Лобное Место - Сергей Могилевцев

Одним из тех, кто успокаивал его в первые дни пребывания в следственном изоляторе, был сосед по нарам, с которым они поочередно, из-за страшной скученности, царившей здесь, делили одну и ту же койку. Это был изможденный и худой человек лет примерно сорока, которого звали Александром Степановичем, и который, как всем было известно, сидел за терроризм. Он внимательно выслушал историю Баркова, который, по обычаю многих заключенных, испытывал острую потребность покаяться и излить кому-нибудь свою душу.

– Ваша история, Иван, удивительна, несмотря на весь ее кровавый антураж, на всю ее кровавую завершенность, – сказал он Баркову, дружески положив ему на плечо руку. – А еще более удивительно то, что она некоторым образом переплетается с моей собственной историей. Удивительно вообще, как могли мы столкнуться здесь, внутри этой страшной тюрьмы, но, думаю, это именно та случайность, которая говорит о глубокой закономерности нашей встречи. Не удивляйтесь и не ужасайтесь тому, что я вам сейчас скажу, но наши с вами беды вызваны одинаковой причиной. Мы оба с вами пострадали от нечистой силы.

– От нечистой силы? – удивился Иван.

– Да, – именно от нечистой силы, а если говорить конкретно, то от дьявола, с которым обоих нас столкнула судьба.

– От дьявола, но возможно ли это?

– Да, друг мой, возможно, и, более того, такие встречи в жизни происходят гораздо чаще, чем об этом принято думать. Припомните-ка все, о чем вы мне здесь рассказывали; ваше странное болезненное состояние, вызванное невозможностью пристроить свою первую в жизни книгу, ваше отчаяние, ваши попытки утопить в болоте стихи, и это внезапное приземление, точнее, приводнение группы в высшей степени странных людей, – все это не что иное, как явление в Москве дьявола, или, если желаете, сатаны.

– Сатаны? Но для чего? Зачем он явился в Москву?

– Это же так просто, друг мой: на праздник Иванова Дня, а, возможно, еще для чего-то. Все, что вы мне рассказывали о шабаше на прудах, все эти полуголые, а иногда и вообще голые мужчины и женщины, ползающие по земле, и собирающие руками брошенное им золото, – все это как раз и убеждает меня в этой мысли.

– Вы считаете, что все это не было галлюцинацией? Что на Головинских прудах действительно состоялся шабаш ведьм?

– Да, состоялся, и вы были в нем одним из главных действующих лиц. Впрочем, для того, чтобы достать из-под земли клад, и раздать его участвовавшим в шабаше людям, то есть тем, кто по разным причинам заключил сделку с дьяволом, – для всего этого нужна жертва. И жертва была найдена, а вас, случайно подвернувшегося под руку, назначили на роль слепого убийцы. Вы, безусловно, не понимали, что делали, но убийство действительно произошло, и невинная кровь, безусловно, открыла сундук с сокровищами, в которых так нуждались прибывшие на шабаш ведьмы и упыри.

– О Господи! – застонал, схватившись за голову, Иван, – но почему именно я? Почему именно меня назначили на роль этого слепого, покорно выполняющего чужую роль, убийцы?

– Вы просто подвернулись под руку, – ответил его собеседник. – Проще говоря, оказались в нужное время в нужном месте. Не будь вас, они нашли бы кого-то другого. Вы вот сейчас невольно упомянули имя Господа, и это очень правильно, поскольку спасти вас может только Он, и никто другой. Вам нужно, друг мой, молиться, и каяться как можно более искренне. Навряд-ли кто-нибудь сможет найти тело убитой девушки, а также нож, которым было совершено убийство, – все это давно лежит в земле, и давно уже поросло травой забвения. Да и вас, я думаю, тоже в конце-концов отсюда отпустят. Ссылайтесь на то, что все это выдумали, ссылайтесь на свою эмоциональность поэта, отрицайте и убийство, и нож, иначе вам не миновать сурового наказания. И хотя, как всякий нормальный человек, вы испытываете острое чувство вины, но знайте, что на самом деле вина эта лежит не на вас. Вина эта лежит на тех, кто организовал такое гнусное дело. Впрочем, ничего еще до конца неизвестно, и вам необходимо держаться как можно более твердо, призвав на помощь все свое мужество. Скажите, вы верующий человек?

– Нет, – искренне признался Иван.

