Ее темные крылья - Мелинда Солсбери

сказал ей? Когда ты пришел в ее дом, ты сказал об этом?

— Ты заткнешься? — он оглядывается, словно проверяет, что никто не слышит нас, и знаю, что он не сказал ей. Взял последнее у меня, потом бросил, и моя злость вспыхивает высоко и ярко.

— Почему, Али? Почему она? — слова вылетают изо рта раньше, чем я могу остановить их. — Из всех на Острове, в мире, почему это должна была стать она?

Он не может смотреть мне в глаза.

— Не знаю. Она была просто другой.

— В чем? — я цежу слова. — Чем она отличалась?

— Не знаю, — повторяет она.

— Ты не знаешь? — рявкаю я, и он вздрагивает, брови удивленно поднимаются.

Я помню папу в ванной, как он говорил, что я была спокойной, и почти улыбаюсь: больше нет, ребята.

— Ну? — говорю я.

Шок явно прошел, потому что Али прищуривается, лицо становится подлым.

— Она была веселее. На многое готова. Ты не хотела ничего делать или пробовать. Ты была в своем саду. Это было скучно.

Это ударяет, как кулак, выбивает из меня гнев так, что я сжимаюсь, скрещиваю руки и отворачиваюсь. Я слышу, что он уходит, и я не поднимаю головы. Я не хочу смотреть, как он уходит. Не снова.

Я остаюсь сжавшейся. Его слова звенят в ушах. Ты не хотела ничего делать. Ты была в своем саду. Я думаю снова, как отец говорил, как спокойна я. Спокойная. Глупая. Флегматичная. Скучная.

Я сажусь на колени в траве, прижимаю ладони к земле, вонзаю пальцы во влажную почву. Мне тут же становится лучше.

«Садоводство — не скучное», — говорит яростно во мне голос.

Мою кожу снова покалывает.

Я встаю и выпрямляюсь, и когда оглядываюсь через левое плечо, я не удивлена, увидев, что Подземный мир вернулся.

Как и Аид.

Даже на расстоянии я ощущаю ярость в его глазах, от пыла мою кожу покалывает. Он ненавидит то, что я его вижу, что я видела Бри. Его гнев несется ко мне волнами, и я отчаянно рада морю между нами, молюсь, чтобы этот маленький барьер не пустил его ко мне.

А потом я вспоминаю, что он — бог.

Я не верила в богов. Но и не отрицала их — я живу на Острове, только дурак не верил бы. Но я верила в них, как верила в Антарктиду и Марианскую Впадину. Я знаю, что они там, но я вряд ли их увижу. Они ничего мне не сделают.

Так я думала.

Мы смотрим друг на друга, игра: один должен отвести взгляд или убежать первым. Мы оба знаем, это буду — должна быть — я, но я не шевелюсь. Не моргаю. Я не могу отвести от него взгляда.

Небо вспыхивает, и я вздрагиваю, уверенная на миг, что он сделал мою фотографию. Но за светом раздается гром, он сотрясает меня так, что кости дрожат, и я понимаю: началась буря. Я оглядываюсь на Аида, он смотрит на небо, чуть хмурясь.

Молния разветвляется между нами, ударяет по океану неоново-розовым залпом, свет озаряет поверхность, и мы снова соединяемся взглядами, темный жар его глаз впивается в мои.

— Иди домой, — говорит он. Я слышу его четко, словно он стоит рядом со мной, и понимаю, что я знаю его голос. Я слышала его раньше.

Дождь начинает падать, и я замечаю другую фигуру, в капюшоне, у деревьев. Я замираю. Это Бри? Ждет его?

— Кори, иди домой. Сейчас, — он не звучит недовольно. Он звучит встревожено.

Молния вспыхивает снова, гром грохочет следом. Буря надо мной.

Я поворачиваюсь и бегу.

Я скольжу, спускаясь с холма к Хай-Стрит, бегу так, словно гончие несутся за мной, чтобы утащить меня в Подземный мир.

Подземный мир. Аид.

Я перестаю бежать, в боку колет, ладони лежат на коленях, и я сгибаюсь, пытаясь перевести дыхание, дождь хлещет по спине, как кнут. Я не готова к таким нагрузкам.

Низкий гул проносится по небу, пугая меня, и я поднимаю взгляд, замечаю свое отражение в темном окне «Спар», волосы прилипли к лицу, дождь капает с носа.

За мной возвышается фигура: ледяная кожа, чернильные волосы, тени тянутся за ним как темные крылья.

Он тут.

Я разворачиваюсь, но улица пустая. Аида нет. Теней нет. Ничего. Я иду, вытянув руки, трогая воздух там, где он был. Он ощущается тепло. Заряженный.

Я чую озон, резче, чем хлор.

Волоски на моей шее встают дыбом, а потом волоски на всем теле, и я вспоминаю слишком поздно, что я стою снаружи в бурю.

Потом вспышка — и ничего.

7

КУЛЬТИВАЦИЯ

Когда ничто становится чем-то, я тут.

Тут — это Хай-Стрит в Дэли. Я стою, где была, возле «Спар», перед вспышкой. Но это неправильно. Я не знаю, почему, но вот так.

Дождь прошел. Улицы пустые, без признаков жизни, в окнах нет света. Может, было еще рано, но это не объясняет, почему коты не ходят по дороге — рыжий кот Ларс почти всегда был рядом — и птицы не летают. Деревня кажется заброшенной, будто все бросили вещи и убежали, пока я была на холме.

Я медленно иду вперед, жду, что случится. И замираю, поняв, почему все странно, и мой рот раскрывается в удивлении.

Будто кто-то построил копию Хай-Стрит, но только фасады зданий. Все было из фанеры и пластика — вся улица была фальшивкой, кабинет врача, чайная, почта, магазин секонд-хенда — все было декорациями. Я прохожу в переулок между магазином мясника и аптекой, гляжу на стойки, придерживающие фасады. Тут нет краски или попыток скрыть это, доску и гвозди могли видеть все.

Я поворачиваюсь к дороге и запинаюсь о край… Платья? Что?

Я смотрю на себя. Джинсы и ботинки пропали, как и плащ Мерри. Я в длинном белом платье или мантии, закреплённом на плечах, без рукавов. Без обуви, босые ноги на асфальте, который ни холодный, ни теплый. Воздух тоже странный, не буря в ноябре, где я была. Земля сухая. Луж нет. Ни следа бури…

Буря.

Вспышка.

Я застываю.

— О, черт, — шепчу я. — Я мертва.

— Ты — нет.

Я разворачиваюсь и снова запинаюсь о платье, врезаюсь в фасад фальшивой чайной, и он шатается. На миг я думаю, что он упадет, раздавив меня, но он замирает, и я с его помощью нахожу равновесие, поворачиваюсь к парню, прислонившемуся к фонарю на другой стороне дороги.

— Изящно, — говорит он, его улыбка тонкая и острая, как полумесяц. —