Когда поспела антоновка - Елена Жарова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На следующий день я подумал, что надо бы с Петром поговорить насчет дома, раз Прокофия-то теперь нет, он по праву должен перейти мне. С такими думами, воодушевленный, я и направился к дьякону.
— Добречка! Есть кто? — я постучал по косяку входной двери.
Никто не ответил. Тогда я вошел в открытую дверь и застал Петра за столом, он смотрел в тарелку супа и не двигался.
— Пётр, я это…тут открыто было — начал я, но дьяк поднял на меня пустой взгляд, долго смотрел, молча, а потом вдруг рассердился.
— Чего тебе, Василий? Чего шастаешь?
— Да я…хотел по поводу дома переговорить.
— Какого дома? — старик еще сильнее нахмурил брови и с тяжелым скрипом отодвинул стул.
— Да как же какого, сына вашего. С садом.
— И? — выкрикнул Пётр.
— Так это же мой дом по праву, теперь когда Прокофия-то убили, он должен мне достаться.
— Ах ты, остолоп! Негодяй! Убирайся отсюда! — замахнулся старик кулаком и аж подпрыгнул на стуле, — Я тебе сейчас! Дом он захотел!
Я попятился, споткнулся о корзину, ну хоть не упал, да так и вышел из дому, согнувшись пополам.
— Ополоумевший старик! — крикнул я да прибавил шагу.
Вслед лились проклятия, но меня они не трогали. Ничего-ничего, это еще что. Всё равно дом будет моим. Остолоп, говорит. Я ему еще покажу, всем им покажу!
Вечером стал обдумывать, как все лучше провернуть, чтобы земля по праву стала моей. Грамотой я не владел, поэтому Богоявленские легко смогли меня обмануть, но теперь, когда правда, наконец, вышла наружу и все получили по заслугам, победа будет на моей стороне. Долго я ходил из угла в угол, поужинал скудно, от волнения харчи не лезли. А с первыми звездами сидел на завалинке, глядел на темнеющий сад и курил папиросу за папиросой, чтобы только перебить яблочный запах, что так бередил и без того больную душу. И, затягиваясь в очередной раз, посмотрел на тлеющий уголек в руке и меня будто осенило. Будто сам ангел спустился с небес и шепнул мне здравую мысль: если дом не достанется тебе, то пусть не достанется никому. Тогда-то я впервые задумался о поджоге. Вначале отмел эту мысль: как же это я, ведь увидит кто, да к тому же, там робятишки Прокофия живут, не стану же я юные души травить, вот если бы они к деду пошли, тогда бы уж я…Ох и тяжело нонче быть честным человеком!
Больше сорока дней отходил сам не свой. Марьюшка с детьми все понять не могли, что происходит. Делал все спустя рукава, ни с кем не говаривал. Но я-то их втягивать в свои дела не хотел, надобно мне самому со всем управиться. С Прокофием же решил, значит и с домом все получится. Ночью, когда все легли, я засветил фонарь, натаскал охапками сена из сарая. Делал все медленно, подолгу стоял и прислушивался, не идет ли кто. Когда принес достаточно, подложил тюки под крыльцо. Постоял еще немного. Взошел на крыльцо, но все же спустился. «Не видать дом никому» крутилось в голове. Значит, так тому и быть. С этими мыслями достал лучину из фонаря и бросил под крыльцо. Сено вспыхнуло, пламя взвилось и осветило весь двор. Я постоял еще какое-то время, сорвал с дерева антоновку, откусил и закинул яблоко в разгорающийся пожар. Уходя, чувствовал спиной тепло.
Пожар свирепствовал еще какое-то время, слышались крики, оханья, а когда, наконец, огонь унялся, груды углей уже без пламени, все еще ярко тлели в темноте ночи и бродили около них жители Кутлей, пытаясь разгрести завалы. Только я, наконец, впервые за несколько дней сладко уснул, зная, что теперь-то все наладится.
Глава 12
Николай
— Коля, вставай! Коля! — кто-то с Пашкиным лицом тряс меня за рубаху. В нос и глаза лез дым, кашель сдавил грудь. Держа локоть перед лицом, брат склонился надо мной и орал как сумасшедший, пытаясь вытащить из кровати. Я вскочил и тут же замер: впереди, в сенях, вихрился кудрявый огонь, стены дрожали, качались, дым тянул к нам свои лапы…
— Да что же ты встал столбом, — толкнул меня Паша и потащил за рукав. Прыгнули в окно, оббежали дом.
— П-п-Паш, п-п-пожар! — страх опутывал меня, как красные ленты огня опутывали доски сухой крыши.
— Да вижу я! — взревел брат — Беги к деду!
Он вновь толкнул меня в спину, а сам побежал по улице, стуча в каждый дом и выкрикивая: «Пожар! Горим!», так и сопровождали весь мой бег его выкрики, я чуял, что и душа Пашкина в этот миг тоже горела.
Я домчался до дедова дома, накинулся на дверь и что есть мочи забарабанил руками.
— Деда! Деда, открывай! Мы горим!
Не прошло и секунды, как дверь распахнулась: показались борода и большие глаза, взгляд которых был направлен поверх меня.
— Горим! — снова крикнул я.
Не произнеся ни слова, дед выбежал из дому в чем был, я пристроился рядом.
Огонь сожрал все, что у нас было, ничего не оставил. С ужасом подумал я обо всех наших вещах, книгах, о вещах отца, его ружье, нашей кошке и горько заплакал. Люди со всего села прибежали тушить наш дом. Кто с ведрами воды, кто с землей, а кто просто стоял и охал. Они смотрели на нас с жалостью, пытаясь хоть чем-то помочь. Пашка хотел ворваться в дом, спасти, что осталось, вот только дед его не пустил. Да и как можно все наши годы жизни уместить в один мешок и как решить, что брать с собой на всю дальнейшую жизнь? Дед держал брата за шиворот, а потом наказал, чтобы тот близко не приближался. Возражений не принимал, а сам пошёл с мужиками тушить огонь. Когда от нашего дома остались лишь догорающие угли, тогда Паша, до того рвавшийся в пожар, а позже вместе со мной таскавший ведра воды, совсем поник. Мы сидели подле груды обгоревших обломков — всего, что у
