Последний фаворит (Екатерина II и Зубов) - Лев Жданов

– Когда я умру, пусть люди и Бог помянут меня с ними вместе, граф… А затем вернемся к нашему стаду… Не могу я забыть прусского короля-забияки. Что думает о себе этот молокосос? Я научу его поаккуратней, получше заниматься своим ремеслом – пусть даже не встречу помощи ни от Версаля, ниоткуда в мире… А все-таки прямо сознаюсь: сейчас мы очень слабы. И попробуйте написать Монморену все, что касается Фридриха с его Пруссией… Видите, Сегюр, за доверие я отплатила, как умела, тем же.

– Я тронут, верьте, государыня… Больше: я изумлен. Столько лет я имею счастье видеть, знать вас…

– И не узнали сполна? Это участь всех людей. Поди, и Екатерина Сегюра знает не больше, чем он ее. Время все кажет в настоящем виде и цвете… А чтобы уж дойти теперь до конца… Мы долго толковали. Поди, теперь только и говору там, во всем дворце, что о беседе, которую так горячо и пространно мы ведем. Ничего. Пусть после обеда поломают голову. Это полезно и для желудка… Скажите… – Екатерина вдруг поглядела прямо в глаза дипломату, словно желая отрезать возможность дать неверный ответ: – Скажите прямо: что вынудило вас провести два дня в Гатчине у моего сына, у великого князя Павла? Что могли вы с ним найти общего? О чем толк шел? Все эти годы, что вы здесь, я не слыхала о дружбе, какая была бы между вами. Что же так, вдруг?.. Только правду… или вовсе ничего. Я настаивать не стану.

– А мне нечего скрывать, государыня. Недалек и день моего возвращения на родину.

– Ваш отпуск? Да… Надеюсь, так и будет: отпуск, а не окончательный отъезд.

– Я также надеюсь на это, государыня. По всем требованиям этикета и добрых приличий я поехал откланяться великому князю, наследнику трона ваше…

– Наследнику тро… Продолжайте, виновата. Я слушаю.

– Но тут случилось маленькое приключение: сломалась моя коляска. Пока ее чинили, и прошло больше суток… Это время я и провел в обществе великой княгини… Но больше князя…

– Вот что… Так это все именно так?..

– Именно так, государыня, как вам, должно быть, и доносили… А речь у нас шла…

– Не надо… Я не хочу выпытывать вас, Сегюр…

– Нет, позвольте, государыня… Священное имя друга, которым вы удостоили меня, трогательное доверие – все это обязывает меня именно лично вам передать речи мои и великого князя Павла… В них много важного, что вам хорошо узнать…

– Ну, тогда…

– Я буду краток, государыня… И точен по возможности… Началось с очень печальных картин… Были высказаны предположения, которые ужаснули и огорчили меня…

– За меня, Сегюр?

– За вас обоих, государыня. Вы – мать, он – сын. Я не сентиментален. И в вашем величестве не замечал излишней вредной мягкости. Но чтобы сын опасался так матери… Чтобы положение его казалось таким тяжелым, даже критическим… Я старался влиять на разум. Уверял, что вы, государыня, нисколько не опасаетесь своего сына… Позволяете составлять свой двор по собственному усмотрению… Рядом с Царским он держит в своем распоряжении два боевых батальона, сам учит, вооружает, одевает их… дает им офицеров…

– Да, да… Я не боюсь… Я верю…

– Значит, и он может и должен верить своей государыне и матери – так я и сказал… Вы, не опасаясь за себя, держите лишь одну роту гвардии на карауле… я сказал… Ну а если князь не приглашен в ближний совет… если он не принимает близкого участия в делах, не знает всех тайн правления… Трудно, по-моему, говорю я, и ожидать иного, когда князь открыто осуждает политику, управление, личную жизнь и связи государыни-матери… Я так сказал, простите…

– Прекрасно, Сегюр. А он?

– Князь говорит: «Мало же вы за все время узнали нашу страну…» Я плохо и понял: к чему это? Сейчас же последовал вопрос: «Почему на Западе монархи занимают трон один за другим, наследуя без всяких смятений, а в России иначе?» Пришлось указать на простую вещь: порядок наследования у нас твердо определен: трон получают у нас только сыновья и старшие в роде. Не иначе. В этом главная разница между древними, произвольного характера, монархиями и новыми, где введен строгий правовой порядок. В этом залог развития народа. Там же, где государь по своей воле может избрать наследника, все неустойчиво, сомнительно. Тут полный простор честолюбию, козням, заговорам…

– Вы так сказали, Сегюр?

