Торговка детьми - Габриэль Витткоп

Этот человек большой оригинал, его любимое развлечение - маскарад, ему нравится пугать детей, переодевшись крысой. Это очень необычный костюм. Трико из короткого серого меха с приделанным к нему длинным хвостом из розоватой кожи и перчатки с острыми когтями. На голове приспособление, превосходно имитирующее крысиную голову с отверстием для рта и двумя дырочками, в которых поблескивают маленькие черные глаза графа. Точь-в-точь огромная крыса на задних лапах, и никогда нам не приходилось видеть ничего в той же степени правдоподобного, сколь и невероятного.

На прошлой недели мы купили в мастерской на улице Бак одну из тех сироток, которых обучают вышивке. Она была хилой, щуплой, мелкой, с тяжелой гривой волос, бледных как лен. Мы ведем эту Болванку в глухую комнату и принимаемся ее раздевать, что вызывает у нее крики протеста, поскольку сиротки воспитываются монахинями в самом пугливом целомудрии. Болванка отбивается, сопротивляется, но в мгновение ока она оказывается голая, привязанная ремнями к кровати, ноги врозь, руки вверх. Как я Вам уже говорила когда-то, несмотря на то, что у меня нет того кресла на пружинах, о котором писал Пиданза де Меробер, тем не менее, кровать наклонена таким образом, чтобы заставить ребенка видеть всё, что происходит.

Едва Болванка связана и приведена в нужное положение, как граф выскакивает из-за ширмы и приближается, подпрыгивая и пища, как крыса. При этом фантастическом явлении Болванка издает чудовищный вопль и пытается вырваться из ремней. Продолжая попискивать и посвистывать, граф принимается царапать когтями ее живот и грудь, руки в перчатках проворно снуют и оставляют кровавые полоски на коже Болванки, чье лицо выражает ни с чем не сравнимый ужас. Наконец, не медля более, граф насилует девочку, и та теряет сознание. Это совершенно не устраивает нашего крысообразного друга, который хочет, чтобы Болванка осознавала все, что с ней происходит. Он выходит из нее, не спустив, в то время как я обтираю девочку уксусом, а Ворчунья хлопает ее по рукам. Как только Болванка приходит в сознание, граф набрасывается на нее с новой силой. Она больше не падает в обморок, но ее рот и глаза становятся как у мертвой; затем граф завершает дело, и тогда она заливается пронзительным смехом, какого мне ни разу до этого не доводилось слышать, и не прекращает смеяться ни на мгновение. Ворчунья, Монашка и я решаем оставить ее без пищи и воды в глухой комнате и подождать, пока у нее недостанет дыхания. Она продолжала так же пронзительно смеяться в течение двадцати четырех часов, не переводя дух. Когда мы снова вошли в комнату, чтобы проверить, как идут дела, мы увидели, что льняные волосы Болванки стали совершенно седыми. Мне представилась возможность оценить очарование этого оттенка, и я в тот момент поняла, какое утонченное эстетическое чувство привело к появлению напудренных париков. Тело Болванки было сплошь исполосовано, между ногами было полно запекшейся крови, запавшие глаза были окружены огромными фиолетовыми тенями, а она всё смеялась, смеялась и смеялась.

- Довольно, - сказала Монашка и прижала ей к лицу подушку.

Естественно, нестерпимая жара. Естественно, воскресенье. Так всегда. Медицинская Академия была закрыта, а перед Моргом стояла тол- па. Мы запихнули Болванку в бельевую корзину, что далось нам легко из-за ее мелкого сложения, и отнесли ее к старым крепостным стенам. Держу пари, что крысы, на сей раз самые настоящие, без труда справятся с останками.

Простите, дорогая Луиза, что больше не присылаю Вам шляпок и чепчиков, которые так Вам нравились, но в сегодняшнем Париже нет ничего стоящего из мод.

