Последний Катон - Матильде Асенси

— Послушай, Пьерантонио, все очень серьезно и…

— Замечательно, это здорово, что все серьезно!

Больше всего меня злило то, что я сама себя выдала, что только притворись я чуть получше, я не оказалась бы в таком положении. Именно я подняла зайца для этой прилипчивой, неутомимой легавой, и чем больше я мучилась, тем больше росло его любопытство. Так вот, с этим покончено!

— Хватит уже, Пьерантонио, в самом деле. Я ничего не могу тебе рассказать. Ты-то как раз должен понимать это лучше всех.

Мой голос, наверное, прозвучал очень строго, потому что я заметила, что он отказался от своих намерений и резко изменил тон.

— Ты права… — согласился он сокрушенно. — Есть вещи, о которых рассказывать нельзя… Но никогда не думал, что моя сестра замешана в темные дела ватиканских властей!

— Я и не замешана, просто они воспользовались моими услугами для необычного расследования. Что-то очень странное, не знаю… — задумчиво пробормотала я, пощипывая нижнюю губу большим и указательным пальцами. — Я вся в растерянности.

— Какой-то странный документ?.. Таинственная рукопись?.. Какой-то постыдный секрет из прошлого церкви?..

— Если бы! Этого я уже навидалась. Нет, это что-то гораздо более непривычное, и хуже всего то, что от меня утаивают нужную мне информацию.

Мой брат остановился и с решимостью посмотрел на меня.

— Так переступи через них.

— Не понимаю, — сказала я, тоже останавливаясь и сбивая концом ботинка жучка с травинки.

К вечеру стало прохладно. Скоро в саду зажгут фонари.

— Просто переступи. Они же хотят чуда? Вот и дай им его. Знаешь, у меня в Иерусалиме масса проблем, больше, чем ты себе можешь представить. — Он снова медленно зашагал, и я пошла за ним. Внезапно мой брат больше чем когда-либо напоминал важного главу державы, на которого давит тяжесть полномочий. — Святой Престол поручил нам, францисканцам Святой Земли, много разных и сложных заданий: от восстановления католического культа в Святых Местах до заботы о паломниках, не говоря уже о поддержке библейских исследований и об археологических раскопках. У нас есть школы, больницы, амбулатории, дома престарелых, а сверх всего — сама функция кустода, которая влечет за собой множество политических конфликтов с нашими соседями других конфессий. Знаешь, какова моя главная проблема в данный момент?.. Святая Трапезная, где Иисус учредил Евхаристию. Сейчас это мечеть, и находится она в ведении израильских властей. И вот, Ватикан постоянно давит на меня, чтобы я договорился о ее выкупе. А деньги они мне дают?.. Нет! — сердито воскликнул он; щеки и лоб его начали сильно краснеть. — Сейчас у меня в Палестине и Израиле, в Иордании, Сирии, Ливане, Египте, на Кипре и на Родосе работают триста двадцать монахов из тридцати шести разных стран, и не забывай, что Святая Земля — это зона конфликтов, где борьба ведется с помощью автоматов, бомб и отвратительных политических маневров. Как мне содержать всю эту кухню духовной, культурной и социальной работы?.. Думаешь, мне может помочь мой орден, у которого нет за душой ни лиры? Или думаешь, что твой богатейший Ватикан мне что-то дает?.. Ничего, никто мне ничего не дает! Святой Отец направил деньги церкви, миллионы и миллионы, полученные из-под полы, через подставных лиц, фальшивые фирмы и банковские переводы в оффшорные зоны, чтобы поддержать польский профсоюз «Солидарность» и свергнуть коммунизм в своей стране. Как ты думаешь, сколько лир он дает нам в обмен за то, что требует, а?.. Ни одной! Ничего! Ноль!

— Это не совсем верно, Пьерантонио, — с горечью проговорила я. — Каждый год церковь во всем мире собирает для вас пожертвования.

Он взглянул на меня горящими от гнева глазами.

— Не смеши меня! — презрительно бросил он, повернулся ко мне спиной и зашагал назад к дому.

— Ладно, но по крайней мере объясни мне, как я могу получить нужную мне информацию, — взмолилась я ему вслед, пока он удалялся гигантскими шагами.

— Будь умнее, Оттавия! — не оборачиваясь, воскликнул он. — Сегодня в мире есть масса способов добиться желаемого. Нужно только расставить приоритеты, решить, что важно, а что нет. Подумай, насколько ты готова проявить непослушание или действовать самостоятельно, в обход своего начальства и даже… — он поколебался, — и даже переступая через то, что подсказывает тебе собственная совесть.