– Это не так, – ответил его собеседник. – Раз вы признаете существование сатаны, – а не признавать его после всего случившегося вы просто не можете, – то вы должны признать и существование его антипода, то есть Бога. О, поверьте, я много размышлял об этом, у меня были на то причины, и я вам постепенно обо всем расскажу. А пока просто поверьте мне на слово, и попытайтесь, хотя бы немного, согласиться с существованием Того, кто единственный может вытащить вас из той бездны, в которой вы оказались.

– Вы говорите, что тоже столкнулись с аналогичными силами, повлиявшими на вашу дальнейшую жизнь, – сказал после некоторого молчания Иван. – Не могли бы вы мне подробней обо всем рассказать?

– Охотно, мой друг, охотно, и начну это делать прямо сейчас! – воскликнул его собеседник.

История сокамерника Ивана была трагической, и вместе с тем удивительным образом дополняла его собственную историю. Сейчас Александру Степановичу было тридцать девять лет, и, по его словам, он знал, что навряд-ли перешагнет сорокалетний рубеж. Жизнь для него потеряла всякий смысл, и лучшее, как он считал, было бы умереть в тюремной камере от туберкулеза, чем опять возвращаться на волю. Начиналась жизнь его, однако, вполне безмятежно, он родился на юге, на берегу теплого моря, и рос довольно избалованным, и даже пресыщенным молодым человеком. Родители потакали малейшим его прихотям, подогревая в нем тщеславие и самолюбие. Он рос в уверенности, что обязательно совершит нечто великое, что он не такой, как другие, и что ему позволено то, на что другие никогда не смогут решиться. Без труда поступив в Москве в институт, он и здесь вел жизнь безалаберную и довольно циничную, и, безусловно, стал бы со временем рядовым инженером, не особенно выделяющимся из компании своих сверстников. Да и не было в нем, как выяснилось со временем, особых талантов, а было лишь одно самомнение и тщеславие, которые так глубоко проникли внутрь его личности, что избавиться от них он уже не мог. Короче говоря, дальнейший путь его прослеживался довольно ясно и четко, и он в конце-концов, как уже говорилось, благополучно бы закончил учебу, став рядовым инженером, если бы не одно трагическое обстоятельство. То ли в шутку, то ли всерьез, – сейчас он уже не мог на это точно ответить, – он заключил на листе чистой бумаги договор с дьяволом, подписав его собственной кровью. В договоре, написанном на этом листе чистой бумаги, и подписанным собственной кровью, он обязался отдать свою бессмертную душу за все блага и все тайны земли, которые только смогут ему доставить. Такое обращение к потусторонней силе было, на первый взгляд, диким и абсолютно бессмысленным в стране победившего атеизма, и, скорее всего, действительно было просто обычной шалостью, эдакой бравадой самоуверенного и циничного студента. К тому же все происходило ночью, в общежитии, при свете свечи, в возбужденном состоянии, вызванном алкоголем, и поначалу казалось просто невинной шуткой. Однако позже, когда все уже зашло слишком далеко, и ничего изменить было нельзя, он понял, что в стране победившего атеизма, то есть отринувшей Бога, обращение к его извечному антиподу, дьяволу, было закономерным и очень логичным. Он подозревал, глядя на окружающих его людей, что так поступали многие, что это, то есть обращение к дьяволу и заключение с ним необходимого договора, вообще чуть ли не стало в стране эпидемией, но эпидемией тщательно скрываемой, и маскируемой совсем другими лозунгами. Стремительное возвышение многих людей, поразительные успехи тех, кто вчера был абсолютно ни на что не годен, возвышение льстецов, лжецов и убийц, и огромные материальные блага, получаемые ими, были невозможны без прямого обращения к сатане. Со временем он научился опознавать подобных себе по некоей незримой печати, по некоему клейму, поставленному на них, вполне, однако, видному посвященным. Очень часто, путешествуя в электричках, он наблюдал, как цыганки, вызвавшиеся погадать пассажирам, отшатывались от них, как от нечистой силы, взглянув на линии рук, и в ужасе убегали прочь. Он знал тогда, что убегали они от такого же, как он, прокаженного, заклейменного страшным незримым клеймом.