Ваш друг,

Маргарита

Дорогая Луиза,

Большие волнения произошли две недели назад, особенно возле Форс и у Аббатства. Улицы полны еще возбужденными толпами, которые, как мне сказали, поднимают иногда на пиках куски человеческих тел. Это внушает страх. Сегодня утром зову и зову Монашку - нет ответа. Я обыскиваю весь дом, жду, наконец замечаю, что Флориан и Мелани-Лизунья тоже исчезли, и тогда я понимаю, что негодница открыла им двери, чтобы сбежать вместе с ними. Короче, целый заговор. У меня остается только Ворчунья, которая всё время привередничает, да старый Жак, который хромает и пьет. И это после всех трудов, которых мне стоило обустройство дома! Однако никто не знает, что я сделала это не по истинному призванию, и если бы канцлер Пайяр прожил еще некоторое время, я никогда бы не стала содержательницей заведения. Что делать? - задала я себе вопрос тогда. Я не умела ни петь, ни плясать в театре, и мне внушала отвращение мысль идти и подстерегать гуляк под аркадой Пале-Рояля, что, впрочем, мне приходилось делать не раз. Я также не хотела снова впасть в нищету моего детства, которая была ужасной. Поверьте, дорогая Луиза, мучения, которые я испытала, начиная с шестилетнего возраста, хоть и не убили меня, но не уступали ни в чем страданиям тех детей, которых я продаю. Вы представляете, о чем я говорю. Потом была прядильня в Гарше, и это тоже был ад. Нас привязывали к машинам веревками, чтобы мы не падали от усталости во время работы. В десять часов вечера нас отвязывали, и мы могли спать до пяти часов утра в каком-то подвале. Летом там было влажно, но прохладно. Зато зимой холод стоял страшный, и многие кашляли кровью. И вот тогда-то господин канцлер подарил мне рай: все, что делает жизнь приятной и удобной, и, наверное, ничего бы не изменилось, так как этот достойный человек бесконечно меня любил. Увы, несмотря на его крайнюю доброту, мое состояние не успело еще сложиться, и когда он умер, его семья с позором выгнала меня. Добавьте к этому несколько моих неосмотрительных поступков, напрасных трат, неудачных вложений капитала. Нет, мой друг, я не пытаюсь оправдаться, так как может быть я вовсе не заслуживаю извинений, но я хочу лишь рассказать Вам, каким образом я пришла к занятию моим ремеслом, конечно, нужным человечеству, но отвратительным самим по себе, и которое внушает мне день ото дня всё большее омерзение. Что же?.. Характер закаляется, как и в любом другом деле, и если давать волю чувству жалости, то никто бы не мог этим заниматься ни дня. Прибавьте к этому то, что нехватка денег мучает меня беспрестанно, и Вы поймете мое состояние.

Времена сейчас очень тяжелые. Революционный трибунал заседает день и ночь. Сансон и два его помощника, братья Деморе, работают при свете факелов, и розовое зарево стоит над площадью Революции, бывшей Королевской, одной из самых просторных и красивых в мире.

Пишите мне, дорогая Луиза.

Маргарита

Моя красавица,

Зима обещает быть суровой, и единственный мальчик, который у меня оставался, умер вчера вечером от воспаления легких. Однако я заботливо его лечила, и даже без надежды на выгоду, а лишь потому, что он был милый и забавный. Я осталась одна с Ворчуньей. Она рассказала мне, что видела Монашку, Флориана и Мелани-Лизуныо: все трое были пьяны, в красных колпаках, и распевали какие-то мерзкие песни в проходе Манежа. Жак впал в детство после побега Монашки, которую он бывало натягивал prestissimo е furioso на кухонном столе, а теперь он тенью бродит по дому ничем не занятый, с бумажным паяцем, подвешенным к ширинке. В работе по дому он ничуть не участвует, а Ворчунья стала ворчать больше обычного, и что мне остается, как не стегать ее плеткой?

Случайно я узнала новости и о Титюсе: он представляется жертвой тирании, которая якобы и сделала его карликом. Всякая сволочь его за это любит и забрасывает подарками.

Барботен остался мне верен и заходит иногда спросить, нет ли у меня чего-нибудь подходящего. Я каждый раз отвечаю ему, что подумаю. Несколько дней назад мне удалось заманить одну маленькую красавицу, чьи родители держат мясную лавку на Старой Храмовой улице. Кожа у нее была невиданной красоты, нежная и гладкая. Ей можно было дать лет девять, во всяком случае, я так предположила, потому что, будучи немой, девочка не могла ничего подтвердить. Она не умела ни объясняться жестами, ни писать. Девять лет - самый лучший возраст, ребенок еще совсем свеж, но уже оформлен, и только в этом возрасте подмышки источают неповторимый запах базилика, который навсегда исчезает к двенадцати-тринадцати годам. Этот аромат опьяняет, его невозможно забыть. И вот немая у меня, глаза у нее голубые и неподвижные, словно стеклянные пуговицы. Я оставляю ее на сутки с Барботеном, ни о чем не тревожась. Время от времени до меня доносятся приглушенные звуки их забав и прыжков. В начале вторых суток Барботен приходит подкрепиться и с мрачным видом заявляет мне, что девчонку всё время рвет, у нее начался понос, и это ему совсем не с руки. Я иду посмотреть, в чем дело, нахожу девочку совершенно позеленевшей и, боясь какой-нибудь заразы, отправляю за Луазелем. Его не удается нигде найти. Что бы Вы сделали на моем месте?.. Вконец расстроенная, видя, что Барботен обижен и сердит, я не нашла ничего лучше, чем отдать чудачке ее лохмотья и выставить на улицу. Там она пустилась бежать со всех ног и, увидев, что сил ей не занимать, я осталась уверена, что она благополучно доберется до родительского дома. Дело, таким образом, было кончено.