– Я говорил правду, государыня. Князь мне ответил: «Что делать? Здесь к этому привыкли… Обычай – тиран. Изменить можно лишь с опасностью для самого лица, которое за это возьмется». Кроме того… я передаю чужую речь, государыня: «Русские любят лучше иметь на престоле юбку, чем мундир…» Тут уж я возражать не стал… Вот приблизительно о чем и шли речи у нас все время…

– Благодарю, Сегюр. Так вы уезжаете скоро? Жалею. Говорю от души. Передайте вашему королю, что я желаю ему счастья. Желаю, чтобы доброта его была вознаграждена, чтобы исполнились все его намерения, прекратилось зло, приносящее ему столько печали… Чтобы Франция возвратила себе всю прежнюю силу и величие. Надеюсь, это будет в пользу мою, в пользу России… и не на добро нашим всем врагам! Знаете, мне грустно расставаться с вами именно теперь, Сегюр. Лучше бы остались вы здесь, со мною, чем подвергаться там опасностям, которые примут, может быть, размеры, каких вы и не ожидаете!

Говоря это, Екатерина глядела вдаль, словно там ясно видела грядущую судьбу потрясенной Франции…

– Франция в опасности, вы говорите, государыня… Я французский дворянин…

– Молчите. Мне представляется нечто иное… Мне думается, перед вами особые пути, граф… Ваше расположение к новой философии, наклонность к свободе… все это заставит вас держать сторону народа в его споре с дворянством Франции. Мне это будет досадно. Я была и останусь всегда аристократкой. Это мой долг, мое ремесло. Никогда бы я не отреклась от своих вековых прав, как это сделало на днях феодальное французское дворянство… Подумайте: вы найдете вашу страну, охваченною опасною горячкой…

– Я сам опасаюсь, государыня. Поэтому и обязан скорее вернуться туда…

– Вижу, вас не удержать. Постараемся хотя задержать подольше. Но вот идут мои внуки. Узнаем, чего они хотят от бабушки… Слушайте, пока мы спорили, я все думала о речах моего сына. Он тоже непреклонен… неисправим. И многое готов изломать, если бы ему дать волю. Многое повернул бы назад, если бы… Ручаюсь и я: этого не будет… ни при мне, ни при великом князе Александре… при внуке моем…

– Как, государыня, разве вы задумали… Решили?..

– Потом. Это я так… не то, что хотела… Сюда, дети!.. – по-русски, громко заговорила она. – Мы кончили разговор. Что хотите? Я слушаю вас…

И с ласковой, доброй улыбкой двинулась навстречу обоим внукам, которые, появясь вдали, выжидали минуту, когда можно будет подойти к своей державной нежной бабушке…

Блестящим фейерверком закончился веселый воскресный день в полуосажденной, угрожаемой от врагов столице.

Никто не знал, что готовит новое утро на полях битв. Чего можно ждать здесь, под кровом обширного Царскосельского дворца?

А здесь утро понедельника началось очень бурно.

Очередной докладчик – генерал-майор, статс-секретарь Попов еще сидел перед государыней и своим вялым голосом излагал военные дела, в приемной ждали еще два-три человека, когда Захар появился из маленькой двери, ведущей на половину, отведенную постоянно для фаворита, теперь занятую графом Димитриевым-Мамоновым.

Государыня даже не выждала, пока старый слуга подойдет и шепнет, в чем дело.

Пожав чуть заметно плечами, она кивнула головой Попову, и этот толстоватый, нескладный, широконосый человек пятидесяти пяти лет вскочил и удалился из покоя так быстро и легко, как будто его несло ветром…

– Граф там? Проси! – сказала тогда она Зотову.

Быстрыми, нервными шагами вошел фаворит.

Дверь как бы сама собою плотно заперлась за ним.

– С добрым утром, мой друг. Хорошо ли почивал? Как чувствуешь себя? Судя по лицу, нездоровье вчерашнее не отошло. Я велю позвать к тебе Роджерсона, не правда ли? Он всегда удачно помогает тебе… Ну, садись, говори, с чем пришел.

Мамонов послушно сел, но не мог, очевидно, сразу заговорить.

Невысокий, стройный, с легкой наклонностью к полноте, фаворит был очень красив лицом.

Томные, продолговатые, лучистые глаза то загорались, то потухали под густыми ресницами, красиво обрамленные тонкими бровями редкой правильности. Невысокий, но хорошо развитой полукруглый, открытый лоб гармонировал с общим правильным, мягким овалом лица. Черты, немного мелкие для мужчины, поражали законченностью, тонкостью, влекли каким-то особым своим обаянием. Матово-бледное, чистое лицо оживлялось нежным, легким румянцем щек. Нервно очерченные ноздри римского носа, безукоризненная излучина красных, пухлых слегка, женски-капризных губ, розовые, небольшие уши, выглядывающие из-под пудреных буклей модной прически, – все это останавливало взоры. И во всем лице был какой-то свой характер, что-то легкое, неуловимо женственное, что могло и должно было очень нравиться именно такой твердой, мужественной женщине, как Екатерина Великая, даже и голосом мало походившей на женщину, хотя была она ею во всех отношениях, с ног до головы.