В голосе моего брата звучала глубокая горечь, словно ему приходится все время жить с невыносимым грузом сознания, что он действует против указаний собственной совести. Я задумалась, смогла ли бы я, хватило ли бы мне смелости для того, чтобы нарушить полученные приказы и самостоятельно раздобыть нужную мне информацию. Но еще не сформулировав до конца вопрос, я уже знала ответ: да, конечно, да, но как?

— Я готова, — заявила я посреди сада. Мне не помешало бы вспомнить крылатую фразу: «Будь осторожнее с желаниями, они могут сбыться». Но я этого не сделала.

Брат вернулся.

— Что тебе нужно? — воскликнул он. — Что ты ищешь?

— Информацию.

— Так купи ее! А если не можешь купить, раздобудь ее сама!

— Как? — растерянно спросила я.

— Ищи, разнюхивай, допытывайся у тех, у кого она есть, расспрашивай их с умом, ищи в архивах, в ящиках, в корзинах для бумаг, обыскивай кабинеты, компьютеры, мусор… Если это необходимо, стащи ее!

Я провела очень беспокойную ночь без сна, беспрестанно ворочаясь в своей старой постели. Рядом со мной без задних ног спала Лючия, тихонько похрапывая в блаженном забытьи. Слова Пьерантонио бились у меня в голове, и я не представляла, как на практике воплотить все те ужасные вещи, которые он мне насоветовал: как с умом расспросить кремниевую скалу Глаузер-Рёйста? Как обыскать кабинеты государственного секретаря или архиепископа монсеньора Турнье? Как залезть в ватиканские компьютеры, не имея ни малейшего понятия о том, как работают эти проклятые машины?

Совершенно вымотавшись, я заснула, когда сквозь жалюзи на окнах уже начал проникать свет. Помню только, что мне приснился Пьерантонио и что сон был не из приятных, так что я была бесконечно рада увидеть на следующее утро, как он, свежий и бодрый, с еще мокрыми после душа волосами, служил мессу в домовой часовне.

Мой отец-именинник вместе с матерью сидел на первой скамье. Я видела их спины (спина отца была намного более согнутой и неуверенной) и почувствовала гордость за них, за большую семью, которую они основали, за любовь, которой они наделили своих девятерых детей, а теперь дарили ее и своим многочисленным внукам. Я смотрела на них и думала, что они прожили всю жизнь вместе, конечно, разделяя неприятности и проблемы, но пребывая неделимыми в своем единстве, неразлучными.

Выйдя с мессы, самые младшие, устав от неподвижности во время церемонии, пошли играть в сад, а все остальные отправились в дом завтракать. В уголке длинного стола, образовав отдельную от взрослых группку, сидели мои старшие племянники. Как только мне представилась такая возможность, я взяла за шкирку Стефано, четвертого из сыновей Джакомы и Доменико, и утащила его в угол:

— Ты ведь учишь информатику, Стефано?

— Да, тетя. — Парень смотрел на меня с некоторым беспокойством, словно его тетя вдруг сошла с ума и может пырнуть его ножом в живот. Почему подростки такие странные?

— И в твоей комнате есть подключенный к интернету компьютер?

— Да, тетя, — теперь он с гордостью улыбался, с облегчением убедившись, что тетя не собирается его убивать.

— Ну, тогда мне нужно попросить тебя об одолжении…

Мы со Стефано провели в его комнате все утро, прилипнув носами к монитору и потягивая «кока-колу». Он был разумным парнем, свободно чувствовал себя в сети и замечательно управлялся с поисковыми системами. К обеду, отблагодарив племянника за чудесную работу с помощью кругленькой суммы (разве не сказал мне Пьерантонио купить информацию?), я знала, кем был мой эфиоп, как он погиб и почему расследованием занимались христианские церкви. И все это было настолько серьезно, что, спускаясь по лестнице, я не могла унять дрожь в ногах.

2

В понедельник ночью я вернулась в Рим, охваченная растерянностью и страхом. Я сделала то, чего никогда от себя не ожидала: я ослушалась, разыскала важную информацию не очень правильными методами и вопреки желанию церкви. Я чувствовала себя крайне неуверенно, мне было страшно, словно за мой дурной поступок молния божественного гнева может испепелить меня с минуты на минуту. Следовать нормам всегда намного легче: не нужно угрызений совести и ощущения вины, не возникает неуверенности, и, кроме всего прочего, ты можешь гордиться сделанным. Я не испытывала никакого удовлетворения от моей презренной работы ищейки и, уж конечно, никакого удовлетворения собой. Я волновалась и не знала, как смогу говорить с Глаузер-Рёйстом. Я была уверена, что у меня на лбу будет написано, что я провинилась.