-лягушка…

Звучало так, как если бы он позавтракал куриной кожицей.

От их активной деятельности квартира постепенно просыпалась.

…К вечеру собрались в полном составе и устроили вечер двойников. Краснобрызжей, сдавшейся после долгих уговоров, понадобились уже не два, а четыре стула.

Пьяный Гастрыч подрался с двойником Крышина.

– Я хочу ежедневного праздника Военно-Морской Сабли, – орал сосед. – Песен с нею и танцев с папахами.

– Последнее можно устроить, – сострил – как ему показалось, удачно, – Крышин. – У нас есть специальный клуб для пожилых и разбитых сердец.

– Инфаркту мне хочешь?! – взревел Гастрыч, подымаясь на дыбы. – У меня не сердце – у меня там атомный реактор.

Крышин не убоялся, потому что был двойником, готовым вот-вот исчезнуть.

– Надеюсь, четвертый энергоблок в порядке?

Гастрыч замахнулся, но тот растворился в послеобеденном воздухе, немного повысив радиационный фон.

– Он говорил о четвертой камере сердца, – успокоил соседа старший Амбигуус. – Видимо, намекал на четвертый желудочек.

– Пусть поменьше о камерах треплется, – пробурчал Гастрыч. – Ни одной ходки за плечами. Только лежка…

– А как там наши посевы? – игривым и потому отвратительным ввиду ее сложения голосом спросила Краснобрызжая, желая погасить конфликт.

Конфликт угас быстро. Оранжерея интересовала всех. За ужином-обедом употребляли отвар малого калибра, с утра приготовленный младшим Артуром Амбигуусом. И все убедились, что призраки закалились: стали сильнее физически, да и духом покрепче; сохранялись дольше, вели себя нахальнее, когда позволяли, но в то же время выказывали усиленную волю к повиновению. Их растущая наглость не распространялась на прототипов, ибо те подсознательно представлялись им богами.

– Завтра мы вместе пойдем на твою поляну, – шепнул студенту Гастрыч. – Надо собрать всё. Понимаешь? Всё. Что не сварим, то засушим. Заморозим, спечем, спрессуем в брикеты – неважно.

– Пушку прихватите, – посоветовал младший Артур.

– Я им армию выставлю, – успокоил его сосед. – Поставлю раком, и всех заставлю вкалывать, а после порву. Они будут грелками, а я – Тузиком.

…На первый взгляд пашня казалась прежней. Принесли лупу, но и та не помогла – то ли мелкий помол, то ли шариковые зародыши.

– А микроскопа у тебя нет? – раздраженно спросил Гастрыч. – Не упустить бы спорообразование.

– Завтра будет, – пообещал Артур Амбигуус-старший. – Я возьму на работе. У нас некого микроскопировать.

– Не надо спешить с такими вещами, – вмешался Извлекунов. – Небось, валяется в загашнике какое-нибудь старье, с колотыми-битыми линзами. Коли смотреть не на что. Я сам принесу микроскоп, – оповестил он собрание. – Это будет настоящая вещь. И предметные стекла, и красители – что угодно. При желании сумеем и блоху подковать, и гонококка.

– Гонококка без мелкоскопа можно, – заметил Гастрыч, в очередной раз обнаруживая знакомство с отечественной классикой. Он сделал это уважительным употреблением слова «мелкоскоп».

Кушаньева, работавшая в лаборатории при детской поликлинике, взяла щепоть землицы, высыпала на ладонь и стала водить насобачившимся носом.

– Пахнет грибами, – заявила она с твердой уверенностью. – Как в лесу, знаете? На рассвете, на исходе августа… или июня…

– Поэтично, с этим не поспоришь. Вы анализами занимаетесь? – уточнил Извлекунов.

– В основном, да. А что такое?

– Да нет, ничего смертельного. Погибло обоняние. Тут пахнет так, что скоро и взаправду ментов позовут: решат, что кто-нибудь умер и разлагается…

– И что же вы так ментов боитесь? – поразился Гастрыч. – Ну, приедут. Ну, не найдут они тела. И уберутся восвояси.