Начиналось же, однако, все очень неплохо. Очень скоро после заключения пресловутого договора на него, словно из рога изобилия, посыпались разного рода благодеяния. Он женился на первой красавице курса, поступил в аспирантуру, и, закончив ее, получил хорошую работу в Москве. Карьера его стремительно продвигалась вперед, уже в двадцать пять лет он был молодым, подающим большие надежды ученым, но вдруг все разрушилось самым трагическим образом. Жена его погибла в автомобильной катастрофе, его обвинили в плагиате, и лишили ученой степени, он лишился работы и квартиры в Москве, и вынужден был уехать на юг, в город своего детства. И тут, как в чудесном сне, все повторилось сначала. Ему хватило ума понять, что все это неспроста, что все это непосредственно связано с тем договором, который он по малодушию заключил, и он попытался избавиться от этого договора. Он сжег его в торжественной обстановке, при свечах, с бокалом шампанского в поднятой руке, и решил, что начнет теперь все сам, без помощи от кого бы то ни было. Некоторое время он жил в этой иллюзии. Он вновь женился на красивой женщине, в нем вдруг открылся дремавший ранее литературный талант, и он очень быстро, всего за несколько лет, стал довольно модным писателем, известным даже в Москве, и сочиняющим истории о космических путешествиях. У него опять был свой дом, прочный достаток и все возрастающая литературная слава. И опять, как в первый раз, все в одночасье разрушилось абсолютно трагическим образом. Дом его сгорел, жена от пережитого шока сошла с ума, а он, потеряв всякую охоту писать, на несколько лет впал в депрессию, утратив всякий интерес к окружающей жизни. Вдобавок ко всему, он вдруг обнаружил тот страшный договор с дьяволом, который когда-то сам, в торжественной обстановке, при свечах, и с бокалом шампанского, сжег собственными руками. Но этот некогда сожженный договор вдруг опять восстал из пепла, как будто напоминая, что от прошлого избавиться невозможно. О нем очень быстро забыли, и он оказался у моря, как в сказке, рядом с разбитым корытом своей несостоявшейся жизни. И вновь, как уже было до этого, у него вдруг все наладилось. Словно бы некая таинственная сила, вдоволь наигравшись с ним, натешившись его слезами и горем, опять предлагала ему некий шанс вновь подняться с колен. В стране началась перестройка, и он, поверив вдруг в ее небывалые возможности, опять ощутив в себе вкус к жизни, ринулся со всей головой в этот внезапно открывшийся водоворот. Очень быстро он стал известным журналистом, пишущим об экологии и о правах человека. Его стали охотно печатать в столичных газетах, его имя стояло в одном ряду с другими известными именами лучших журналистов страны. Его влияние постепенно возрастало, он переехал из маленького городка в столицу области, и даже стал депутатом местного законодательного собрания. И все это было лишь началом его дальнейшего продвижения вверх, к самым вершинам журналистской и политической славы. В нем вновь кипели неистощимые силы, и вновь незримая и потайная рука, вдоволь натешившись его былыми падениями, вела его через жизнь к новым успехам и новым свершениям. Он женился в третий раз на женщине поразительной красоты, очень взбалмошной и экстравагантной, с которой, как он считал, можно будет вновь, уже в третий раз, начинать поход на Москву. И опять, как и в первые два раза, у него в одночасье все разрушилось и погибло. Жена неожиданно изменила ему с местным чиновником, о котором он доподлинно знал, как об абсолютном ничтожестве, и вместе с ним укатила в Москву. Он бросил дом, бросил собаку, к которой был необыкновенно привязан, и которая, по существу, осталась его единственным другом, бросил налаженные и накатанные связи, и малодушно бросился вслед за женой. Предварительно, однако, сознавая, что гибнет он неспроста, он опять достал тщательно спрятанный, и успевший уже пожелтеть от времени договор с дьяволом, заключенный им по малодушию в студенческие годы, и вновь попытался его сжечь. Увы, это сделать было невозможно! Как всегда, сожженный дотла, договор вновь, прямо у него на глазах, восставал буквально из пепла, и он находил его то здесь, то там, в разных местах квартиры, безобидно лежащим среди прочих бумаг. Он не мог избавиться от этого договора, он не мог избавиться от роковой ошибки молодости, от этого страшного, тяготеющего над ним проклятия, и был вынужден жить с ним дальше, заранее зная, что, получив на время все оговоренные в договоре блага, он в конце-концов их обязательно потеряет. У него словно бы горела под ногами земля, его близкие погибали, сходили с ума, или предавали его; его деньги превращались в жалкие конфетные фантики, а его счастье и сама жизнь горели на страшном подземном огне, который по неосторожности он сам извлек на поверхность. Но выхода у него уже не было: он вновь бросил все, и ринулся вслед за сбежавшей женой.