Город Эмбер: Побег - Джин Дюпро

И в ту же секунду дверь отворилась. Дун услышал глухой удар, изумленный возглас и увидел в дверном проеме худое, усталое, удивленное лицо отца.

Злость Дуна мгновенно улетучилась. Он вскочил:

— Ой, папа, прости, я попал в тебя! Прости меня, пожалуйста!

Отец Дуна потер левое ухо. Это был высокий человек, лысый, как очищенная картофелина, с высоким лбом и упрямым подбородком. У него были добрые глаза, сейчас слегка озадаченные.

— Прямо в ухо засветил, — сказал он. — Что это было?

— Я вдруг ужасно разозлился, — виновато пробормотал Дун, — и швырнул этот каблук.

— Ясно, — сказал отец, смахнул с кресла на пол несколько крышек для бутылок и сел. — Я так понимаю, что это как–то связано с твоим первым рабочим днем.

— Да, — сказал Дун. Отец кивнул.

— Почему бы тебе не рассказать мне об этом?

И Дун начал рассказывать. Когда он умолк, отец несколько раз провел рукой по лысой голове, словно приглаживал несуществующие волосы, и вздохнул.

— Ну, — сказал он, — звучит неприятно, должен признать. В особенности на счет генератора — это плохие новости. Но ты ведь получил назначение в Трубы, а вовсе не на генератор, не так ли? То, что ты получил, ты уже получил. Что ты сможешь сделать с тем, что получил, — это уже совсем другой вопрос. Ты сам–то как считаешь?

— Да я в принципе согласен, — сказал Дун. — Но что же мне делать?

— Не знаю, — сказал отец. — Но ты думай. Ты же умный парень. Самое главное — внимательно наблюдать. Наблюдай за всем, что происходит, примечай то, чего не видят другие. Тогда ты будешь знать то, чего никто больше не знает, а это ведь всегда полезно. — Отец снял куртку и повесил ее на гвоздь, торчащий из стены. — Как гусеница? — спросил он.

— Еще не видел ее, — ответил Дун. Мальчик пошел в свою комнату и вернулся с маленькой деревянной коробкой, накрытой старым шарфом. Он поставил коробочку на стол, снял шарф, и они с отцом склонились над ней и заглянули внутрь.

На дне коробки лежала пара увядших капустных листьев. На одном из них сидела гусеница примерно в два с половиной сантиметра длиной. За несколько дней до окончания школы Дун нашел гусеницу на нижней стороне капустного листа, когда резал салат к ужину. Гусеница была нежно–зеленого цвета, вся словно бархатная, с миниатюрными ножками–щетинками.

Дун всегда обожал насекомых. Он наблюдал за ними и записывал свои наблюдения в тетрадку, на обложке которой вывел: «Ползучие и летучие твари». Каждая страница тетради была разделена пополам вертикальной чертой. Слева были рисунки. Карандашом, заточенным как игла, Дун зарисовывал крылья бабочек с ветвящимися прожилками, лапки пауков, усеянные крошечными щетинками и вооруженные острыми коготками, жуков с их усиками и блестящей броней.

На правой половине страницы он вел дневник своих наблюдений. Он отмечал, что ест насекомое, где оно спит, где откладывает яйца и — если это удавалось установить — сколько оно живет.

Наблюдать за существами, которые умели быстро двигаться, — например за бабочками или пауками, — было непросто. Тут приходилось ограничиваться лишь отрывочными сведениями. А если он ловил их и сажал в коробку, то они беспомощно ползали там несколько дней, а потом умирали.

Но эта гусеница — совсем другое дело. Она, казалось, превосходно чувствовала себя в коробочке, которую Дун смастерил для нее. Пока она делала только два дела: либо ела, либо спала. Во всяком случае, это выглядело как сон — Дун не был уверен, что гусеница закрывает глаза. Да и есть ли у нее вообще глаза?

— Она у меня уже пять дней, — сказал Дун отцу. — Она стала в два раза больше, чем была, когда я поймал ее. Она съела двадцать пять квадратных сантиметров капусты.

— Ты все это записал? Дун кивнул.

— Может быть, в Трубах ты найдешь много новых интересных букашек, — сказал отец.

— Может быть, — сказал Дун, но про себя подумал: «Нет, этого недостаточно. Я не могу корпеть в Трубах, латая утечки, ловя жуков и притворяясь, что никакой опасности нет. Мне нужно найти там что–то важное, то, что поможет спасти город. Я должен это сделать. Просто обязан».

ГЛАВА 4

Потери и разочарования

Неделя шла за неделей. Однажды вечером, прибежав с работы, Лина увидела, что бабушка сбросила на пол все диванные подушки, распорола обивку и вытаскивает из дивана куски ваты.

— Что ты делаешь? — удивилась Лина. Бабушка подняла глаза. Клочья набивки пристали к ее платью и запутались в волосах.

— Оно потерялось, — сказала она. — Я думаю, оно может быть здесь.

— Что потерялось, бабушка?

— Не могу вспомнить, — сказала старуха. — Но что–то очень важное.

— Но, бабушка, зачем ты ломаешь диван? На чем же мы будем сидеть?

Вместо ответа старуха еще больше надорвала обивку и вытащила огромный клок ваты.

— Ничего страшного, — сказала она. — Я потом все это починю.

— Давай лучше сейчас починим, — сказала Лина. — Сомневаюсь, что в диване можно найти что–нибудь очень важное.

— Откуда ты знаешь? — мрачно спросила бабушка.

Она уселась на изодранный диван, поджав под себя ноги. Вид у нее был утомленный.

Лина присела на корточки и стала собирать разбросанную по всей комнате вату.

— Где малышка? — спросила она.

— Малышка? — переспросила бабушка, непонимающе глядя на Лину.

— Ты что, забыла про ребенка?

— Ах да… Она… Я думаю, она в лавке.

— Одна?! — закричала Лина, вскочила и бросилась вниз по лестнице.

Поппи сидела на полу магазина. Она размотала большой желтый клубок и безнадежно запуталась в нитках. Увидев Лину, девочка горько заплакала.

Лина взяла малышку на руки, распутала нитки и постаралась успокоить ребенка, хотя у нее у самой дрожали пальцы от пережитого волнения. Выходит, оставлять Поппи с бабушкой теперь опасно. Счастье, что ребенок не свалился с лестницы и не расшибся. Бабушка уже давно страдала рассеянностью, но все же до сих пор не забывала о Поппи.

Когда они поднялись наверх, бабушка стояла на коленях на полу, собирая белые комки набивки и снова запихивая их в дыру, которую проделала в диване.

— Его здесь нет, — сказала она грустно.

— Чего нет?

— Того, что потерялось тогда, очень давно, — сказала бабушка. — Мой отец рассказывал мне об этом.

Лина вздохнула. Бабушка все больше и больше погружалась в прошлое. Она легко могла бы объяснить любому правила игры в камушки, в которые играла, когда ей было восемь лет, или подробно рассказать о празднике песни, в котором участвовала, когда ей исполнилось двенадцать. И уж конечно, бабушка прекрасно помнила, с кем плясала на ежегодном конкурсе танца на Кловинг–сквер, — ей как раз исполнилось шестнадцать. Но что было позавчера, она была не в состоянии запомнить.